Семь цветов радуги

В них Вадим почти совсем не разбирался. Много это или мало? Однако цифры показывали, как работали его друзья — ребята из ОКБ. В описке их была добрая половина.

Только сейчас Вадим по-настоящему осознал и почувствовал, что не зря они потрудились с Бабкиным. Правда, московские техники не могли дать никаких показателей. Они не пахали и не сеяли, не снимали урожая, не выхаживали коров, но какая-то частица настоящего творческого труда, то, что они могли дать, осталась на полях колхоза «Путь к коммунизму».

А это было самым главным! Может быть, и он, Димка, стал бы Героем, носил бы Золотую Звезду… Нет, это слишком далекая мечта… Он мог мечтать об ордене… Буровлев получил его, но ведь он заслужил эту награду не за установку труб на холме и даже не за остроумное предложение вроде водяного аккумулятора Багрецова, а за высокий урожай кукурузы. О, да! Вадим хорошо представлял себе, как тяжело дался этот урожай Ванюше Буровлеву в тяжелый для колхоза год…

А что сделал он, Багрецов? Не он, так другой нарисовал бы чертежик водоема, тем более, что самое главное предложение было подсказано Васютиным… Снова был собой недоволен Вадим. Сейчас ему казалось, что мало он сделал в Девичьей поляне, и Бабкин тоже… Однако еще все впереди. Радостно сознание, что в звездочке, которую получила Стеша, в ярком блеске ее есть какой-то очень маленький и тонкий лучик, он тянется до самой Москвы. Это луч Багрецова. А рядом такой же тонкий и прозрачный — Тимкин…

Ольга молчала, внимательно наблюдая за товарищем. Она хотела было сказать, что Никифор Карпович хлопотал о том, чтобы отметили москвичей, но с этим вопросом пока еще не ясно. Нет, пожалуй, и неудобно про такие дела рассказывать Вадиму.

В комнату вошла Зинаида Павловна с кипящим никелированным чайником, на его шарообразной поверхности отражалось маленькое солнце.

Вадим проследил за ним взглядом.

— Почему же вы, Оля, молчите? Я жду самых интересных рассказов. Начнем по порядку. Что вас привело в Москву? — спросил он.

— Вчерашняя лекция.

— Как это здорово! Из Девичьей поляны в Москву колхозницы прилетают на лекции. — Багрецов остановился у стола и, постукивая ложечкой о блюдце, снова спросил: — Лекция-то интересная? Стоило лететь?

— Не знаю, не мне судить. — Оля исподлобья с лукавой улыбкой наблюдала за Вадимом.

Ответ, видимо, озадачил его, он еще энергичнее застучал по блюдцу. «Зачем же, собственно говоря, лететь из Девичьей поляны на лекцию, если не сможешь разобраться не только в ее содержании, но даже и определить, интересная она или нет?»

— Вадик! Сколько раз я тебе говорила, чтобы ты не стучал по блюдцу. Удивительная привычка, — недовольно заметила Зинаида Павловна, разрезая булку.

Багрецов с размаху бросил ложечку, хотел было напомнить о своей просьбе не называть его, как младенца, но при гостье сдержался. Он только укоризненно взглянул на мать.

— Меня вызвали в Тимирязевскую академию, — стала рассказывать Ольга. — Я должна была прочитать лекцию студентам о нашем опыте с люминесцентными лампами. Волновалась страшно, думала — двух слов связать не смогу, а когда увидела, что передо мной сидят такие же, как я, девчата и ребята, вспомнила своих полянских, и сразу мне представилось, будто это не громадная аудитория академии, а наша теплица, где прямо на дорожке расположились члены ОКБ.

Ольга увлеклась, вспоминая свою лекцию, но, взглянув на Зинаиду Павловну, сконфузилась. Ей почему-то показалось, что та смотрит осуждающе на болтливую девчонку. И чего это она расхвасталась?

— Кстати, Вадим Сергеевич, — повернулась к нему Ольга, — хоть я и агроном по специальности, но думаю по-настоящему заняться всякими там корнями и многочленами.

— С чего бы это? — спросил Вадим, с некоторым смущением вспомнив свои курсы по переподготовке в сарае.

— Мне нужна математика для новых опытов. Мы получили очень экономичные лампы в теплицы. По предварительным расчетам оказывается, что нет смысла делать стеклянные крыши. Это становится дороже, чем расход энергии на лампы, тем более, что зимой очень мала продолжительность дневного света. Приедете увидите, как мы расширили наши теплицы. Земляные работы по углублению пещеры, особенно с транспортерами и всякой такой механизацией, нам обошлись куда дешевле, чем строительство наземных оранжерей. К тому же под землей сравнительно тепло, отопление огромной оранжереи стоит буквально гроши.

