Эпоха лишних смыслов

Аварийщики и не думали меня останавливать. С каждым шагом я все больше и больше проваливалась в лето и наконец перестала мерзнуть. Завернула за угол — и на мгновение остановилась. Прорыв, кажется, стал больше и даже как‑то красивей. Я взяла себя в руки и наконец сумела вспомнить весь набор прописных истин, вызубренный, отлетавший от зубов даже во время идиотского ночного экзамена, но вот теперь каким‑то чудом выветрившийся из памяти.

Необычные погодные условия на стыке реальностей, кратковременное опьянение от гипотетической возможности обладать целым миром, эйфория, забытье, желание исчезнуть. Каждый шаг возносил меня все выше, но каждая новая мысль все сильнее пригвождала к земле. Скоро тут будут летать бабочки и петь птицы, а затем… Я сглотнула. Затем из прорыва посыплется то, чем на самом деле напичкана реальность космической станции, о которой я, давясь словами, прочитала всего полчаса назад. И кто знает, чем дело кончится.

Настоящих, состоявшихся прорывов ведь не было, ни одного. По крайней мере, в нашем отделе. Зефир. Я нахмурилась. Интересно, Макс знает?

В сердце даже кольнуло, и я наконец увидела стык без прикрас. Свет был, но был он странный, темно — серый, колеблющийся, неверный. Впрочем, манил и звал по — прежнему. Я сглотнула.

Просто надо помнить, что я отсюда, из этого мира, что жила в Лондоне до семнадцати, потом окончила истфак в Москве, написала книжку, ставшую бестселлером. Что не имею никакого отношения к космосу.

А еще, делая шаг через барьер между мирами, обязательно сконцентрироваться на необходимых для работы с реальностью предметах. Если повезет, внутри окажешься вместе с ними.

Я потопталась на месте, сделала вдох — и нырнула.

Станция

— Глок и немножко удачи, глок и немножко удачи, — твержу я, как заведенная, глядя на подсвеченные красным стены.

Правая рука действительно сжимает какой‑то пистолет. Насчет остального, а тем более — абстрактных концептов, сказать трудно.

Где‑то на фоне играет классическая музыка, Muse, и металлический женский голос повторяет: 'Пожалуйста, покиньте станцию, пройдя к ближайшей от вас спасательной капсуле. Путь подсвечен указательными огнями'.

Я смотрю на пол, и в сознании больно смещается какой‑то пласт, встает на место, раздирая меня на куски. Классическая музыка. Muse. Muse. Классическая музыка.

Смешно настолько, что я не выдерживаю и прыскаю, благо, вокруг никого. Да и вообще, я — в придуманной реальности, мало ли какое влияние это оказывает на эмоциональное состояние. Мне сразу вспоминаются Лондон, Мадрид, мама и папа, смех, радость, истфак, презентация книжки и отчего‑то Макс. Я морщусь, сглатываю, — во рту пересохло — верчу в руках пистолет и со вздохом отправляюсь на поиски кого‑нибудь живого. Кого‑нибудь, кого можно деконструировать, разобрать на части, потому что стены пока выглядят чересчур правдоподобно. Косноязычие аварийного оповещения так вообще наводит ужас своей реалистичностью. Что до музыки — все верно, какой век на дворе, английское трио давно стало классикой.

На мгновение я замираю и вслушиваюсь. Судя по отрывочным и тающим воспоминаниям, самый кошмар начнется, когда заиграет 'Panic Station', потом местный доктор хватит по старенькому музыкальному аппарату из лазера, и тот заест. Значит, время еще есть и можно спокойно изучать местность, придираться к мельчайшим деталям. Я засовываю пистолет за пояс, одергиваю кожаную куртку и иду по направлению к столовой, засунув руки в карманы широких армейских штанов. Неплохо бы прояснить арсенал, — правую лодыжку явно тяготит какое‑то оружие — но я слишком раздражена и устала, слишком быстро забываю саму себя, чтобы останавливаться хоть на мгновение.

В столовой сидят трое, так — так — так, справа налево: Маршалл, Джонни и Грей.

— Мужики, — говорю я грубо. — Какого хрена тут происходит?

Тут же ошарашенно замолкаю, потому что беседу с будущими трупами собиралась начать совсем не так.

— Инспектор! — расплывается в сальной улыбке Маршалл. — Проходите, садитесь, сейчас все объясним.

