Дочь куртизанки

Вошла Нафис и принесла тарелку с нарезанными манго.

— Приходил Юсуф? — тихо спросила она. — Я видела его у ворот.

— Да, — безразлично ответил Салман. — Приходил Юсуф поговорить со мной.

Значит, действительно приходил. Вот и Нафис видела его. Приходил братец Юсуф и принес ему весть. Значит, правда и все то, что он рассказал.

— Что-нибудь случилось? — спросила Нафис.

— Ничего. — Он вытер лицо платком. — Голова кружится. Ну и жара, а, Нафис?

— Сидишь в этой клетке, вот и кружится голова.

Она встала, чтобы включить вентилятор.

— Оставь, — сказал Салман и встал. — Тетушка в гостиной? Иди, я сейчас.

Нафис взяла тарелку с манго и, напевая, удалилась из комнаты.

Салман выдвинул ящик стола и достал конверт с фотокарточкой Суман. Женщину рядом с ней зовут Сохни. Теперь у него останется только эта карточка. С минуту он внимательно рассматривал ее, потом вложил в конверт, сунул его в карман брюк и отправился в гостиную.

24

Джавид пересчитал бумажки и сложил их в пачки. Можно было положить и крупными купюрами, но тогда не получилось бы таких увесистых пачек. Если дать тысячу рупий бумажками по десять, получится тощий конверт. А этими можно набить большую сумку и швырнуть ей в ее несчастную рожу — бери, ты только и знала, что клянчить деньги. На, получай! Ведь тебе нужны были только деньги? Здесь всего тысяча, но этого вполне достаточно. Он взглянул на них алчным, полным сожаления взглядом… А, пусть! Теперь уж ничего не поделаешь, придется принести эту жертву. Иначе можно потерять те тысячи, которые он запланировал получить. Жадничать сейчас было бы неумно.

Чтобы Нафис ничего не заподозрила, нужно заткнуть рот этой мерзавке. Просто счастье, что Салман принял на себя все грехи. Он проводит в больнице дни и ночи, дежурит у ее койки… Джавид рассмеялся. Вот о таких случаях и говорят — попало за чужие грехи. В эти дни стало легче встречаться с Нафис. Сейчас она, кажется, в прекрасном настроении. Получить бы еще лицензию на экспорт, и тогда можно было бы по-серьезному поговорить с госпожой…

В домашних делах Наваб-сахиб ничего не решает. Все зависит от госпожи, а она горой стоит за Джавида. После свадьбы можно уехать куда-нибудь вдвоем, а там все забудется.

Ах, если б на него не свалилась эта беда! Хотя ну что тут особенного? Пройдет и это. Если б в книге его судьбы была записана неудача, ему так не повезло бы в этом деле с Нилам. Он и не рассчитывал, что все сойдет так гладко. Все будет хорошо.

Он встал, взял с камина кожаный портфель, бросил туда деньги, посмотрел на часы… Пять. На обратном пути он заедет к Нафис. Салман к тому времени наверняка уедет в больницу. Нафис не останется ничего другого, как сесть в его машину и отправиться с ним в кафе.

Прекрасно, все идет прекрасно в божьем мире.

25

Часы давно пробили полночь. Больница спит. Во второй палате под тусклой лампочкой-ночником бодрствует с книгой дежурная сиделка. Иногда тишину прерывает чей-то легкий стон, кто-нибудь просит пить, скрипнет кровать под поворачивающейся на другой бок больной, прошуршит одеяло — и снова тишина.

Ярко светятся только окна операционной.

Санитар несет через двор кислородную подушку. И по тому, как он неторопливо движется, можно понять, что кислород больной больше не понадобится. Из палаты слева по коридору через небольшие промежутки времени доносятся крики.

Но во второй палате стоит тишина. И больная на койке номер три боится спугнуть ее. Женщина поворачивает голову и ищет глазами сиделку. Та спокойно читает в свете ночника. Больная приподнимается, опираясь о раму койки высохшими, скрюченными руками, и садится. Одеяло сползло, больная медленно спускает с кровати ноги, они раскачиваются в поисках опоры. Нащупав пол, больная замирает и какое-то время сидит не двигаясь.

Потом она оборачивается и смотрит в сторону сиделки. Та по-прежнему продолжает читать. Тогда она встает на ноги. Она дрожит, ноги подгибаются, но она успевает ухватиться за изголовье белой больничной койки и долго стоит так, с трудом переводя дыхание. Потом осторожными заплетающимися шагами бредет к двери, придерживаясь за спинки коек, часто останавливается, чтобы передохнуть. Самое трудное — оторвать руки от одной спинки и перехватиться за другую. Ей это дается с величайшим трудом, она чуть не падает.

Она уже хотела выйти в коридор, но у двери не смогла сохранить равновесие. Она оперлась на створку, та открылась наружу, и больная упала на пол вниз лицом.

Больная на галерее рывком приподнялась и, увидев в темноте призрак в белом, в ужасе закричала:

— Спасите, привидение!

— Не кричи, я не привидение, а такая же, как и ты… Я иду навестить свою дочь… Я не привидение.

К ней уже бежала сиделка, по пути зажигая верхний свет.

— Кто тут? Третий номер? Почему встала с койки? Что ты здесь делаешь? Куда ты? — Сиделка помогла ей подняться.

— Я иду навестить свою дочь, она в детском отделении, на койке номер одиннадцать… моя Мину, она не умерла. Она у нее… у той, что была в приюте. Как ее зовут? Забыла… Одиннадцатая койка, детское отделение…

Больные приподнимались на койках, тянулись рассмотреть, что происходит в коридоре. Женщины, родственницы больных, которые ночевали в палате, раскинув матрацы на полу, вскочили и подбежали помочь сиделке, подоспела сестра из соседней палаты, но больная отталкивала их, сопротивлялась и не хотела подчиниться.

— Пустите меня, пустите. Дайте взглянуть на дочь, на мою Мину. Я говорю вам правду… Я вернусь, только посмотрю на нее. Я помню, одиннадцатая койка, так сказала она, одиннадцатая койка.

— …И почему в общее отделение помещают сумасшедших? Начальство больницы творит что хочет… Задушит еще кого, вон у нее какая силища…

— Я не сумасшедшая, — прокричала женщина. — Разве это безумие, если я хочу посмотреть на свою дочь?

Потом высохшие, дрожащие руки поднялись к небу:

— Боже, о боже, позволь мне увидеть мою девочку! Больше мне теперь ничего не надо.

Ее с трудом уложили на койку. Она вырывалась. Но потом затихла и впала в забытье.

26

Салман нажал на стартер.

Обтянутая сеткой дверь гостиной резко распахнулась, по ступенькам, приглаживая на ходу волосы, сбежала Нафис, поправила приколотый к кофточке цветок жасмина, подбежала к машине и остановилась, чтобы застегнуть пряжку на туфле.

— Ты так торопишь, даже одеться не дашь как следует.

— Садись, садись. Я тебя просил быть готовой к четырем. А сейчас? Взгляни на часы.

— Корзинки поставил?

— Нет. Ведь, кроме нас, о них некому подумать. У кого хватит ума позаботиться об этом?

Было уже около шести, когда они подъехали к больнице. По ветровому стеклу застучали капли дождя. Далеко на горизонте сверкнула молния, и чуть погодя гулко пророкотал гром. Салман высунул голову из машины.

— О боже милосердный! Наконец-то! И я был бы тебе еще больше благодарен, если б сегодня ты вместо капель дождя низверг на землю бумажки хотя бы по одной рупии… просто для разнообразия… Это здорово помогло бы таким беднягам, как я…

И вдруг он прикусил язык. Обогнав их, в ворота больницы почти влетела голубая машина с красными колесами. Салман покосился на Нафис. Нет, Нафис ничего не разглядела сквозь залитое дождем стекло.

Салман въехал следом.

— Не здесь, — сказала Нафис. — Поезжай вон к той веранде. Ведь койка Нилам стоит на галерее. Что ты делаешь? Говорю тебе, не здесь. Зачем ты остановился?

— А если не я ею командую, а она мной?

— Что-нибудь испортилось? Смотри, как дождь поливает! Как мы будем забирать Нилам? Как мы теперь домой доберемся? Ну и положение…

Когда дверца открылась и человек с портфелем в руке, перепрыгивая через лужи, побежал к веранде, Салман включил скорость, проехал через двор и остановился рядом, почти впритирку к голубой машине.