Сердца живых

Жюльен отстегнул оба ранца — свой и товарища, присел на корточки и сказал:

— Протяни руки.

— Ты с ума сошел.

— Давай руки, я кому говорю!

Он выкрикнул эти слова. И ощутил пылающие ладони Каранто. Взвалил товарища на спину и выпрямился. Теперь Жюльен больше не шел в гору, он двинулся в обход, решив, что преследователи будут продолжать подъем. Франсис больше не: кашлял, но Жюльен ощущал на своем виске его жаркое дыхание, с хрипом вырывавшееся из груди. Жюльен то бежал, то шел шагом, спотыкаясь, задевая пни и скользя на корнях; он шел наугад, не разбирая дороги, и только чувствовал, как в висках у него что-то оглушительно стучит.

Он шел вперед до тех пор, пока не услышал вопль Каранто:

— Стой!

Это был не вопль, а скорее хриплый стон. И тотчас же Жюльен почувствовал, что на его плечо и шею потоком хлынула кровь. Он опустил Каранто и прислонил его к дереву. Но тот уже не мог стоять, и Жюльену пришлось положить его прямо на землю.

— Боже мой, Франсис…

Больше он ничего не в силах был выговорить. Глаза у Каранто закатились, лицо позеленело и было перепачкано кровью, он хрипел, в уголках рта выступали и лопались розовые пузырьки. Жюльен несколько раз вытирал кровь с его губ. Казалось, Каранто хочет что-то сказать, но ему не хватает воздуха. На глазах Жюльена выступили слезы ярости, они жгли его веки.

— Господи, Каранто! Франсис, ты не умрешь!

Жюльен поднял голову и прислушался.

Тишина. Только глухо шумел лес. Жюльен посмотрел вверх. Солнце еще освещало вершины деревьев, и они слегка раскачивались в прозрачном голубом небе, по которому плыли крохотные белые облака.

Каранто ухватился обеими руками за рукав товарища. Его бил озноб. Жюльен ласково успокаивал друга. Из полуоткрытого рта умирающего по-прежнему сочилась кровь, и Жюльену пришлось повернуть его голову набок.

— Франсис… Дружище, Франсис…

Каранто судорожно икнул и прошептал:

— Жоржетта… Жоржетта…

Во рту у него громко забулькало, а тело дернулось, словно под действием электрического тока. Жюльен почувствовал, что голова Каранто, которую он поддерживал руками, стала костенеть.

— Франсис! Франсис!

Все еще стоя на коленях, Жюльен принялся трясти товарища, словно надеясь вернуть его к жизни, но пальцы Каранто бессильно разжались, выпустив рукав Жюльена. Левая рука покойника упала на грудь, правая соскользнула на землю и будто указывала на долину, куда они собирались спуститься. Безотчетным движением Жюльен прикрыл секи Каранто и застыл над его телом, все еще шепча:

— Франсис… Франсис…

Ветер задул сильнее. Скрипнуло дерево. Жюльен стремительно поднялся. Его охватил страх. Сердце сжалось, судорога свела живот. Он бросил прощальный взгляд на Каранто и прислушался; ему показалось, что крики теперь неслись слева, и он кинулся прямо в гущу деревьев, ушибая руки и обдирая их в кровь; не помня себя, он устремился направо.

Позади него была смерть, он ощущал ее дыхание и убегал от нее; от страха живот его по-прежнему сводила судорога, а глаза ничего не различали от слез.

Часть пятая

54

Тюремная камера была небольшая — длиной в три и шириной в два метра, с таким низким потолком, что до него можно было дотянуться рукой. Маленькое слуховое оконце помещалось под самым потолком, разбитое стекло пропускало лишь немного света и тонкую струю воздуха. Дверь камеры выходила во двор казармы, и, прильнув к щели, Жюльен мог видеть его. Два раза в день дневальный приносил ему кусок хлеба и миску похлебки из мяса и овощей. Почти каждый вечер кто-то просовывал в разбитое стекло кусок сыра или полплитки шоколада. В первый раз Жюльен крикнул «Спасибо!», но за дверью только проворчали: «Молчи уж». Он припал к щелке, надеясь разглядеть неизвестного благожелателя, но тот уже скрылся за поворотом коридора.

В камере Жюльен сидел один. Перед тем как его привезли сюда, в Каракассоннскую казарму, он три дня провел под замком в помещении жандармского отряда. Когда он в первый раз проснулся в арестантской, стороживший его жандарм сказал:

— Тебе повезло, что ты к нам попал. Начальство пока не знает, как с тобой поступить, и запросило указаний. Может, тебя перешлют во французскую тюрьму.

