Страница 7 из 17
Я думала, что фургоны телевизионщиков, наконец, уехали, но все же казалось, что в темноте по-прежнему шныряют люди. Может, заглядывают в окна, может, несут камни, чтобы швырять в стекла. О господи! Что, если кто-то подожжет дом со всеми обитателями? Люди могут посчитать, что этим отомстят за мое преступление.
Я поднялась наверх и впервые за целый год надела старые шорты на тесемке и майку, в которых любила спать. Шорты едва не спадали с меня. Вау, как я похудела за этот год. Здорово.
До тюрьмы я на ночь смотрела телевизор, но на сегодня с меня было довольно телевидения. С полчаса я лежала в темноте и, как казалось, слышала странные звуки. Если кто-то подожжет дом и огонь перережет лестницу, что мы будем делать? У меня и Энди в чуланах были веревочные лестницы, которые можно зацепить за окна. Но в маминой комнате ничего подобного не было. Я заплакала при одной мысли о том, какой ужас нас ждет.
Наконец, я не выдержала и спустилась вниз вместе с медведем, чтобы убедиться, что все как следует заперто. Босиком вошла в темную кухню. Сквозь стеклянную дверь я видела лунный свет на заливе и наш причал. Очень хотелось выйти на причал и вдохнуть запах воды, почувствовать кожей соленый ветерок, развевающий волосы. Но я, конечно, не посмела выйти.
Я направилась в гостиную и увидела, что дверь, ведущая на крыльцо, открыта. Я замерла. Потихоньку подобралась к крыльцу и, выглянув, увидела сидевшую в темноте мать.
– Привет, – прошептала я.
– Не можешь уснуть?
– Угу.
– Посиди со мной.
Я посмотрела в сторону улицы.
– Никого, – заверила она. – Даже если кто-то есть, нас не увидят. Слишком темно. Садись.
Она похлопала по подушке дивана-качалки.
Я села. Странно было сидеть вот так. Мы не сидели так близко с тех пор, как я была маленькой. А может, и тогда не сидели.
– Я просто дожидаюсь полуночи, – пояснила ма.
– А что случится в полночь?
– Я решила, что, если к тому времени Кит не объявится, позвоню сама, чтобы убедиться, что Сара благополучно вернулась.
– Думаю, так и есть.
– Возможно.
– Не знаешь, Кит говорил с Дон?
Я хотела произнести это имя вслух. Дать маме понять, что могу его вынести.
– Не знаю. Надеюсь, что говорил.
Она стала потихоньку раскачиваться.
– Представляешь, Мэгги, я в этом году лучше узнала Дон.
– Ты о чем?
– Видишь ли…. после всего, что случилось, мы с ней должны были выяснить отношения. Она тоже была ранена ситуацией с… треугольником между ней, тобой и Беном.
– Знаю.
Я все еще испытывала к Дон нечто вроде остатков ненависти. Не ее вина, но я ничего не могла поделать с собой.
– Она – порядочная женщина, – заявила ма. – Теперь в ее жизни появился новый мужчина. Фрэнки. Работает в пункте проката лодок и в прошлом месяце перебрался к ней. Я не слишком хорошо его знаю, но он вроде славный парень.
Я сильнее прижала к себе мишку.
– Она много работала, чтобы помочь жертвам и их семьям, получить для них финансовую поддержку и сделать все, чтобы они при необходимости могли консультироваться у психотерапевта.
– Знаю, – прошептала я. – Видела некоторых в новостях. Племянница мистера Иггла была…
Я покачала головой, не желая вспоминать уродливую гримасу на лице женщины.
– Семья мистера Иггла очень обозлена, – вздохнула ма. – Многие люди все еще обозлены. Маркусу позвонили из полиции и сказали, что поймали парня, кинувшего в окно кусок бетона. Оказалось, что он друг Хендерсона Райта.
Я вспомнила постер с лицом Хендерсона Райта на поминальной службе по жертвам пожара. Он выглядел испуганным крольчонком. Еще преподобный Билл говорил, что его семья жила в машине.
– Семья Хендерсона оказалась более понимающая. И простила тебя, – сказала ма.
– Правда?
– Дон смогла поселить их в квартире, а они из тех людей, которые…. – Она снова раскачала диван. – Очень религиозны. И способны принять то, что случилось, чего я никак не могу представить.
