Страница 3 из 4
Ахашвейрош стоял за круглым столиком, грея озябшие руки о стакан слабого, но обжигающего чая, когда с улицы вошли два милиционера. Отряхивая плащи, они тоже взяли в буфете по стакану чая и пирожку, пристроились за соседним столиком и продолжили начатый ранее разговор.
— …я тоже подумал было, что гроза, но патруль сказал, что это в развалинах на Пушкинской рвануло.
— Это где горсовет был?
— Нет, ближе, где дворец культуры, музей краеведческий… Там.
— Эх, разбирать надо, тогда и разминировать все эти дебри, чтоб их…
— Ничего, руки дойдут — разберем. Хорошо, что ночью почти, да в грозу — народу никого не было хоть вокруг.
— Да и за громом не всякий…
Милиционеры продолжали говорить, но Ахашвейрош их больше не слышал.
С пугающей ясностью отдельные кусочки мозаики внезапно сложились в картинку:
«У меня там штаб подпольщиков…»
«Мать убьет меня теперь…»
«Вы Витьку моего не видели? Как днем ушел — так пропал…»
— Товарищи милиция… — шагнул он к осекшимся от неожиданности лейтенантам. — Там, в развалинах, на Пушкинской… мальчик прячется.
— От кого? — насторожился один.
— От матери.
— Точно? А вы, гражданин, откуда знаете? — сурово нахмурился второй.
Ахашвейрош смешался, ощутив себя вдруг нелепым и глупым стариком, таким, каким его, несомненно, видели сейчас эти два бравых юноши. Каким он и был, если разобраться…
— Нет… не точно… и не знаю… — потерянно забормотал он, опуская глаза. — Но он там играет иногда. А вечером домой не пришел. И мне подумалось…
— То есть, вы сами не знаете, там мальчик или не там? — усмехнулся первый. — А, может, он уже давно к мамке вернулся и чай с плюшками пьет? Или у друга задержался? Или у родственников? А вы предлагаете нам ночью под дождем в заминированных развалинах вчерашний день искать.
— Я… — сконфуженно выдавил старик, — не предлагаю… мне просто показалось…
— Креститься надо, когда кажется, дедушка, — покровительственно усмехнулся второй лейтенант, глянул на часы, засунул в рот остатки пирожка и хлопнул по плечу приятеля. — Пошли, Серега. Скоро одиннадцать, а нам только до Управления двадцать минут отсюда пилить.
Старик проводил задумчивым взглядом удаляющиеся спины милиционеров, вздохнул, пожал плечами и вернулся к своему столику. Уж если гои не захотели искать своего мальчика… Тем более что они, скорее всего, правы: ведь неизвестно, был ли беглец в завалах вечером вообще, или это лишь его, Ахашвейроша, растревоженное воображение.
Ведь сегодня в полночь, меньше чем через полтора часа…
Он приложил руку к кармашку, где покоился заветный ключ, и заставил себя улыбнуться.
Конец пути.
Конец боли.
Конец одиночеству и неприкаянности.
Избавление от бесконечной жизни, превратившейся в бесконечную пытку — без дома, без родных, без любви и привязанностей — сухой лист, гонимый безжалостным ветром по дорогам планеты…
И не будет больше ему никакого дела до забот этого мира, как этому миру никогда не было дела до забот его. Кто ему этот мальчик, что он знает о нем, кроме имени? И имени друга? И дома его? И имени матери? И места ее работы? И…
* * *
Гроза успокоилась, но ливень, бесконечный холодный весенний ливень — и откуда на небе столько воды! — хлестал погруженную в ночной сон землю настойчиво и беспощадно.
Ахашвейрош засветил фонарик и обвел тусклым лучом груды битого кирпича, навалившиеся на остатки стены. В темноте выцветшей таблички «Ул. Пушкинская» видно не было, но ему и не надо было ее видеть: если прислушаться, то можно было различить, как частые капли барабанят по гнутой жести.
— Витя? — громко позвал он, чувствуя себя последним идиотом. — Йелед? Мальчик?
Как он и ожидал, ответа не было. Можно было идти.
И он пошел.
Неуклюже взбираясь по предательски скользящим под ногами обломкам, он скорее дополз, чем дошел до вершины мусорной горы и растерянно огляделся: куда теперь? Откуда днем вылазил этот сорванец?
