Страница 8 из 17
– Да, – сказала я. – Если учительница не возражает.
Мне понравилось, что ма все устроила. Сделала все необходимое. Большую часть жизни она предоставляла мне самой заботиться о себе. Так что сейчас на душе потеплело. Кроме того, она сделала хороший выбор. Я хотела загладить вину за пожар перед всеми, но как это сделать, когда боишься выйти за дверь? Маленькие первоклашки будут самым безопасным выбором. Они не знают, кто я или что сделала.
После игрушечного мишки это вторая самая лучшая вещь на свете.
Иногда мать умеет довести меня до бешенства. Кудахтала надо мной, словно я умру, если она каждую секунду не будет спускать с меня глаз. Да, после пожара я едва не откинул копыта, и это давало ей право из кожи вон лезть, чтобы меня спасти, но меня это ужасно доставало. Так что, когда я пришел с пляжа домой, а ее не оказалось, я только обрадовался. Даже через пару часов, когда я согрел на ужин макароны с сыром и съел их перед телевизором, где повторяли «Симпсонов», я ничуть не волновался. Мне это было по душе.
«Симпсоны» все еще шли, когда я услышал шаги на крыльце. В дверь постучали. Я открыл и увидел двоих парней. Один был по другую сторону нашей решетчатой двери, другой, с камерой, держался поодаль.
– Кит? – спросил тот, кто был ближе ко мне. – Сегодня Мэгги Локвуд выпустили из тюрьмы. Что можешь сказать как одна из жертв пожара? Что чувствуешь?
Я не сразу понял, что происходит. Репортеры!
– Пошли к дьяволу!
Я хлопнул дверью перед их носом и обошел трейлер, опуская жалюзи. Словно мне это нужно! Где мать? Она бы открыла дверь и велела бы этим ублюдкам сброситься с причала.
Когда «Симпсоны» закончились, начались новости. Я никогда их не смотрел, но сейчас хотел убедиться, что они ничего не скажут обо мне.
– Ты заслужила это, сука! – крикнул я в телевизор.
Я еще немного посмотрел новости, взглянул на часы на плите, которые было видно с дивана. Почти половина восьмого. Где мать? Возможно, она говорила мне, что куда-то поехала с Дон или еще что-то, а я забыл. Я не очень прислушивался к тому, что она говорила. Но к восьми, в это время она всегда помогала мне с физиотерапевтическими упражнениями, ее по-прежнему не было дома, и я разволновался – не то слово. Взбесился. Я взбесился, что она не оставила записки или чего-то такого. Она знала, что я слушаю ее вполуха, и, если не собиралась прийти в восемь, должна была оставить записку, или сообщение на сотовом, или что-то в этом роде.
Я сел в гостиной и позвонил на ее сотовый. Несколько звонков, после чего сотовый переключился на голосовую почту.
– Уже восемь, – сказал я. – Где ты?
Потом я позвонил Лорел, узнать, не сказала ли ма чего-то Энди. Признак полного отчаяния: я звоню Лорел. Поговорив с ней, я позвонил Дон. На звонок ответил Фрэнки и попытался поболтать со мной.
– Позовите Дон, – перебил я. Не понимаю, что Дон нашла в этом франте.
Когда я сказал, что ма нет дома, она встревожилась. Она ни о чем не договаривалась с матерью, да у той и не было подруг. Совсем. Все эти годы ее лучшей подругой была Лорел, а последний год мать сидела со мной, так что почти никуда не выходила. Дон сказала, что не говорила с матерью с позавчерашнего дня в «Яванском кофе», где обе работали.
Я пытался сделать упражнения сам. Вынул эластичные ленты. Мы с матерью поочередно тянули за них, чтобы работали все мышцы рук и шрамы не стянули кожу. Я обернул ленты вокруг ножки самого тяжелого стула, но каждый раз, когда тянул за ленту, стул сдвигался. Мать всегда старалась меня ободрить.
«Ты можешь это сделать. Тебе полезно. Продолжай».
Я ненавидел ее трескотню. Но без нее у меня что-то плохо получалось.
Я сел, как полагалось, широко расставив ноги, и взял красную ленту левой рукой. Потянул. Откинулся, и чертов стул грохнулся мне на щиколотку.
– Черт бы все это побрал!
Я умудрился столкнуть стул с ноги. Бросил ленту на пол, встал и снова схватился за сотовый.
– Где тебя носит? – заорал я и сунул телефон в карман. Пропади пропадом эти упражнения. Мало мне руки, так еще и нога меня убивает.
Я принял перкосет, хотя до очередного приема было еще часа два, вышел и торопливо сбежал по ступенькам крыльца к машине. Вдруг репортеры еще торчат здесь.