Я покачала головой. Потому что тоже не могла представить.
Ма вздохнула:
– Мне нужно рассказать о матери Джорди Мэтьюз. Не хочу, чтобы ты услышала от сплетников.
О нет! Джорди Мэтьюз была третьей жертвой, погибшей в огне. Очень хорошенькая голубоглазая блондинка, перед которой открывалось большое будущее. Я все еще вижу ее, когда закрываю глаза.
– А что с ее матерью? – спросила я.
– Она так и не смирилась с потерей. Не то чтобы я осуждала ее даже на мгновение. После смерти Джорди она пыталась покончить с собой, и ее на несколько месяцев поместили в психлечебницу. Когда она вышла, всем казалось, что ей лучше, но несколько недель назад она погибла, направив машину на перила разводного моста.
Я задохнулась.
– Она…
Я представила разводной мост. Как невероятно трудно было сбросить с него машину. Такое не может быть случайностью.
– Самоубийство?
Ма кивнула:
– Не смогла вынести. Она была матерью-одиночкой. Еще одна дочь учится в колледже. Но вряд ли у них были хорошие отношения. Так что ей, должно быть, казалось, что она одна на свете и теперь ей не для чего жить.
Я оперлась подбородком о медведя.
– Это все продолжается и продолжается… последствия того, что я наделала.
Ма обняла меня за плечи.
– Я знаю, как тебе плохо. И я не говорила тебе об Эллен, матери Джорди, чтобы не было еще хуже. Но лучше, чтобы ты услышала это от меня.
Моя рука легла на ее плечо:
– Я рада, что ты мне сказала.
Она коснулась медведя:
– Правда, самая мягкая на свете штука?
– Ты, наверное, думаешь, что я спятила, раз все время таскаю его за собой?
– Вовсе нет. Я подумала, что очень мило со стороны Маркуса купить его тебе.
– Правда.
– Тебе неприятно, что он ночует здесь?
Я выпрямилась.
– Это здорово! Теперь наша семья такая, какой должна быть. Наконец-то.
Я провела ладонью по пуху на спине медведя.
– Собираешься замуж за него?
– Возможно. Тебе бы это понравилось?
– Определенно.
Она сжала мое плечо:
– О, милая, ты хотя бы представляешь, как я счастлива, что ты снова дома?
Я расслышала слезы в ее голосе.
– Не так, как счастлива я оказаться дома.
– Меня беспокоит, что этот год изменил тебя. Ожесточил.
До чего же она неправа.
– Думаю, он смягчил меня, – покачала я головой. – Но я нервничаю из-за того, что происходит сейчас.
Я не помнила, когда в последний раз исповедалась матери. Как-то странно и хорошо одновременно.
– Не будем спешить. Шаг за шагом, – решила она. – И я каждую секунду буду рядом.
Она провела рукой по моей щеке:
– Я забыла сказать, что в четверг у тебя встреча с назначенным судом психотерапевтом.
– Уже?
Мне не хотелось ни с кем говорить. Пока не хотелось.
– Мне сказали, что первый сеанс должен состояться в первую же неделю после твоего освобождения. И у меня есть идея насчет твоих общественных работ. Хочешь послушать сейчас, или завтра, или сегодня, но позже?
– Сейчас.
Я ненавидела мысль о том, что придется выполнять общественные работы, Топсейл-Айленд был не особенно богат возможностями. Да еще, может быть, придется встретиться с оскорбленными и обозленными людьми… от одного этого меня тошнило.
– Моя школа, – сообщила ма. – Дуглас Элиментери. Я говорила с мисс Террел, – знаешь директора? – И она сказала, что ты можешь помочь в одном из классов. Она уже потолковала с учительницей первого класса миссис Хедли, которую ты обязательно полюбишь, и та сказала, что с удовольствием примет тебя.
– В самом деле? Я же бывшая заключенная, ма.
– Не применяй этого термина. Ты же не думаешь о себе таким образом, верно?
На самом деле я думала, хотя эти слова заставили меня представить мерзких старикашек.
– Но именно этим я и являюсь, – возразила я.
– Мисс Террел не считает это проблемой. Мы много беседовали об этом в последний год, и, я думаю, она понимает, кто ты есть в действительности и что заставило тебя пойти на это. Ты хотела бы работать в школе?