Страница 20 из 32
Матросы построились на корме. Нахимовец проскользнул по трапу на корабль и тихонько пристроился на левый фланг боцманской команды. Данилов заметил Бориса, страдальчески поморщился и безнадежно махнул рукой: «Подвел, не оправдал доверия!»
У Бори защипало в горле.
На палубу вышел командир. Приняв рапорт помощника, он обратился к экипажу:
— Спасая баржу, личный состав отлично исполнил свой долг. Особенно отмечаю матроса Данилова. Одна минута, в которую он сумел перепрыгнуть на баржу и закрепить буксир, явилась решающей для спасения судна. Буду ходатайствовать перед адмиралом о поощрении матроса Данилова.
Командир окинул строй подчиненных ласковым взглядом. Заметив в строю нахимовца, он чуть нахмурился.
— Нахимовец Похитайло, выйти из строя! — приказал капитан-лейтенант.
Боря, стараясь избежать взгляда командира, вышел из строя. «Ну, — мелькнула мысль у него, — наказание!» Он весь съежился, прижал руки к бедрам и замер.
Но командир словно забыл о нем и, шагнув вперед, оставил нахимовца за своей спиной.
— Товарищи матросы, старшины и офицеры, — торжественно произнес командир, — благодарю вас за отличное выполнение боевого задания.
Ряды моряков дрогнули. От трапа до кормового клюза точно пробежал легкий шорох, и вдруг воздух сотрясло многоголосое:
— Служим!.. Советскому!.. Союзу!..
Только Борис Похитайло молчал. Он стоял отдельно от строя моряков и, опустив голову, смотрел под ноги. Блеск стальной палубы корабля вызывал болезненную резь в глазах нахимовца. Две крупные слезинки скользнули по щекам и шлепнулись на носки ботинок.
Два матроса
Телефонный коммутатор все гудел и гудел. Беспрерывно открывались клапаны бленкеров. Маленькие, смуглые открытые до плеч руки девушки быстро, но изящно и плавно бегали, как по клавишам рояля, по панели и рабочему столу коммутатора. Телефонистка звонко кричала в раструб микрофона:
— Второй! 0-45? Занято. Алло! Говорю — занято. Не отрывайте от работы, товарищ. Ах, это Владик? Минуточку. Говорите? Кончили? Владик, вызываю 0-45. Спасибо, Владик. А какая картина? «Бродяга?» Очень хорошо, обязательно буду. 0-45 отвечает. Соединяю. Алло! Второй. Вызываю…
Маше Челкинцевой очень нравилась работа телефонистки на узле связи военно-морского гарнизона. Работа ответственная, засекречена — не каждому доверят такой пост. К тому же здесь так хорошо относились к ней! «Маша, Машенька, Машута», — доносилось по проводам со всех концов гарнизона. Всем она нравилась. Никому не отдавая предпочтения, Маша со всеми поддерживала добрые отношения. Правда, с офицерами она была строга, не допускала фамильярности, руководствуясь правилом: с начальством нужно быть осторожней. Но с матросами Маша была проста и даже разрешала не слишком длинные неслужебные разговоры. Если ее приглашали в кино, парк или театр, она не отказывалась, но ввиду того, что приглашений было много, ей приходилось прибегать к маленькой хитрости. Все кинокартины и спектакли Маша делила на две категории: интересные и неинтересные. Только на «интересные» она и соглашалась идти. Ходила Маша и на танцы, чаще всего с Владимиром Ямпольским — Владиком — одним из элегантнейших матросов части.
Маше Челкинцевой было двадцать лет. Маленькая, подвижная, она была очень привлекательной, «милой», как любил говорить Ямпольский. На работу Маша являлась всегда с букетом синих и голубых цветов, подобранных, должно быть, под цвет моря. Получить цветочек из этого букета никому, кроме Ямпольского, не удавалось.
Матрос Ямпольский настойчивее и, кажется, успешнее других добивался дружбы Маши. Электрик-связист по специальности, он служил уже третий год и считал себя «старичком» во флоте. Был он высок ростом, строен. Лицо его украшали змейка черных усиков и узкие клинушки бакенбардов. Ходил Ямпольский плавно, чуть переваливаясь, подражая походке старых «морских волчков».
