Страница 17 из 18
Итак, допамин придает нам уверенности и одаряет нас верой, опиоиды отвечают за вызывающие привыкание приливы счастья и хорошего самочувствия, а окситоцин, уровень которого, как показали исследования, повышается при оргазме, в результате чего женщины, способные испытывать множественные оргазмы, теоретически могут производить его больше, чем мужчины, заставляет нас создавать пары, испытывать чувства любви и доверия и приводит к тому, что нам хочется больше заниматься любовью.
Может ли это объяснить, почему, несмотря на то что среди сексуально зависимых людей подавляющее большинство — мужчины, многие женщины тоже чувствуют, что время от времени они становятся «зависимы от любви»? Теоретически наши, женские, оргазмы сильнее, но, когда допамин и опиоиды покидают нервную систему, наше самочувствие теоретически становится гораздо хуже, чем у большинства мужчин, — это синдром отмены, который во многом напоминает синдром отмены у опиумных наркоманов. С точки зрения биохимии эта зависимость означает, что поскольку подъемы уровня допамина у нас выше, то и упадки гораздо более ощутимы. Поэтому женщины чаще, чем мужчины, склонны к мистике и больше рискуют впасть в зависимость от сексуальной любви (ее не следует путать с зависимостью от секса, которой чаще подвержены мужчины). Более высокий уровень окситоцина и допамина, который мы можем вырабатывать, — и теоретически больнее ощущать его снижение — опять же теоретически делает нас зависимыми от нашего объекта любви/влечения, тогда как объект не испытывает ничего подобного.
За разъяснениями я вновь обратились к ученым.
Я разговаривала на этот счет с доктором Джимом Пфаусом в его лаборатории в Университете Конкордия. Доктор Пфаус является первопроходцем в изучении новых границ женской сексуальности, и он считает, что есть все основания предполагать связь между женским оргазмом, активацией допамина и повышением степени уверенности в себе.
Мне посчастливилось присутствовать в его лаборатории при удивительном эксперименте и наблюдать, как доктор Пфаус и группа аспирантов демонстрируют роль женского сексуального удовольствия в выборе партнера. Подробности этого потрясающего эксперимента опубликованы в мартовском выпуске Archives of Sexual Behavior за 2012 г. под названием «Кто, что, где, когда (и возможно, даже почему)? Как опыт сексуального удовлетворения связан с сексуальным желанием, предпочтениями и исполнением» (Who? What? When (and Maybe Even Why)?) [22].
Сам доктор Пфаус — моложавый, энергичный ученый, который в свободное время предпочитает носить футболки, удобные ботинки и черную кожаную куртку. Лаборатория доктора Пфауса стоит во дворе кампуса Университета Конкордия, который находится в красивом, застроенном зданиями из красного кирпича пригороде спокойного Монреаля. В ярко освещенной, оживленной лаборатории вдоль стен стоят чистые пластикот вые клетки, в которых живут ухоженные самцы и самки крыс,
Когда я пришла к нему в лабораторию, доктор познакомил меня со своей группой исследователей, как минимум половину из которых составляли молодые женщины.
Тогда у меня на глазах доктор Пфаус и его группа доказали роль женского сексуального удовольствия в выборе пары среди низших млекопитающих — роль жаждущих удовольствия вагины, клитора и шейки матки в танце эволюции.
Одна из женщин-ученых осторожно подняла черно-белую самку крысы и, поглаживая ее, показала мне, как она будет делать животному инъекцию налоксона, чтобы под его воздействием та не испытывала приятных ощущений во время своего первого в жизни сексуального опыта. Я могла себе это представить, но, в то время как мы обе наблюдали за крысой-подрост-ком, которая с любопытством бегала вокруг после инъекции, от меня и от молодой женщины-ученого явно веяло тоской.