— Для того чтобы подсчитать экономию, не требуется знать алгебру, прервал Ольгу Вадим, видно желая отговорить ее от столь трудного занятия, каким казалось ему изучение математики.

— Не в этом дело, — возразила девушка и упрямо сжала свои тонкие губы. Она уже снова почувствовала себя руководителем ОКБ. — Нам нужно точно дозировать интенсивность излучения, сочетать ее с температурой, составлять графики и кривые, высчитывать мощность потребления энергии, определять наивыгоднейшие коэффициенты, — говорила она, будто вспоминая вчерашнюю лекцию. — В этих делах мне помогал Копытин, но я же сама должна знать все в совершенстве. А то вот вчера читаю лекцию, а сама думаю: вдруг спросит кто-нибудь из студентов насчет коэффициента полезного действия всей энергетической системы, тут уж, конечно, я запутаюсь в вычислениях.

— Мне-то это знакомо, — невольно вырвалось у Вадима. Он хотел сейчас же рассказать о своем докладе, однако вовремя прикусил язык.

«Интересно, поняла ли тогда Ольга на комсомольском собрании, что Бабкин прислал мне шпаргалку? — вспомнил он и подумал: — Умолчим — дело прошлое».

— Ну, ученый народ, садитесь чай пить, — пригласила Зинаида Павловна.

Пожалуй, не сын, а она больше всего была удивлена приездом колхозницы на лекцию в академию. Совсем ведь девочка, а на кафедру выходит. Вот ей, старому, опытному врачу, только в сорок лет пришлось читать первую лекцию. А тут, скажи, пожалуйста… «Неужели бывают такие колхозницы? Нет, — решила она для своего спокойствия. — Наверное, эта Оля просто талантливая профессорская дочка».

На золотистой скатерти играли лучи бледного зимнего солнца. Блестящий чайник пел, как самовар. Из комнаты Вадима доносилась приглушенная музыка. Зинаида Павловна расставляла тарелки с икрой, пористым слезящимся сыром. В воскресные дни она очень любила завтракать вместе с Вадиком. Это было единственное время, когда она никуда не торопилась и могла спокойно беседовать с сыном. Часто по несколько дней она не видела его, приходила поздно, тоже лекции читала… Вадим учился в вечернем институте, совмещая занятия с работой в лаборатории. Мальчику трудно, но разве его заставишь расстаться с аппаратами? И потом он очень хотел быть самостоятельным. С какой гордостью он приносит каждые две недели заработанные деньги. Сколько раз Зинаида Павловна говорила, что деньги его ей совсем не нужны. Нечего жаловаться — хватает! Нет, не соглашается сын покинуть лабораторию. Он должен и работать и учиться. Ненасытный, все ему мало.

А здоровье? О, Зинаида Павловна хорошо знала, что это значит. У него даже шея похудела, стала тонкой, будто у маленького мальчика. Он еще придумал какую-то бригаду комсомольскую, для колхозников аппараты изобретают, иной раз до ночи засиживается. Куда это годится? Чуть ли не все детские болезни перенес ее Вадик — коклюш, корь, скарлатину, свинку… Зинаида Павловна все это пережила, успокоилась. Но вот он стал почти взрослым. (Именно «почти», потому что она никак не могла признать в восемнадцатилетнем сыне взрослого мужчину.) Однако нельзя же себя так переутомлять. Сегодня, может быть, впервые за все это время она почувствовала, что часть вины лежит на этой красивой «профессорской дочке», которая почему-то оказалась в колхозе. Теперь ради нее и новых друзей из Девичьей поляны Вадик мало спит и до полуночи делает чертежи каких-то странных проектов.

Медленно разливая чай, Зинаида Павловна думала об этом и вдруг совсем по-женски решила пожаловаться гостье на своего Вадима.

— Я вижу, вы большие друзья, — сказала она, взглянув сквозь поблескивающие стекла пенсне на Ольгу. — Мне это очень приятно… Но скажите, Оля, простите, что я вас так называю, попросту, — у вас в колхозе тоже есть мальчики. Я хочу сказать, юноши, вроде моего Вадима, работают целый день и даже иной раз до ночи засиживаются? Не щадят своего здоровья в этом юном возрасте?