Жюльен все еще не мог прийти в себя, он был в каком-то оцепенении, мысли блуждали, его бил озноб. В голове все смешалось: воспоминание о Каранто, неподвижно лежащем под деревьями, и о том, как он сам, потеряв голову, убегал от погони; жуткая ночь в лесу, когда, подстегиваемый страхом, он часами брел вперед, а потом отлеживался в канаве, точно зверь в норе. Он проблуждал в лесу целую ночь, день и еще одну ночь. Потом в его памяти образовался провал. Пришел он в себя только в жандармской машине… В казарму его привезли поздно вечером в закрытом грузовике. Прошло уже пять дней, а он все сидел в этой камере один, не видя никого, кроме дневальных, приходивших сюда под наблюдением сержанта и не отвечавших ни на какие вопросы.

На шестой день утром за ним пришел сержант в сопровождении двух солдат.

— Пойдешь к капитану, — сказал он.

Они прошли двором и поднялись на второй этаж. Капитан занимал небольшую комнату в казарме: в ней стояли походная кровать, стол светлого дерева, три стула и этажерка. Это был человек лет пятидесяти, высокий, худой, волосы у него были подстрижены бобриком, а над верхней губой топорщились седые усики. Отпустив сержанта и солдат, капитан несколько мгновений неподвижно стоял у стола, внимательно разглядывая Жюльена.

— Ничего не скажешь, хорош, — сказал он наконец.

Жюльен вытянулся перед офицером. Капитан подошел к нему, дотронулся пальцем до разорванной куртки и провел по длинной темной полосе, которая тянулась от плеча до пояса.

— Что это? Кровь? — спросил он.

Жюльен молча кивнул и понурился.

— Ты был ранен?

Юноша вздохнул, посмотрел на офицера, вперившего в него суровый взгляд, потом ответил:

— Нет, это не моя кровь.

— Тогда объясни, в чем дело. Ты дрался?

— Нет, у товарища, с которым мы были в горах, хлынула горлом кровь. Я тащил его на спине и перемазался в крови.

— Он что, серьезно заболел?

Жюльен снова опустил голову и тихо сказал:

— Он умер.

Наступило молчание; капитан глубоко вздохнул, как будто новость эта принесла ему явное облегчение. Потом положил руку на плечо Жюльена и сказал:

— Посмотри мне в глаза… Он умер, когда ты его нес?

Жюльен подробно рассказал о смерти Каранто. Офицер внимательно слушал, и лицо его прояснялось. Когда Жюльен умолк, капитан велел ему сесть и сам опустился на стул. Упершись локтями в крышку стола, он постукивал своей зажигалкой, вертел ее в пальцах, перебрасывал из одной руки в другую. Так продолжалось довольно долго. Скорчившись на стуле и уронив руки на колени, Жюльен не шевелился. Наконец капитан заговорил:

— Я просматривал твое личное дело. Ты родом из департамента Юра. Я тамошних людей знаю. Мой брат был учителем в Сен-Клоде, и я как-то ездил к нему. О бургундцах говорят: упрямые головы! Как в той прибаутке: «Эй, бургундец, сдавайся, чудак! — Нашли дурака! Как бы не так!» Да, я тамошних людей знаю. Сразу вспоминается Лакюзон. Твой друг Каранто родом из Савойи, там тоже крепкий народ. Мне было бы, — он подбирал слова, — мне было бы очень больно, если бы я узнал, что ты бросил товарища в беде…

Жюльен вскочил:

— Я?

— Мне хотелось самому убедиться.

— Значит, вы знали, что он…

— Знал. Труп Каранто подобрали еще до того, как тебя схватили.

И капитан рассказал Жюльену, что молодчики из так называемой подвижной республиканской охраны, преследовавшие солдат, наткнулись на тело Каранто, а потом потеряли след Жюльена.

— В сущности, тебе здорово повезло, — продолжал офицер. — Попадись ты к ним в лапы, они бы, по всей вероятности, тут же выдали тебя фрицам. Жандармы поступили лучше, чем можно было от них ожидать: они ничего не стали предпринимать сами, а предупредили меня. Правда, они ничем не рисковали. Они не обязаны были вас разыскивать. Просто задержали солдата и по документам установили, что он из моей части.