Страница 25 из 102
Несмотря на уклончивый характер высказываний губернатора, его преклонение перед наукой обрадовало меня. В простоте души я верил каждому лестному слову, сказанному мне, и успех кружил голову. Со временем, думал я, мне удастся доказать этому просвещенному, преданному науке человеку свою правоту. Он просто не знает, что творится там, на Верховине. Было неделикатно с моей стороны наваливаться на него со всеми заботами и бедами в этот праздничный вечер. Но впоследствии уж я сумею открыть ему глаза.
15
Полтора года спустя в вагоне поезда, отправившегося из Праги на восток, в Карпаты, ехал я, инженер сельского хозяйства, с дипломом брновского института.
Говорят, что когда человеку повезет в чем-нибудь, ему тотчас же повезет и в другом. Сразу же после успешной сдачи экзаменов, когда так нужны деньги, чтобы расплатиться с квартирной хозяйкой, кухмистерской и обрести хотя бы мало-мальски сносный для инженера вид, на Верховине нашелся наконец покупатель, который купил старую, принадлежавшую мне хатку, стоявшую долгие годы с заколоченными окнами.
После выпускных торжеств я позволил себе посидеть с товарищами в «Золотом корыте». Затем были куплены в конфекционе пальто, костюм, темно-зеленая шляпа, сменившая кепи, а остальные деньги, маленькая сумма, были припрятаны на черный день, хотя я твердо был убежден, что счастье и удача будут теперь моими постоянными спутниками.
Да, я ехал в родные края полный сил, надежд, жажды деятельности, ослепленный наивной верой в то, что путь моим бескорыстным стремлениям и планам будет открыт.
Долгие, очень долгие дни вынашивал я мою докладную записку о травах, которую намеревался адресовать управителям края. Я держал ее в памяти от слова до слова и мог бы всю прочитать наизусть. Я назвал ее скромно и, быть может, чересчур прозаично — «Записка о травах», и мне осталось только изложить ее на бумаге. Этим я и решил заняться на родине, у Горули.
Встречи с Горулей ждал я с нетерпением. Мне рисовалась минута, когда уляжется первая шумная радость и я поделюсь с ним своими заветными мыслями. Но чем больше я думал о предстоящем разговоре, тем сильнее овладевало мной какое-то беспокойство, словно мне предстоял экзамен посерьезнее тех, что пришлось держать в институте. «Может быть, — говорил я себе, — Горуля не поймет меня так, как я бы хотел? Лучше уж открыться ему потом, когда все будет готово, все будет написано».
Скептическое, даже резкое отношение Горули ко многому, что казалось правильным и целесообразным, отпугивало. Что-то удержало меня в свое время и от того, чтобы написать о встрече с губернатором в Брно. И теперь, дорогой, я решил сказать Горуле, что пишу научную записку, а планы, связанные с ней, раскрыть потом.
Предупрежденный заранее о моем приезде, Горуля встречал меня в пяти километрах от дома, и нужно было видеть, с какой гордостью он вел меня затем через село, крича чуть ли не в каждый двор:
— Эй, куме! Видите, кто до нас приехал? Иван! — и, не задерживаясь, шагал дальше, словно боясь, что разговоры с людьми отвлекут меня от него. Даже с Гафией он не давал мне толком поговорить.
В хате, как и прежде, было бедно, но опрятно. Единственным украшением ее выбеленных стен служили глиняные, расписанные пестрым орнаментом тарелочки. Они стояли в ряд на потемневшей от времени дубовой полке, сделанной самим Горулей. В углу висело несколько фотографий. На одной Горуля был снят в егерской форме во дворе графского замка в Берегваре, на другой бродячий фотограф запечатлел Гафию: она стояла у хаты с испуганным лицом, высокая, прямая, как солдат. Были тут и другие фотографии, знакомые мне с детства. Взгляд мой скользнул по ним и вдруг остановился на небольшом, вырезанном из газеты портрете человека с усмешливо прищуренными глазами, выпуклым лбом и аккуратно подстриженной остроконечной бородкой.
Ленин! Ну да, это был Ленин. Я подался вперед, чтобы лучше разглядеть его черты.
Горуля перехватил мой взгляд.
— Узнаешь, Иванку, кто это?