Если одной группе крысиных самок ввели налоксон, который блокирует ощущение удовольствия, то другой контрольной группе ввели физиологический раствор, который не оказывает никакого воздействия. При этом крысам в обеих группах также вводили гормоны, которые запускали овуляцию, гарантируя тем самым, что в нормальных условиях они будут очень хотеть секса.
Самок крыс помещали в клетки, разработанные женщиной-ученым: там была перегородка из оргстекла с четырьмя маленькими отверстиями. Это позволяло самкам крыс забегать и выбегать из той части клетки, где их ждали самцы (так как мужские особи заметно крупнее, они не могли пролезть вслед за самками через эти небольшие отверстия). Таким образом эти отверстия давали самкам контроль над контактом.
Самки крыс, которым ввели физиологический раствор, то есть те, что могли испытывать удовольствие, вели себя — иначе и не скажешь — невероятно кокетливо. Они забегали и выбегали из пространства самцов, многократно приставали к ним (я узнала, что самки крыс пристают к самцам, «стреляя глазками» — проникновенно смотрят им прямо в глаза, а затем убегают прочь), прыгали вокруг самцов — это еще один признак сексуального желания. Они позволяли самцам лизать и нюхать свои гениталии. Одна самка долго пыталась впихнуть самца в свою клетку — в конце концов в какой-то момент она просто начала запрыгивать ему на плечи и карабкаться на голову. И совершенно очевидно, их активность только усиливалась — после инъекции физраствора самки получали от самцов, что хотели, и это все сильнее располагало их к дальнейшему «диалогу» и все сильнее возбуждало. Для группы с физраствором это был настоящий выпускной вечер. Возбуждение, активность, взаимодействие!
В отличие от них самки под воздействием налоксона были чем-то похожи на героев пьесы Ибсена. После первоначального обнюхивания и тактильного контакта со стороны самцов они просто перестали реагировать на них. Этот момент можно было отметить очень четко. После нескольких забегов к самцам они прекратили взаимодействовать со своими партнерами: перестали забегать на мужскую территорию клеток, перестали «стрелять глазками», перестали карабкаться на особей мужского пола. Вскоре каждая самка мрачно смотрела перед собой, сидя на своей территории, куда самцы не могли попасть — хотя один самец, я никогда этого не забуду, отчаянно пытался протиснуться через слишком маленькую дырочку и в позе попрошайки пытался протащить свою подругу через крошечное отверстие за хвост зубами. Но самки постоянно находились на «своей стороне кровати». Они почти совсем перестали двигаться: не смотрели на самцов и выглядели вялыми. Сексуальное удовлетворение не придавало им сил. В этой сцене меня поразило не только то, что у этих самок сексуальное желание не усиливалось, — у них не усиливалось вообще ничего: они никак не взаимодействовали с окружающей средой.
Финал этого эксперимента оказался еще более драматическим: на тот момент ученые запустили налоксоновый эксперимент с ароматами, такими как лимон или миндаль, создав ассоциацию с самцами крыс, поскольку мех самцов был пропитан этими запахами. Позже, когда молодые самки, которым вводился налоксон, помещались в клетку с двумя самцами в качестве потенциальных сексуальных партнеров, то есть в ситуацию, когда самки могли выбирать, они избегали самцов крыс, от которых пахло знакомым им ароматом, даже если это был новый самец и даже если эти самки теперь могли испытать удовольствие. Другими словами, своим поведением самки демонстрировали, что они помнят свой негативный сексуальный опыт, и принимали решение соответственно. Доктор Пфаус отметил, что во время эксперимента они показали большую активность в префронтальной коре: он доказал, что даже у самок низших млекопитающих есть сексуальные воспоминания и они думают о том, как предотвратить повторение неудачного сексуального опыта, который не принес им удовольствия. В поразительно поэтических для научного журнала выражениях доктор Пфаус пишет, что его эксперимент доказал: «В начале сексуальной жизни индивида существует некий критический период, который определяет “любовную карту", или шаблоны функций, движений, чувств и межличностных взаимодействий, связанных с сексуальным удовольствием» [23].