Энди сказал, что мать пошла в магазин. Не то чтобы у Энди была хоть какая-то память, но нужно было откуда-то начинать. Поверить не могу, что мы с Энди в одном классе, хотя он туп, как тыква. Но какая разница? Школа – пустая трата времени. Мать все время приставала с вопросами, что я хочу делать, когда закончу школу. До пожара я не знал, как отвечать, а теперь мои шансы снизились на тысячу процентов. Все в школе толковали насчет колледжей, о том, как они в этом году собираются посетить выбранные, и, поскольку многие были бедны, как мы, о том, что собираются брать кредит или попытаются получить стипендию, и бла-бла-бла, и все такое дерьмо.
Мой психотерапевт сказал, что, если мои оценки повысятся, я тоже смогу получить стипендию, но все время, пока говорил, смотрел в мой правый глаз, чтобы не видеть левой стороны лица. Не хотел, чтобы его поймали за тем, что он глазеет на урода. Притворялся, что беседует с нормальным парнем.
«Ну, конечно, приятель», – думал я. Когда я закончу старшую школу, последнее, что я захочу, – оказаться в очередной школе. С очередными детишками, сверлящими меня взглядами. Я не потрудился сказать ему, что, если поступлю в колледж, стипендия мне не нужна. У меня есть образовательный фонд.
Повинность, выплаченная Маркусом Локвудом после смерти Джейми Локвуда, моего настоящего отца. Я мог использовать эти деньги только на колледж, но если никуда не поступлю, то получу их, когда исполнится двадцать пять. Двадцать пять! И что мне делать до того?
Потом я направился к «Фуд Лайон» в Хэмпстеде, где мать обычно покупала продукты. И проверил обочины в поисках ее машины. Было темно, так что пришлось подсвечивать себе фонариком. И я думал: «Это так глупо». Такая гребаная драма! Да что я, оказался в поганом фильме или как?
Но я все время возвращался к тому факту, что она не могла просто не вернуться. Я звонил ей раз пятнадцать. Может, у нее батарейка села, но могла бы где-то найти телефон и позвонить.
На парковке магазина ее машины не было. Тогда я вернулся на остров и проверил парковки в «Яванском кофе» и ресторанах, и во всех местах, о которых подумал. Потому что не мог понять, что делать дальше. Может, позвонить в полицию? Но это казалось еще театральнее.
Наконец, я приехал домой, сел за компьютер и вошел в Интернет. У нас не было высокоскоростного Интернета, но почти каждый раз мне удавалось подключиться к чужому wi-fi…
Я сделал то, что обычно делал в Интернете. Набрал в Гугле слова вроде «самоубийство», «ожоги», «остракизм», «скорбь» и тому подобное дерьмо. Иногда я входил на порносайты, но это выглядело так жалко. Мне не хотелось думать о том, что эти сайты – возможно, единственные места, куда я смогу заходить всю оставшуюся жизнь Мне больше нравилось читать о том, что чувствуют жертвы ожогов. Вроде меня. Большинство были старше. Некоторых оставили мужья и жены. Их супруги говорили, что не могут вынести стресса, но, бьюсь об заклад, это было больше похоже на стыд иметь партнера, выглядевшего чудовищем.
Большинство жертв огня принимали антидепрессанты. Как и я. Если бы не принимал, меня давно бы не было на свете. Я все еще подумывал о самоубийстве, но все же не так часто, как раньше. Тогда я думал о том, как это сделать. Раздобыть пистолет. Повеситься. Отравиться лекарствами. Но каждый раз, когда представлял, как мать найдет меня мертвым, я начинал плакать. Жалкое зрелище. В этом году я превратился в плаксу. Потом я стал принимать золофт, и желания умереть больше не возникало. Но я до сих пор не был уверен, хочу ли жить. Мать волновалась, потому что слышала, как часто дети, сидящие на антидепрессантах, кончают с собой. Я подумал, что это интересно, и стал обращать внимание на то, как себя чувствую. По правде говоря, я хотел, чтобы золофт подтолкнул меня к краю. Дал мне мужество сделать это. Я стал думать, что мог бы повеситься на дереве у полицейского участка. И сделал бы это ночью, чтобы никто меня не увидел, пока не станет слишком поздно, а потом копы первыми найдут меня и снимут, прежде чем мать увидит меня таким. Но, сидя на золофте, я стал терять энергию. И грусть сменилась раздражением. Мне, скорее, хотелось повесить некоторых людей, чем повеситься самому. Поэтому я желал увидеть мертвой Мэгги Локвуд. Не себя.