Осмотревшись снова — теперь присев на корточки — он заметил, как в луче под исковерканной плитой перекрытия угольной чернотой мелькнул провал.
Сюда?..
Кряхтя, старик подобрался к дыре, опустился на колени и снова прокричал во тьму:
— Витя? Мальчик? Йелед?..
Ничего…
Да ничего тут быть и не может — постреленок уже как два часа дрыхнет в своей кровати, старый болван! Какой ребенок, если он не полный идиот, предпочтет ночевать в грозу под развалами, если можно просто получить заработанный подзатыльник, поужинать и улечься спать в своей постели?!
Ничего тут быть не может…
Если мальчишка внизу, отсюда он меня не услышит.
Кто и когда в семь лет был мудрецом?..
И проклиная, на чем свет стоит, собственную глупость, Ахашвейрош зажал в кулаке фонарь и стал спускаться в недра руин.
Ход — просторный для семилетнего пацаненка, но тесный и неудобный — ох, какой неудобный! — для старика, почти ровесника Колизея, шел полого вниз, потом, достигнув подвала, ветвился: направо, налево, прямо…
То и дело выкликая имя мальчика, старик облазил все: протискиваясь под просевшими сводами и гнутыми балками, перелезая через кучи разломанной мебели, арматуры и бетона, полз он, обдирая ладони и колени, по завалам — старым и свежим, полз и радовался, что его никто не видит: выживший из ума дед в поисках того, чего никогда не было… дурь… морок… прощальная шутка нечистого, не иначе…
Витьку он отыскал в последнем исследуемом ходу, и то не нашел бы, потому что засыпан он был битым кирпичом, кусками штукатурки, обломками мебели и обгорелой бумагой по самую макушку, но в ответ на один из его выкриков из непроходимого, казалось, завала донесся тихий стон.
— Витя? — не веря ушам своим, повторил Ахашвейрош, подсвечивая кучу мусора угасающим лучом, и стон повторился.
— Витя, погоди, потерпи, бен, сейчас я тебя откопаю, сейчас…
Положив фонарик на усыпанный каменной крошкой пол, старик принялся руками разбирать и отбрасывать в стороны все, что можно было сдвинуть с места, и из-под груды мусора скоро появилась головенка со слипшимися от крови волосами, закрывающие ее руки… и бетонная плита перекрытия.
Удержавшись одним краем за фрагмент стены, другой ее конец от взрыва рухнул в подвал, надломившись посредине и притиснув мальчонку к усеянному битым кирпичом полу.
— Витя, Витенька, бен, ты меня слышишь? — растерянно повторил Ахашвейрош, и руки его, покрытые пылью и кровью, бессильно опустились, а глаза при угасающем свете фонаря метались лихорадочно с плиты на мальчика, и обратно.
Что он мог сделать?..
— Слышу…
Голова мальчонки шевельнулась, приподнялась, и на старика уставились чуть мутным взглядом доверчивые серые глаза.
— А вы… меня откапывать… пришли?.. Откопайте меня… пожалуйста… только быстрее… мне домой надо… Мамка ругаться… станет…
— Я… я… бен, я тебя…
Ахашвейрош снова устремил беспомощный взор на плиту весом в тонны, наверное, на громоздящийся на ней строительный мусор, на мальчишку, на обломки камня под ним… которые можно разгрести.
И тогда можно попытаться его вытащить.
Но справится ли он один? Без инструмента? Голыми руками? В почти полной темноте?
Надо позвать кого-нибудь, привести помощь!
Старик стал подниматься, кряхтя и охая, мальчик, увидев, рванулся: «Не уходите!..», плита дрогнула… и отсеченная трещиной часть чуть опустилась.
Витя закричал, и Ахашвейрош испуганно бросился к нему, обеими руками хватаясь за острые края бетона.
— Лежи смирно, глупый йелед!
Мальчишка притих, словно мышь под веником — лишь глаза, наполненный слезами и ужасом, блестели влажно в полумраке.
— Тебе больно? — встревоженно заглянул в них старик. — Больно? Где болит?
— Ногу… не чувствую… левую… — еле слышно, одними губами прошептал Витя. — А не болит ничего… просто… просто… Не уходите только, дяденька… я очень прошу… я никогда сюда больше не полезу… честное-пречестное… только не уходите…