Страница 37 из 40
И тогда они сами создали все необходимое.
Потому что инженер Сайрес Смит — человек из будущего.
Он прагматичен и умен, он многое знает. Он окружен людьми, не склонными к унынию. Если моряк Пенкроф о чем-то скучает, то разве что по табаку. Но и это желание сбудется, потому что колонисты — все за всех, каждый за каждого. Сайрес Смит, может быть, первый и единственный герой Жюля Верна, которого действительно можно назвать героем. Не с большой буквы, не мифическим, не легендарным, а просто героем. Инженер Сайрес Смит любит и умеет создавать. Он глубоко убежден, что истинный прогресс — это, прежде всего, наши знания и наше умение распоряжаться ими. Он не разрушает, он строит. При этом, считает он, разумнее всего быть готовым к самому худшему. «А все хорошее пусть окажется приятной неожиданностью».
Колонисты своими руками возводят бревенчатый забор кораля, маскируют зелеными растениями внешние стены Гранитного дворца, охотно занимаются охотой и рыболовством, ставят плотину для мельницы.
«Ветряная мельница и украсит пейзаж», — простодушно утверждает Пенкроф.
Опять — красота. Та, что якобы спасет мир. Океан, теплое нежное дыхание земли. «Поднимаясь по внутренним стенкам вулканического кратера, инженер и Герберт заметили, что его отверстие над ними начинает расширяться. Участок неба, раньше ограниченный ровными краями конуса, стал значительно шире. С каждым шагом в поле зрения попадали все новые и новые звезды. В зените блистал чистым светом Антарес, а подле него бета Центавра. Затем, по мере расширения кратера, появилось созвездие Рыб, Южный Треугольник и, наконец, блистающий Южный Крест…»
Жюль Верн увидел всё это из своего тихого провинциального Амьена.
«Было около восьми часов, когда Сайрес Смит и Герберт достигли верхнего гребня горы. Была ли неведомая земля окружена морем или примыкала с запада к какому-нибудь материку? Полоса облаков резко подчеркивала темноту, и взор никак не мог определить, сливается ли море с небом. Но вот на горизонте появилось бледное пятно света. Это был тонкий серп луны, уже готовой закатиться. Но света на этот раз оказалось достаточно, чтобы четко обрисовать линию горизонта. Сайрес Смит огорченно сжал руку Герберта: „Остров!“»
Что ж, колонисты ко всему готовы. Ведь они свободны, у них нет ни короля, ни главнокомандующего, ни покорных рабов, ни ропщущих подданных. После жаркого дня они любят отдохнуть под навесом из ползучих растений, которые собственноручно вырастил Наб. Они беседуют о текущих делах, строят планы, часто вспоминают родину. Как там развивается война между северянами и южанами? Кончилась ли она? Сдался ли, наконец, осажденный Ричмонд, из которого они бежали, генералу Гранту?
Спокойная жизнь, однако, не удается. С досадной периодичностью происходят странные события, объяснить которые обычными причинами трудно. В теле убитого пекари Пенкроф находит… дробинку, что, кстати, производит на колонистов не меньший эффект, чем след босой ноги, впервые обнаруженный на острове Робинзоном… У постели умирающего от лихорадки Герберта самым загадочным образом появляется пакетик с настоящим хинином… Захвативших Гранитный дворец вздорных и глупых обезьян кто-то силой изгоняет изнутри… Чуть ли не под ноги Набу море выносит бутылку с подмокшей запиской, из которой колонисты узнают, что на соседнем острове Табор живет некий потерпевший кораблекрушение человек…
Но человек ли? «Взъерошенные волосы; густая борода, спускающаяся на грудь; почти обнаженное тело, прикрытое лишь тряпкой, обмотанной вокруг пояса; огромные страшные глаза; длиннейшие ногти; лицо цвета красного дерева; ступни, жесткие, будто покрытые рогом, — таков был облик жалкого создания, которое нужно было, однако, называть человеком. Право, можно было спросить себя: есть ли еще душа в этом теле? Или в нем живет только дикий инстинкт животного?» Этцель не случайно возмутился этой пародией на человека.
Несчастного Айртона, бывшего пирата, колонисты спасают и возвращают ему человеческий облик, но при возвращении на остров сами теряют курс в ночном неспокойном море. И тогда на острове Линкольна вспыхивает спасительный сигнальный огонь…
Что за таинственные силы помогают колонистам?
