Семь цветов радуги

Зинаида Павловна хотела было продолжать свою мысль о режиме дня молодого организма, о том, как важно следить за этим… О разумном сочетании труда и отдыха… Короче говоря, прочесть одну из своих лекций. Но Вадим знал их наизусть и теперь не хотел, чтобы Ольга выслушивала нотации, предназначенные только ему.

Он чуть не опрокинул чашку и, для пущей убедительности жестикулируя руками, стал доказывать всю несостоятельность замечаний матери.

— Мама у меня очень странная, — прежде всего, заявил он. — Она так боится за мое здоровье, что готова посадить меня под стеклянный колпак, чтобы, избави бог, не долетела ко мне какая-нибудь инфекция… Она уговаривает меня бросить работу в лаборатории. Утверждает, что переутомление, дистрофия, ослабление организма и всякие такие страшные вещи подстерегают меня на каждом шагу. Она, конечно, лучше меня понимает в таких делах… Но, моя дорогая мамочка, — Вадим коснулся щекой ее плеча, потом устыдился этой нежности перед Ольгой и с независимым видом продолжал: — Я считаю, что для «молодого организма», как ты меня часто величаешь, главное — деятельность. Настоящая, не топтание на месте, а стремление вперед, «чтобы брюки трещали в шагу», как говорил Маяковский.

— Надо — все делать в меру, — пыталась возразить Зинаида Павловна.

Но Вадим уже был затронут за живое. Теперь его ни за что не переубедишь.

— В меру… В меру… — громыхал он на всю столовую. В этот момент, ему казалось, что и голос его был похож на бас Маяковского. — Где она, эта самая мера? Не хочешь ли ты, чтобы я уподобился Жорке Кучинскому?.. Он соблюдает все законы для равномерного развития «молодого организма». Папа у него какой-то большой начальник в главке, присылает каждый день машину к институту. Сынок едет играть в теннис не потому, что увлекается этой игрой, а потому, что считает это занятие высшим шиком. Он вовремя обедает, отдыхает, а вечерами волочится за девчонками.

— Вадик! — В ужасе всплеснула руками Зинаида Павловна. — Такие слова… Постыдился бы гостьи…

— Извините меня, — Вадим вспыхнул, но возбуждение его не остыло.

Он, видимо, страстно, до боли ненавидел этого Жорку и спокойную Жоркину жизнь. Он ее ненавидел так же, как Васютин, и, может быть, навсегда запали в юношескую душу правдивые и взволнованные слова инструктора райкома о тупой сытости и самоуспокоенности каких-нибудь Лукьяничевых.

— Ненавижу, — твердил Вадим, сжимая кулаки. — Ненавижу! Этому сопляку (Зинаида Павловна снова ахнула) в теннис нужно играть затем, чтобы не разжиреть… У него нет никаких интересов, он ничего не хочет, кроме удовольствий. В институте он тоже бездельничает, на тройках едет и посвистывает. Книг для него почти не существует. Он только сквозь зубы цедит, что Маяковский непонятен. Да я бы ему за одного Маяковского ноги повыдергал…

— Довольно, Вадик, — вмешалась мать, — ты слишком резок. Жора обыкновенный мальчик, ничего плохого он не делает.

— Да и хорошего тоже, — не унимался Вадим. Он отставил чашку и вышел из-за стола. — Такие Жоры хуже Макаркиной и Круглякова в тысячу раз. К сожалению, они еще есть у нас… Ты говоришь, он обыкновенный, а какое право он имеет оставаться этим «обыкновенным», если эпоха наша самая необыкновенная из всех эпох, которые знала история? Ты же читала, что мы сейчас строим самые мощные в мире гидростанции, каналы в пустынях и степях, переделываем природу, разводим сады. А там за океаном — военный лагерь. Срочно стряпается водородная бомба, разводятся смертельные бациллы… Миллионы людей встали на защиту мира! Твоего же «обыкновенного мальчика» ничего не трогает, и водород его интересует как «водородная перекись», которой красят волосы знакомые девчонки. Я думаю, что через десяток лет такую говорящую амебу ученые будут изучать под микроскопом.

— Правильно и очень зло! — отозвалась Ольга, усмехнувшись. — Такие люди, кик это нелепое существо — ваш Кучинский, должны скоро навсегда исчезнуть. С ними мы не придем к коммунизму. Мне почему-то кажется, что этого Жорку я встретила, поднимаясь сюда по лестнице. Мальчишка в шубе с бобровым воротником и сигареткой в зубах. Кругленький такой?