Первейшим качеством настоящего матроса Ямпольский считал умение лихо «оторвать» чечетку, сыграть на гитаре «сердцещипательное» танго, с шиком одеться «по-флотски», то есть удлинить концы ленточки и перешить бескозырку, сделав, как говорил он, из «гнезда» — «блин».
Службу, правда, нес сносно, особенно после основательной критики товарищей на одном из комсомольских собраний. Критику Ямпольский тогда признал, но в душе глубоко обиделся, замкнулся и решил доказать, что он и по службе не хуже других, а, может быть, даже и лучше.
Проворнее всех вскакивал он с койки по сигналу «подъем», первым становился в строй, безукоризненно приветствовал старших по званию, строго по уставу отвечал на все приказания…
«Ясно. Есть. Виноват. Исправлюсь», — были его любимые слова.
При этом Ямпольский старался как можно чаще попадаться на глаза своему старшине, вытягивался перед ним «по струнке», всем своим видом как бы говоря: «Видите. какой я дисциплинированный, исполнительный. Поищите таких». Но старшина не одобрял такого усердия Ямпольского.
— Вы, товарищ Ямпольский, естественнее будьте, естественнее. Не играйте роль — это трудно и не нужно для службы, — говорил иногда старшина, и Ямпольский обиженно пожимал плечами. «Ладно, — думал он, — не оценили меня… Зато Маша оценит».
Maшa ему очень нравилась. Втайне он надеялся, что эта милая девушка, может быть, когда-нибудь станет его женой. «Мария Ямпольская! Черт возьми, это для нее подходит!» — самодовольно думал Владимир, настойчиво ухаживая за девушкой. Маша не отвергала его ухаживаний, и они частенько в дни увольнений проводили время вместе. Ямпольский ей тоже нравился.
В конце концов Маша увлеклась Ямпольским и теперь уже редко, и то лишь в будничные дни, соглашалась пойти с кем-нибудь другим в театр или в кино. Но матросы по-прежнему выказывали ей знаки нежного внимания. Только один матрос никогда не заговаривал с Машей — Тихон Строгов. Он чаще других бывал на телефонной станции, копался в аппаратуре, что-то мастерил, тихо переговариваясь с дежурным, но больше молчал. Маша не обращала внимания на Строгова.
Строгов ничем особенно не выделялся среди других матросов: обыкновенный сибиряк — русоволосый, коренастый, с открытым скуластым лицом. Однажды Маша увидела на его погонах новую золотую нашивку старшего матроса. Владик не имел тогда нашивки, а ведь Владик куда значительнее Тихона. «Выслуживается, наверное», — неприязненно подумала Маша, вспомнив, как пренебрежительно отзывался о нем Владик.
— Поздравляю. За что это вам? — спросила снисходительно Маша, кивая на погон. Тихон, не замечая насмешки, благодарно взглянул на девушку:
— Так — время пришло. Спасибо за внимание. — и улыбнулся.
В улыбке, в голосе его было что-то такое простое, доверчивое, что Маша вдруг перестала улыбаться, рассердившись на себя за недобрые мысли о матросе. Чтобы загладить свою недоброжелательность, сказала:
— Заслужили, значит. Так просто ничего не дают. Вы отличник?
— Да, объявили отличником, — ответил Строгов и зарделся.
— А Владика, то есть Ямпольского, не объявили?
— Пока нет, — ответил матрос и, словно спохватившись, добавил — Он мог бы быть отличником, у него есть данные для этого.
Маша по достоинству оценила и скромность Строгова и его уверенность в успехе Владика, наградив матроса очаровательной улыбкой.
Прошло много дней. Маша уже забыла о разговоре с Тихоном. Но однажды, зайдя в комнату культурно-просветительной работы части за свежими журналами, увидела портрет Строгова в стенгазете. Прочла и статью. В ней сообщалось, что старший матрос Строгов — один из лучших специалистов части, отличный матрос, овладел тремя специальностями и продолжает совершенствовать свое боевое мастерство. Просмотрев всю стенгазету и не найдя ни строчки о Владике, она грустно вздохнула и принялась рассматривать журналы.
Идя обратно по коридору, Маша услышала задушевный голос, певший матросскую песню. Голос этот показался ей знакомым. В нем слышалось столько доброго, нежного чувства, что Маша невольно остановилась. В полуоткрытой двери были видны матросы. У окна с баяном на коленях сидел Строгов и пел: