Вокруг Пушкина

В статье «Женитьба Дантеса» Л.Гроссман считает эти воспоминания «добросовестными и бесхитростными». Но письмо Г. Фризенгофа далеко не так бесхитростно, как ка­жется: не исключено, что оно написано от начала и до конца им самим, а не со слов жены, как он говорит, а Александра Николаевна, надо полагать, уклонилась от сообщения каких-либо сведений своей племяннице, настроенной против нее, о чем она, несомненно, знала. Достаточно отметить, что сло­ва «...как мне кажется... осуждение за трагическую развязку падало... несомненно, также и на усопшего», т. е. на Пушкина, исходят непосредственно от Фризенгофа, а не от его жены. В письме определенно чувствуется нота враждебности к Пуш­кину; Александра Николаевна, хорошо относившаяся к нему в молодости, вряд ли изменила это отношение к старости и, надо полагать, не стала бы писать о нем в таких тонах к доче­ри Ланского. Кроме того, из писем Е. Н. Дантес-Геккерн в по­следующие годы из-за границы видно, что Александра Нико­лаевна не поддерживала с ней связи, а это свидетельствует о том, что она не хотела иметь что-либо общее с Геккернами.

Таким образом, мы полагаем, что если Александра Нико­лаевна и посещала сестру после свадьбы, и обедала там один раз до дуэли, то это было не по причине ее влюбленности в Дантеса, как утверждают некоторые пушкинисты, а в силу родственных отношений к сестре и желания как-то мораль­но поддержать ее в первые дни ее новой жизни. И бывала она там редко, «не без довольно тягостного чувства».

Александра Николаевна, несомненно, знала всю подно­готную этой «невероятной» свадьбы, видела наглое поведе­ние Дантеса и после 10 января, ее мучает «то, что происходит­ в этом подлом мире». Это знаменательные слова, свиде­тельствующие о ее отношении к событиям.

Судя по этому письму и зная ее глубокую и искреннюю любовь к Наталье Николаевне, можно считать, что Алексан­дра Николаевна была на стороне Пушкиных, но в этот мо­мент не нашла в себе мужества решительно порвать с домом Геккернов. Может быть, она надеялась, что со временем все уладится, во всяком случае она, вероятно, пыталась что-то сделать в этом отношении.

Александра Николаевна сознательно умалчивает о том, что же происходило в это время в семье Пушкиных. А между тем обстановка с каждым днем все больше обострялась. Приведем несколько высказываний современников, рисую­щих достаточно ярко, как назревали трагические события.

Н. М. Смирнов, хороший знакомый Пушкина, друже­ски к нему относившийся, писал в своих воспоминаниях:

«Поведение Дантеса после свадьбы дало всем право ду­мать, что он точно искал в браке не только возможность при­близиться к Пушкиной, но также предохранить себя от гнева ее мужа узами родства. Он не переставал волочиться за своей невесткой; он откинул даже всякую осторожность, и каза­лось иногда, что насмехается над ревностью непримирившегося с ним мужа. На балах он танцевал и любезничал с Натальею Николаевной, за ужином пил за ее здоровье, словом, довел до того, что все снова стали говорить про его любовь. Барон же Геккерен стал явно помогать ему, как говорят, же­лая отомстить Пушкину за неприятный ему брак Дантеса».

Князь П. А. Вяземский так характеризует создавшуюся обстановку.

«Это новое положение, эти новые отношения (свадьба) мало из­менили сущность дела. Молодой Геккерн продолжал в присутствии жены подчеркивать свою страсть к г-же Пушки­ной. Городские сплетни возобновились, и оскорбительное внимание общества обратилось с удвоенной силою на дей­ствующих лиц драмы, происходящей на его глазах. Положе­ние Пушкина сделалось еще мучительнее; он стал озабочен­ным, взволнованным, на него тяжело было смотреть. Но от­ношения его к жене от того не пострадали. Он сделался еще предупредительнее, еще нежнее к ней».

Приведем для сравнения описание вечера в доме Екате­рины Мещерской (за два дня до дуэли) все той же С. Н. Ка­рамзиной.

«В воскресенье у Катрин было большое собрание без танцев: Пушкины, Геккерны, которые продолжают разыг­рывать свою сентиментальную комедию к удовольствию об­щества. Пушкин скрежещет зубами и принимает свое все­гдашнее выражение тигра, Натали опускает глаза и красне­ет под жарким и долгим взглядом своего зятя — это начина­ет становиться чем-то большим обыкновенной безнравст­венности; Катрин направляет на них обоих свой ревнивый лорнет, а чтобы ни одной из них не оставаться без своей ро­ли в драме, Александрина по всем правилам кокетничает с Пушкиным, который серьезно в нее влюблен и если ревнует свою жену из принципа, то свояченицу — по чувству. В об­щем все это очень странно...».