— Вот-вот, — оживился Вадим. — Собственной персоной вышли на прогулку… Я ему не могу простить, как он отозвался о наших работах. Пришел я к нему в прошлое воскресенье за монтажным проводом. А он меня прямо так в упор и спрашивает: «И охота это тебе благотворительностью заниматься? Связался с какими-то колхозниками». Простите, Оля, но это меня так задело, что я еле удержался. Подумать только!.. «Благотворительность»… Да я ему чуть по морде не съездил…

— Вадик! — снова воскликнула Зинаида Павловна. — Еще одно такое слово, и я тебя попрошу из комнаты.

— Ну не буду… Вот, честное слово, не буду, — замахал руками Вадим. Только, если он еще такое скажет, честное слово… изобью… И пусть меня тащит его папа в милицию, я там все как есть расскажу. А его шуточки чего стоят?! — снова загорячился Димка. — Жоркиному папаше кто-то привез из Парижа нелепую американскую игрушку. Румяная булочка, очень натурально сделанная из резины. Ну, не отличишь от настоящей, такая же аппетитная и пышная… Жорка тут же отбирает у папы подарок, выбегает во двор, по очереди подходит к маленьким детям и каждому из них сует эту игрушку… Какой-нибудь несмышленыш в два годика тащит приятную булочку в рот, надкусывает и с плачем бросает. Оказывается, булочка пищит словно мышь. Жорка хохочет. — Каблуки Димки выбивали дробь. Он пристукнул, словно припечатал их к полу. — Матери жаловались, что после этой «милой шутки» дети совсем переставали есть булки и при виде их плакали.

— Какое безобразие! — возмутилась Зинаида Павловна, и стекла ее пенсне задрожали.

Она, как детский врач, особенно близко приняла к сердцу рассказ Вадима. В этот момент она согласилась, что Жора не такой уж милый мальчик, каким она его себе представляла. Нет, Вадик никогда бы не решился на такую гнусную шутку.

— Оля, вы не хотите сливок? — спросила она, пододвигая ей молочник.

— Нет, спасибо! — Ольга вдруг встала из-за стола. — Простите, я позабыла наш подарок.

Она выбежала в коридор и притащила корзинку.

— Не знаю, не испортились ли?

Вадим с любопытством наклонился над корзинкой. Там в разных отделениях лежали свежие, будто тронутые росой ягоды. Среди них и гигантская земляника, и зеленовато-желтая актинидия, и крупные ягоды, напоминающие малину.

— Из нашей оранжереи, — смущенно говорила Ольга. — Когда мы их послали в город, то никто не мог поверить, что это свежие ягоды, все думали замороженные.

— Немудрено. Прелесть какая! — Зинаида Павловна взяла розово-красную ягоду. — Ну и огромная, никогда таких не видела!

— Для Оли — это обычное дело, — сказал Вадим. — Земляника у нее — гигант, величиною с картошку. Картошка по размерам похожа на дыню. Дыня — величиною с тыкву… А тыква… тут уж я не подберу сравнения… В общем, человек в нее влезет… Значит, тыква — величиною с хату.

Все рассмеялись. Вадим стал выкладывать землянику на тарелку.

— Мамочка, а если со сливками?

— Знаю тебя, лакомку… Балуете вы нас, Оля. — Зинаида Павловна тепло посмотрела на гостью. — Уж очень много посылок…

— Сейчас Тимка придет. Мы с ним все это разделим, — восторженно говорил Вадим. — Только он чудной, все такие вкусные вещи ребятам отдает. Знаете, Оля, я — грешник: не могу на такое самопожертвование решиться. Все могу раздарить… Но вот насчет земляники, — он прижал руки к груди, — ну, просто не могу… Кстати, мама меня поддерживает в таких делах. Кушай, мол, Димочка, тебе очень нужно сладкое… Вот я и стараюсь, благо вышел из такого возраста, когда золотухой болеют… Мама, как она по-латыни называется?

— Ну, довольно тебе, болтушка! — шутливо отмахнулась Зинаида Павловна.

Вадим поднес к лицу полную тарелку ароматной земляники и, вдыхая ее запах, от наслаждения закрыл глаза. Разве мороженая так пахнет?

Наблюдая, как Зинаида Павловна раскладывала не — обыкновенное лакомство по блюдцам и поливала сочные ягоды густыми сливками, Вадим обратился к Ольге: