Страница 59 из 94
Эдвард долго не мог уснуть. Он ворочался и давил москитов на лице и шее.
Кони внизу стояли неспокойно, фыркали: их кусали злые ночные мухи.
Наутро Эдвард посмотрел на себя в осколок зеркала, вмазанный в стену: лицо у него распухло, на лбу и щеках были кровяные пятна, — это всю ночь он размазывал по лицу собственную кровь, хлопая ладонью москитов. Глаза глядели устало от бессонной ночи.
— Надо ехать дальше, — сказал Эдвард.
Они снова сели на коней.
Трое суток ехали они, пробираясь лесом, топью и буреломом вглубь страны. Наконец, на четвёртое утро увидели рыжие и серые склоны безлесных гор. По ту сторону невысокой горной гряды была область Танабату, первые немирные кампонги.
Сыпучий камень лежал по склону. Больше двух часов карабкались они, пробираясь к седловине между двумя горами, по которой можно было перевалить на ту сторону.
Глубокая долина открылась перед ними за перевалом. Террасы рисовых полей огромными ступеньками, залитыми водою, спускались по склонам гор. Края полей были приподняты и укреплены камнями, — работа многих поколений. Кое-где воду уже отвели, и зреющий рис золотился на солнце. Западный пологий склон был оголён и тёмен — должно быть, там и были какаовые посадки, сожжённые баттаками. Дальше теснились горы с каменистыми скатами и горы, чёрные от зарослей. На дне котловины небольшое круглое озеро, как светлый глаз, смотрело в небо. На вершине невысокого холма за зелёным колючим частоколом торчали острые коньки крыш.
Шакир придержал коня.
— Танабату! — сказал он.
Глава седьмая
ЛЮДИ ПЛЕМЕНИ БАТТА
Воин, вырезанный из дерева, с оскаленными чёрными зубами, с распущенными по ветру человеческими волосами, сторожил вход в кампонг. Он держал в руках два криса — коротких кинжала, остриями обращённых на запад. Оттуда, с запада, приходила опасность, оранг-пути, белые люди, с волосами светлыми, как кукурузная солома, с железными палками, которые плюются огнём и смертью. Оранг-пути забирали рис, угоняли буйволов, убивали мужчин. От них надо было уберечь кампонг.
Волчьи ямы, прикрытые травою, изрыли склон холма. Островерхие крыши, похожие на опрокинутые лодки с загнутыми носами, спрятались за двойной колючей стеною. Высеченная из дерева фигура с кинжалами, оскалив чёрные зубы, сторожила вход.
На сторожевой вышке сидел охотник — самый зоркий охотник — и смотрел на запад.
В разных концах поднимался по кампонгу гулкий и частый стук: это толкли в ступках дневную порцию риса. Ни мужчины, ни женщины не ушли сегодня на горные поля. Женщины ещё на рассвете принесли воду из ключа.
На очагах, сложенных из земли и камней, старухи ворочали глиняными горшками; в горшках закипали толчёный рис и сладкие листья самбела для полуденной еды. Дети с утра получили по горсти сухого варёного риса, взрослые до полудня не ели ничего. У мужчин был крепкий табак; они курили табак или жевали листья гамбира. Вокруг хижин бродили голодные псы.
У высокой, построенной в три этажа хижины согнулся дукун — старый знахарь — над своим варевом. Дукун кипятил яд для стрел. Мужчины готовились к нападению.
Ещё накануне дукун уходил в горы, взяв с собою только одного помощника. На склонах гор, на северной стороне, он разыскал низкий ползучий кустарник с беловатыми, точно мыльными листьями — хетик. Старик нарезал корней хетика и принёс их в кампонг. Он соскрёб с корней зеленовато-белую наружную оболочку, мелко искрошил её и положил в глиняный горшок, полный воды. С рассвета кипел горшок на огне; старый дукун ходил вокруг него и бормотал свои непонятные слова. Он подбрасывал в огонь то пучок травы, то высушенный буйволов глаз. Потом он снял горшок с огня и перелил жидкость в медную чашу. Едкий пар поднялся над чашей. Старик взял целый, неразрезанный стручок спелого перца, раскроил его ножом и вынул зёрнышко из середины. Он бросил зерно в чашу; жидкость зашипела, и зерно кругами заходило по её поверхности. Дукун подождал, когда зерно остановится в центре, и бросил второе. Круги от второго были меньше. Третье зерно, чуть поколебавшись на поверхности, быстро остановилось в центре чаши.
Яд был готов.
Мужчины обступили знахаря. Но он отвёл их движением руки. Ему надо было ещё проверить своё варево. Он взял длинную иглу и обмакнул её в яд. Худой остроухий пёс копался в отбросах у соседней хижины. Старик подозвал его. Пёс подошёл, виляя хвостом; знахарь ткнул его иглой в шею. Пёс отбежал, обиженный; с полминуты он был спокоен, потом на животном дыбом встала шерсть, поникла голова, затряслись ноги. Пёс часто задышал, завертелся кругами на одном месте. Пена выступила у него на губах, он упал. Дукун терпеливо ждал.