Софья Карамзина и тут не увидела за всеми переживани­ями действующих лиц ничего, кроме «сентиментальной ко­медии». Она совершенно не поняла душевного состояния поэта, с поразительным легкомыслием высказывая свои суждения о его отношениях с Александрой Николаевной. М. Яшин писал об этом письме Карамзиной: «С. Н. Карамзи­на не могла делать вывода о влюбленности Пушкина в Александрину по этому конкретному случаю. Поведение Александрины меньше всего можно назвать кокетством. С человеком, находящимся в раздражении, не кокетничают. Александрина старалась отвлечь внимание Пушкина от Дантеса». Это замечание совершенно справедливо.

В пушкиноведении давно известна версия о том, что Александра Гончарова была влюблена в Пушкина и даже яко­бы была с ним в связи. Версия эта была в свое время выдума­на врагами Пушкина, всеми силами стремившимися очер­нить поэта и его жену. И, несмотря на всю чудовищность подобного обвинения Пушкина, несмотря на совершенную не­достоверность и несостоятельность приводимых «доказательств», эта версия долгие годы жила в некоторых работах» пушкиноведов, и только за последнее время были опубликованы исследования, ее опровергающие. Но одновременно с  этим появилась другая, совершенно противоположная концепция, утверждающая, что Александра Гончарова ненавидела Пушкина и, более того, была влюблена в Дантеса!

Публикуемые письма не дают никаких оснований для подобных утверждений, наоборот, они их опровергают. Глубокая и нежная дружба связывала Наталью Николаевну и Александру Николаевну в течение всей их жизни. В то же время вдова поэта не написала ни одного письма Екатерине, в доме Натальи Николаевны никогда не упоминалось ее имени и не  было ни одного портрета. Не выдерживают никакой критики и ссылки на какой-то до сих пор нигде не опубликованный дневник А. Н. Фризенгоф, в котором якобы говорится о примирении Натальи Николаевны с Дантесом!

Теперь мы располагаем подлинными материалами — письмами, — дающими возможность по-новому рассматривать многие события, а также и взаимоотношения трех сестер.

Публикуемые письма А. Н. Гончаровой нигде не говорят о ее плохом отношении к поэту. Наоборот. Она искренне признательна Пушкину за его заботы о ней во время болез­ни; через нее постоянно передаются его просьбы к Д. Н. Гончарову (о лошади и седле, о бумаге, о деньгах и т. д.); именно в ее письмах мы встречаем упоминания о детях Пушкиных. Но из этого никак нельзя сделать вывода о ее влюбленности в поэта. По-видимому, благодаря своей бли­зости к младшей сестре Александра Николаевна больше принимала участия в семейных делах Пушкиных. Однако не настолько, чтобы приписывать ей роль хозяйки и воспитательницы детей, как говорят некоторые исследователи. Она так же, как и Екатерина, интересовалась туалетами и балами и вовсе не избегала великосветского общества.

Что касается версии о влюбленности Александры Нико­лаевны в Дантеса, появившейся в недавнее время, то она ба­зировалась главным образом на одной фразе из ее письма от 1 декабря 1835 года, опубликованном в 1964 году. Опи­сывая катание верхом в манеже в большой великосветской компании, она говорит и о Дантесе. В этой публикации бы­ла такая фраза: «... кавалеры: Валуев, образцовый молодой чело­век Дантес - кавалергард. А. Голицын—артиллерист» и т. д. Однако при внимательном исследовании подлинника оказа­лось, что эта фраза была неправильно прочитана: после слов «образцовый молодой человек» (в нашем переводе «примерный молодой человек») стоит запятая, следователь­но, они относятся к Валуеву, а не к Дантесу. К тому же изве­стно, что Валуева называл «примерным молодым челове­ком» Николай I, и этот эпитет, о котором знал, очевидно, и Дмитрий Гончаров, приведен Александрой Николаевной, несомненно, в ироническом плане, поэтому она и подчерк­нула его. Таким образом, Дантес просто упоминается и ни­как не выделяется среди других офицеров. Но утверждение о ее влюбленности в Дантеса опровергается еще одним, ве­сьма веским документом. Александра Николаевна любила другого человека. Кто же он? Аркадий Осипович Россет, брат большой приятельницы Пушкина Александры Осипов­ны Россет-Смирновой. Впервые упоминание об этом увлече­нии мы встречаем в письме С. Н. Карамзиной к брату от 18 октября 1836 года, где она пишет, что они вернулись с дачи в город и возобновили свои вечера, на которых с первого же дня все заняли свои привычные места. «Александрина — с Аркадием». Здесь следует обратить внимание на слова «привычные места», они указывают на то, что Аркадий Оси­пович ухаживал за Александрой Николаевной и раньше, в зимний сезон 1835/36 года.