На протяжении многих-многих страниц это остается тайной.
И только когда просыпается грозный вулкан, когда ужасные подземные толчки начинают сотрясать остров, приходит по телеграфу, сооруженному все тем же неутомимым инженером Сайресом Смитом, странное приглашение: следуйте по новому проводу.
Следуя по этому невесть откуда взявшемуся новому проводу, колонисты попадают в подземный грот, ярко освещенный электрическими прожекторами. Здесь имеется затопленный выход в море, и здесь нашел последний приют «Наутилус» — подводный корабль капитана Немо.
Загадки разъясняются. Умирая, капитан Немо открывается инженеру Сайресу Смиту.
Только ему он и мог открыться, потому что перед ним действительно стоит не Мститель, не Разрушитель, а Созидатель. Он никого не преследует, никому не мстит, не в пример самому капитану Немо.
«С десяти до тридцати лет, — узнаем мы из трагической исповеди капитана, — индийский принц Даккар, одаренный блестящими способностями, выдающимся умом и благородной душой, поглощал всевозможные знания. Он многое успел узнать — как в науках, так и литературе и в искусствах. Он объехал всю Европу. Богатство и происхождение делали его желанным гостем для всех, но принц Даккар жестоко ненавидел Англию, и эта его ненависть была тем сильнее, что многое в Англии восхищало его. Он стал художником, ученым, дипломатом. Поверхностный наблюдатель мог бы принять его за одного из тех блестящих „граждан мира“, которые хотят все знать, но не желают действовать, но это было не так…»
Принц Даккар возвращается в родной Бандельканд и там женится на благородной индуске и растит детей. Но в захваченной врагами стране спокойной жизни быть не может. Когда в 1857 году в Индии вспыхивает восстание сипаев, принц Даккар — в рядах борцов за свободу. В двадцати сражениях он получил множество ран, за голову принца англичане назначали высокую цену, но предателей не нашлось. Правда, отец и мать, жена и дети принца были жестоко убиты. Вот тогда-то он собрал свои огромные богатства и с двумя десятками самых верных товарищей уединился на необитаемом острове в Тихом океане. Там по его указаниям был построен необыкновенный подводный корабль, назвали который «Наутилусом», а себе принц взял имя капитана Немо.
Протестуя против всеобщего бесправия, бывший принц Дакар порвал все связи с человечеством. Он посчитал виновными в своих обидах всех. Тяжкие страдания, которые одних делают Освободителями и Борцами, сделали принца Даккара только Мстителем. Этот странный перекос замечают не все читатели, но он есть, и Этцель первым его почувствовал. Наше право наказывать, пусть даже и винновых, — кто нам его дает?
Даже Робинзон Крузо, человек совершенно иной морали, задумывался над мерой своего вторжения в жизнь других людей.
«Пока мы шли, — читаем мы в романе Даниеля Дефо, — я имел время поразмыслить о воинственном предприятии, задуманном мною, и моя решимость начала ослабевать. Не многочисленность неприятеля смущала меня: в борьбе с этими голыми, почти безоружными людьми все шансы на победу были, несомненно, на моей стороне, будь я даже один. Нет, меня терзало другого рода сомнение — сомнение в моей правоте. „С какой стати, — спрашивал я себя, — и ради чего я собираюсь обагрить руки человеческой кровью? Какая крайность гонит меня? И кто, наконец, мне дал право убивать людей, не сделавших мне лично никакого зла. Чем, в самом деле, они провинились передо мной? Их варварские обычаи меня не касаются; это несчастное наследие, перешедшее к ним от предков, проклятие, которым их покарал господь. Но если Господь их покинул, если в своей премудрости он рассудил за благо уподобить их скотам, то, во всяком случае, меня он не уполномочивал быть их судьею, а тем более палачом. И, наконец, за пороки целого народа не подлежат отмщению отдельные люди. Словом, с какой точки зрения ни взгляни, расправа с людоедами — не мое дело. Еще для Пятницы тут можно найти оправдание: это его исконные враги; они воюют с его соплеменниками, а на войне позволительно убивать. Ничего подобного нельзя сказать обо мне“. Все эти доводы, не раз приходившие мне в голову и раньше, показались до такой степени убедительными, что я решил не трогать пока дикарей, а, засевши в лесу, в таком месте, чтобы видеть все, что происходит на берегу, выжидать и начать наступательные действия лишь в том случае, если сам Бог даст мне явное указание, что такова его воля».