— Узнаю…
— Ленин, — произнес Горуля и повторил, вслушиваясь: — Ле-нин… Кажут, на Волге родился… И пошел, по всей земле пошел!.. Теперь и я за ним, Иванку, как коммунистом стал…
— А не придираются здесь к вам, вуйку? — спросил я осторожно после некоторого молчания.
— Беда! — подхватила Гафия. — Кажут, легальные, легальные, а беда!
— Молчи! — строго приказал ей Горуля. — Я свою дорогу выбрал и никуда не сверну… Меня, Иванку, до окружного уряду тягали…
И Горуля начал рассказывать о том, как год назад, в начале зимы, пошел вдруг по селу бубнарь и, отбивая палочками по барабану, стал выкрикивать, что всех добрых людей, желающих получить работу, ожидает в Попшиной корчме приезжий человек.
Бубнари были не только в Студеинце, но и в окрестных селах.
Работа! Что могло быть желанней для измученных поисками ее людей! Они хлынули в Студеницу, к Попшиной корчме.
Вместе с другими пошел и Горуля.
В корчме за длинным столом сидел вербовщик и что-то аккуратно записывал. Людей было много. Они заполнили всю корчму и, перебивая друг друга, выкрикивали:
— Пишите меня, пане!..
Горуля толкнул в спину своего приятеля Скрипку.
— Куда набирают?
— Бог его знает, — обернулся Скрипка, — лишь бы набирали.
— Под Рахов, говорят, железную дорогу и великий мост строить, — неуверенно произнес кто-то.
— А что, на Гуцульщине людей нема? — громко спросил Горуля. — Да и дорогу, я чув, больше одни чехи строят. Привезли своих с семьями…
— Кажут, не хватает, работы много…
Это показалось Горуле странным, но все же вербовщик записал и его фамилию.
На следующий день двести завербованных, получив проездные и поставив на бумаге кто крестик, а кто и отпечаток большого пальца вместо подписи, пустились в путь. Их пригнали за горное село у Тиссы, а там разместили на ночлег в пустовавшем рабочем бараке. Вербовщик, проверив всех по списку, ушел с мастерами ночевать в село, пообещав завтра с утра ставить людей на работы.
В бараке было холодно. Федор Скрипка пристроился на полу рядом с Горулей и, кряхтя, восхвалял матерь божию, которая сжалилась над ним и послала работу.
Горуля, слушая Федора Скрипку, думал о другом. Он никак не мог понять, почему их вели не через село, а в обход. Почему их поместили на ночлег в этом нежилом, обнесенном проволокой бараке? Его неясно тревожило еще и то, что у ворот барачного двора после ухода вербовщика и мастеров остались конные дозорные. Все это беспокоило Горулю. Но он пытался заглушить тревогу мыслью о том, что двести человек, и сам он, Горуля, в том числе, получили наконец-то работу. С этой мыслью он начал укладываться спать, как вдруг заметил, что посередине барака стоит неизвестный ему человек в высокой меховой шапке. Горуля всмотрелся. Он знал всех завербованных в лицо, а это, молодое, обветренное до красноты, видел впервые. Да не один Горуля заметил незнакомого человека. Десятки глаз из всех углов устремились к нему, а он стоял неподвижно, как в пол вросший, глубоко засунув руки в карманы черной куртки.
— Добрый вечер, товарищи!
Обращение «товарищи» было тогда так необычно, что люди растерялись и нестройно, глухо ответили:
— Вечер добрый!
Горуля поднялся и подошел к нему.
— Кто будешь?
Человек не ответил. Он только осторожно отстранил Горулю, чтобы тот не загораживал ему людей, и снял шапку.
— Прошу выслушать меня, товарищи!
— Что ж, говори, послушаем, — ответило несколько голосов, и Федор Скрипка добавил:
— Только если доброе что скажешь, человече! А худое — так его хватит своего, занимать не приходится.
— Говори!.. Ладно!..
— За согласие выслушать меня спасибо, — произнес незнакомец, — а скажу вам все-таки недоброе. Три недели назад на мосту, что строят через Тиссу, по вине строительной дирекции железной балкой задавило рабочего-сварщика, отца пятерых детей, Яна Водичку.
— Эх, ты! — поморщился Горуля. — Чех, что ли, тот Водичка?