Фарфоровый

Стояло жаркое лето, яркое, красочное, зелеными мазками окрасившее всю природу; небо висело над головами словно огромное полотно, слишком аляпистое, заставляющее щуриться от солнца, которое будто бы было неровно приклеено прямо посреди облаков. В воздухе витала духота, он насквозь пропитался ею; трава стояла мокрая от росы, еще юная и свежая. В такую пору на нашем дворе часто собирались стайки ребятишек, они играли в разные игры, и лица их озарял какой-то особый свет — такой бывает только на детских лицах. Мне было пятнадцать, и я любила наблюдать за ними, а иногда даже включалась в их игры, словно пытаясь убедить себя, что и во мне еще присутствует некая непосредственность, детскость...

Помнится, однажды играли мы с ребятами в прятки, и вдруг я заметила незнакомого мальчика. Он сидел на краю песочницы, обхватив руками коленки, и горько плакал. Слезы текли по его лицу, мешаясь с песком. Я подошла к нему, села рядом, приобняла его за тоненькие плечи. Мальчишка уткнулся носом мне в грудь и зарыдал еще сильнее. Я не стала его успокаивать — иногда в жизни бывают моменты, когда необходимо выплакаться, выплеснуть из себя все горечи и невзгоды, чтобы больше никогда к ним не возвращаться. Наконец он поднял на меня взгляд и слегка покраснел, будто стесняясь своей слабости. На вид ему было не больше восьми, он был весь какой-то хрупкий, словно фарфоровый, со смешным курносым носиком, пухлыми надутыми губами и мультяшными зелеными глазами. Он очаровал меня с первого же взгляда.

— Как тебя зовут, малыш? — спросила я для того, чтобы начать разговор.

— Робин, — ответил мальчик.

— А теперь расскажи мне, Робин, отчего ты плакал?

Вместо ответа мальчик продемонстрировал мне свою разбитую в кровь коленку. Я кивнула и ободряюще улыбнулась.

— Упал, — коротко объяснил он.

— Где же твоя мама, Робин? Отчего ты не позвал ее?

— Мама работает. Она не разрешила мне идти гулять одному, а я не послушался, и вот что получилось, — горько заключил он.

Помню, я в детстве наоборот боялась выходить на улицу одна — слишком богатое у меня было воображение.

— Хочешь, я провожу тебя до дома? — предложила я. Робин посмотрел на меня с недоверием.

— Пойдем, Робин, не бойся, — я взяла его за руку. Наконец он кивнул, все еще смотря на меня подозрительным взглядом, и мы пошли. Шли мы молча, и уже когда были у подъезда, Робин вдруг отпустил мою руку, повернулся и крепко-крепко обнял меня.

— Спасибо тебе. Ты — моя спасительница, — прошептал Робин. Я потрепала его по макушке, и он отстранился, поднялся по ступенькам на крыльцо и зашел в подъезд. Я молча смотрела ему вслед, отчего-то думая, что в его душе я навсегда останусь спасительницей...

С тех пор наши встречи во дворе приобрели постоянный характер. Мы играли, разговаривали, веселились, и вскоре я с удивлением обнаружила — мне нескучно с Робином. Я искренне к нему привязалась, я полюбила его так, как старшие сестры любят своих маленьких братьев. Помню, однажды я сильно его задела, и потом он на какое-то перестал появляться в нашем дворе.

— Ты еще такой малыш, Робин, — сказала я ему. Не знаю, возможно, я сделала это из простой вредности, ведь я прекрасно понимала, что это разозлит его — как злило меня, когда я была его возраста.

— И вовсе я не малыш, — упирался он.

— Сам посмотри, Робин, ты тогда всего лишь разбил коленку, а плакал так, будто потерял что-то дорогое.

Он посмотрел на меня взглядом, от которого у меня невольно заныло сердце — зря я так обошлась с ним.

— Вы, взрослые, все такие злые, или только ты? — спросил он дрогнувшим голосом.

Я не успела ответить, как он уже шел от меня по дорожке в сторону своего дома. Я пожала плечами — у детей обида проходит быстро. Робина хватило на пару дней, а потом он вернулся, возвращая в мою жизнь свою солнечную улыбку и по-детски счастливый взгляд. И я решила для себя — больше такого не повторится. Слишком больно мне было, когда он ушел, слишком не хватало мне этого фарфорового мальчика с мультяшными глазами.

* * *

Той осенью Робину исполнялось четырнадцать, и рядом с ним я казалась себе еще старше. Мне было двадцать один, и я вот-вот должна была перешагнуть порог взрослости. Робину было до этого еще очень далеко, он оставался таким же фарфоровым, таким же хрупким и нежным. По сути, он все еще был ребенком — с его дерзкими выходками, капризами, лукавым блеском в глазах...

Помню, мы сидели с ним в парке, по-детски болтали ногами и разговаривали обо всем на свете. Я только что вернулась из длительной поездки по обмену, и Робин, с его ребячеством, весельем, привычками, стал для меня своего рода отдушиной среди череды тяжелых рабочих дней. Со стороны мы походили на брата и сестру — да так, по сути, и было. Я смотрела, как Робин улыбается, как щурится от солнца, как прикрывает глаза рукой, и меня переполняло чувство необъятной нежности к нему. Я взъерошила ему челку, он засмеялся, и я вдруг подумала, что долго так продолжаться не будет — скоро он вырастет, полюбит, и мы не сможем больше оставаться друзьями. Слезы навернулись на глаза, и я быстро смахнула их.

— Клэр, знаешь, я хотел бы задать тебе один вопрос... Ты ведь обещаешь, что скажешь правду? — он устремил на меня свой чистый взор, в котором читалось любопытство и ребяческая дерзость.

— Конечно, Робин, — ответила я, в глубине души понимая, что если и придется солгать, то лишь ради его же блага.

— Ты влюблялась когда-нибудь, Клэр? — он застал меня врасплох.

Мне казалось, ему совсем не надо было знать подробности моей личной жизни — он был таким невинным, таким еще мальчишкой, что мне страшно было ответить ему правду, страшно было приоткрыть ему завесу взрослой жизни и любви, всех ее препятствий, разочарований, унижений. Я хотела сохранить в нем ребенка как можно дольше, именно в этом и состояло все его очарование, вся его прелесть.

— Подрастешь — узнаешь, малыш, — с улыбкой сказала я.

— А ты не боишься, Клэр, что я повзрослею быстрее, чем ты ожидаешь?

Боюсь, Робин, вот поэтому и не говорю. Ты мне нужен — настоящий, еще ребенок.

— А почему ты спрашиваешь, любила ли я когда-нибудь, или нет?

— Потому что мне бы хотелось получить твой совет, Клэр. Видишь ли, я... — Робин замялся, но я поняла, что он хотел сказать.

Он влюбился.

Вот и все. Мой малыш вырос, а я и не заметила этого. Сердце ухнуло куда-то вниз и разорвалось. Прошедшие шесть лет пролетели перед глазами. Прошлого не вернуть, а значит придется как-то жить дальше.

— Она знает об этом, Робин? — я старалась, чтобы мой голос звучал как можно спокойнее.

— Вряд ли, — он смотрел на меня так, будто видел впервые.

— Тогда скажи ей. Робин, в чем дело? — мальчик неожиданно прижался ко мне, положил голову на плечо. Он смутился, стал каким-то робким, боязливым.