Когда последняя судорога перебрала опавшие бока собаки, старик удовлетворённо качнул головой. Он знал свою аптеку.
Это был яд хетика, самый сильный из растительных ядов Суматры, равный по действию только яду сока анчара, ядовитого дерева Явы. От яда хетика, попавшего в кровь, собака умирает за восемнадцать минут, обезьяна — за семь, мышь — за десять, буйвол — за два с половиной часа, человек — за час.
Мужчины столпились вокруг чаши. Старик брал у каждого пучок стрел, осторожно обмакивал, стряхивал лишние капли и отдавал стрелы воину.
Эдвард и Шакир приближались к кампонгу.
Теперь кампонг был над ними, а они — внизу, в травяном ущелье, скрытые густым, алангом почти по гривы лошадей. Стена кампонга возвышалась над крутым скатом холма, — неприступная зелёная ограда из двойного ряда высоких бамбуковых жердей, перевитых колючими растениями. За стеной был глубокий ров, утыканный по дну острыми кольями, а за рвом — вторая стена, ещё более колючая и высокая. Только в одном месте сквозь обе стены был пробит узкий вход; через него из кампонга выдвигали два толстых бревна и по брёвнам переходили через ров.
— Осторожно, туван! — сказал Шакир.
Конь Эдварда едва не провалился ногой в волчью яму, прикрытую травой. Эдвард соскочил и осмотрел яму; на дне торчали острые колышки. Довольно было бы одному такому колышку вонзиться в ногу коня, чтобы конь охромел.
— Осторожно, туван! — повторил Шакир.
Он тоже спешился, и оба повели коней на поводу. На сторожевой вышке кампонга стоял дозорный. Он смотрел в другую сторону. Враг должен был прийти с запада.
В одном месте из-за домов деревни в чистое небо поднимался дым. Должно быть, там жгли костёр.
Фррр!… Лошадь у Шакира вдруг заржала; она почуяла жильё.
— Оо-хо-о-о!… Оранг-пути-и!… О-о-о!…
Их увидели.
У Шакира оскалились зубы, потемнели глаза. Он пригнулся к траве.
— Нас заметили, туван!…
— Оо-хо-о-о!… Оранг-пути!…
Дозорный на вышке махал копьём, к нему сбегались вооружённые мужчины. Десяток копий встал над стеной, засвистели первые стрелы.
Шакир остановился и поднял руки, показывая, что у него нет оружия. Потом лбом коснулся земли, сложил ладонь к ладони и медленным жестом вытянул обе руки вперёд. Это была «сумба», мирное приветствие.
На крыше зашумели. Из кучки мужчин вышел вперёд один, с белой каймой на короткой косматой безрукавке воина.
— Пришли с миром! — крикнул Шакир на языке батта.
Воин в безрукавке взмахнул рукой.
— Кто послал? — спросил воин.
— Туван-бесар! — крикнул Шакир.
— Туван-бесар! — зашумели на крыше. — Туван-бесар прислал людей для разговора.
— Обман? Хитрость? — спросил старший воин, памусук.
— Правда! — крикнул Шакир. — Я, Шакир, сын Ямала, из племени менангов, говорю тебе: за нами нет других оранг-пути! Мы одни, и у нас нет оружия.
— Менанги и батта — двоюродные братья, — сказал памусук.
— Менанги и батта — двоюродные братья, — подтвердил Шакир.
— Если брат изменит брату, он заплатит кровью! — крикнул памусук.
— Кровью своей и своих детей, — подтвердил Шакир.
Памусук поднял руку.
— Подойдите ближе! — сказал памусук.
Несколько воинов выскочило из низкого прореза в стене. Из прореза выдвинули брёвна, положили их через ров. Эдвард увидел близко суровые лица баттаков, расписанные красными полосами. Эдварда с Шакиром провели по брёвнам. Фигура из чёрного дерева, ощерив настоящие человеческие зубы, по-прежнему сторожила вход. Баттаки обступили их; у всех были короткие остроотточенные крисы, у многих было по два. Люди толпились вокруг, шумно дышали от ненависти. Старший воин, памусук, сдерживал своих воинов. Он взмахнул рукой, и Эдвард с Шакиром прошли между двух рядов крисов, установленных остриями в их сторону. Их вели вперёд по широкой единственной улице кампонга. Крики, вой, мычанье буйволов, запах дыма, навоза, смолы оглушили Эдварда. Внизу, в загородках, теснились буйволы, свиньи. Наверху, выше человеческого роста, висели над загородками плетёные дома баттаков. Гулкий звон ступок затихал в домах: женщины выбегали смотреть на белого. Эдварда с Шакиром вели к одной хижине, более высокой, чем другие, построенной на толстых брёвнах, и длинной, как сарай, с буйволовыми рогами, укреплёнными над входом. Это был соппо — дом для собраний и празднеств.