Отвратительный тип, но неправдоподобным его не назовешь. Да еще чертова реальность начинает кроить меня на свой лад. Я противлюсь, как могу, и надеваю самое презрительное выражение лица, как маску. В тусклом аварийном освещении стена напротив плывет, словно окутанная маревом, отражает меня, высокую стройную брюнетку с излишне прямыми волосами, и я с резкой тянущей болью вспоминаю, что до инцидента станция была шикарной, псевдозеркала и псевдомодерн, а еще — что все это не взаправду.

— Спасибо, постою, — выплевываю я, чуть покачиваясь.

— Учебная тревога, — отзывается Джонни и скромно на меня не смотрит.

Моему возмущению нет предела:

— Да ладно?! А почему она каждые тридцать секунд повторяет: 'Внимание, это не учебная тревога?'.

— Инспектор, — Маршалл хмыкает, — а что, надо, чтобы она повторяла: 'Внимание, это учебная тревога'?

Я поджимаю губы и смотрю в потолок. Сказать бы троим идиотам, что как раз в этот момент их капитан делает очень большую глупость в грузовом отсеке, и аварийный режим включился только потому, что он собрался ее делать, да какой смысл. Он тоже не дурак, предупредил всех о плановых учениях.

И почему только занесло в этот конкретный момент, когда, того и гляди, по всей космической станции разбегутся самые неприятные монстры, будет паника, пальба, а потом на сцену выйдет незаметный главный герой и…

— Инспектор!

Я вздрагиваю и резко оборачиваюсь. Помянешь дьявола — Дэн собственной персоной. Смазливый блондин, которого мне предстоит не пустить в спасательную шлюпку. Пристрелить прямо сейчас? Я отбрасываю мысль за ненадобностью, глупо так подставляться.

— Что? — отзываюсь я, делая шаг вбок, чтобы держать всех в поле зрения.

Мир не дает ни единой зацепки; меж тем, искать надо. Это самое тонкое место во всей конструкции, поэтому я не попала ни на чужую планету, ни в лагерь десантников на Земле. Неправдоподобность, сконструированность, искусственность — здесь. Стоит только приглядеться.

— Хотел спросить, когда вы повезете меня домой.

Я вздрагиваю, потому что в свете обстоятельств эта фраза выглядит донельзя скверно.

— Давайте поговорим об этом по окончании учений.

На самом деле, ничего такого не происходит. Я влезла в чужую реальность, она меняется и подстраивается, ассимилирует меня. Да хоть ресторанный критик, главное, чтобы не зарытый под землей труп. Непонятно, конечно, что именно я инспектирую, но это и неважно, пока местные жители держат меня за свою.

— Перестань ты так бояться, — змеится улыбкой Грей.

— Старший лейтенант Джонсон, — вскидываюсь я, — просьба обращаться ко мне либо по званию, либо по должности, и никаких фамильярностей.

Тот молча кивает, и я медленно прохожу мимо них, быстро отмечая про себя, что ни один из них не вооружен. Первая волна монстров попрет именно сюда; я вспоминаю описание из книги, и мне на мгновение становится страшно.

— Все‑таки на вашем месте я бы пошла в капсулу, — говорю почти на грани слышимости.

В учебнике по закрытию реальностей точно ни слова не было про спасение персонажей. Разве что какая‑нибудь идиотская шутка, вроде 'спасение персонажей — дело рук самих персонажей'.

Маршалл теряет терпение, да, точно, как в книжке, взрывается:

— Инспектор, в самом деле, это не ваша забота…

Дальнейшее тонет в шуме моего разбуженного сознания, считающего вероятности и потери. А что если прицепиться к грамматике? Эти придурки, по идее, изъясняются на английском, просто автор передает нам их диалоги по — русски. Значит, смысла лишено все вообще. Я смотрю на четверых парней — и мое сердце тонет, замирает на месте, потому что на их лицах видны оттенки чувств и эмоций, они живые, живые, черт возьми, не то, что белесый картон из учебных реальностей, в которых я была не одна. Картинка в голове гаснет, и я снова вижу окровавленные стены столовой.

— Господа, — говорю я максимально твердо. — Как старшая по званию, приказываю выметаться в направлении спасательной капсулы, запереться в ней и сидеть смирно. Всем все ясно?