Страница 4 из 6
Если Тарасконъ резюмируетъ собою югъ Франціи, то въ Тартаренѣ олицетворяется весь Тарасконъ. Тартаренъ не только первый гражданинъ города, онъ — его душа, онъ точное выраженіе всѣхъ его прекрасныхъ особенностей. Всѣмъ извѣстны его былые подвиги, его тріумфы въ качествѣ пѣвца (о, незабвенный дуэтъ изъ Роберта Дьявола въ аптекѣ Безюке!) и поразительная одиссея его охотъ за львами въ Алжирѣ, откуда онъ вывелъ великолѣпнаго верблюда. Этотъ послѣдній изъ алжирскихъ верблюдовъ покончилъ въ Тарасконѣ свои земныя странствованія и скелетъ его хранится въ городскомъ музеѣ среди тарасконскихъ рѣдкостей.
А Тартаренъ остался все такимъ же, какимъ былъ. Такъ же крѣпки его зубы, такъ же вѣренъ глазъ; несмотря на то, что ему перевалило за пятьдесятъ, его воображеніе работаетъ по-прежнему и все увеличиваетъ не хуже добраго телескопа. Тартаренъ былъ и теперь «молодчиной», какъ называлъ его много лѣтъ назадъ храбрый Бравида, начальникъ гарнизонной швальни. Да, онъ былъ, несомнѣнно, «молодчина»! Только въ немъ, какъ и во всякомъ тарасконцѣ, что-то такое тамъ, въ глубинѣ его нутра, сдваивалось: съ одной стороны, была страсть къ приключеніямъ, къ опасностямъ, — словомъ, къ молодечеству, съ другой — таился неопредѣленный страхъ передъ всякимъ утомленіемъ, передъ сквознымъ вѣтромъ и передъ всякою случайностью, могущею повліять на здоровье, а тѣмъ паче — причинить и самую смерть. Извѣстно, однако же, что обусловленная такимъ страхомъ осторожность не помѣшала Тартарену показать себя храбрецомъ и даже героемъ, при случаѣ. И вотъ невольно возникаетъ вопросъ, зачѣмъ онъ забрался на Риги (Regina montium) въ свои лѣта и послѣ того, какъ онъ столь дорогою цѣной пріобрѣлъ неоспоримое право на покой и мирный отдыхъ на лаврахъ.
На этотѣ вопросъ могъ бы отвѣтить одинъ только злокозненный оружейникъ Костекальдъ. Этотъ недостойный гражданинъ представляетъ собою типъ, довольно рѣдкій въ Тарасконѣ. Зависть, низкая и черная зависть яркими чертами выступаетъ въ злобной складкѣ его тонкихъ губъ и въ непріятной окраскѣ, поднимающейся изъ глубины его печени и заливающей желтыми тонами его выбритое, правильное лицо, все изрытое бороздами, напоминающими изображенія Тиверія или Каракалы на старыхъ римскихъ медаляхъ. Его зависть есть своего рода болѣзнь, которую онъ не старается даже скрывать; иногда, подъ вліяніемъ тарасконскаго темперамента, неудержимо прорывающагося наружу, ему случается, въ разговорѣ объ удручающемъ его недугѣ, высказывать такія слова: «Вы не можете себѣ представить, какъ это тяжело!»
Само собою разумѣется, что Тартаренъ былъ невольнымъ виновникомъ мученій Костекальда. Ему покоя не давала слава Тартарена: повсюду онъ, всегда онъ, этотъ Тартаренъ! И вотъ медленно, тихомолкомъ. незамѣтно, подобно муравью, забравшемуся въ деревянное изображеніе божества, онъ въ теченіе двадцати лѣтъ подтачиваетъ эту блестящую репутацію, грызетъ ее и подрываетъ. Когда вечеромъ въ клубѣ Тартаренъ разсказывалъ про свои охоты за львами, про свои путешествія по великой пустынѣ Сахары, Костекальдъ ехидно усмѣхался и недовѣрчиво пожималъ плечами.
— А шкуры-то, Костекальдъ, львиныя шкуры, которыя онъ намъ присылалъ? Онѣ, вѣдь, тутъ налицо… вонъ онѣ въ клубной залѣ.
— Хе, невидаль шкуры!… Мало ихъ, что ли, по-вашему, этихъ шкуръ-то въ Алжирѣ?
— А слѣды пуль, круглыя дыры въ головахъ?
— Знаемъ мы и это… видали! Вы забыли, должно быть, какъ во времена нашихъ охотъ по фуражкамъ шапошники держали прострѣленныя дробью и разорванныя фуражки для плохихъ стрѣлковъ.
Такіе подвохи не могли, разумѣется, поколебать славу Тартарена — истребителя львовъ. Но далеко не такъ неуязвимъ онъ былъ въ качествѣ альпиниста, и Костекальдъ пользовался этимъ, злобствуя на то, что президентомъ альпійскаго клуба выбрали человѣка, замѣтно «отяжелѣвшаго» отъ лѣтъ и, къ тому же, привыкшаго въ Алжирѣ въ мягкимъ туфлямъ, къ широкимъ одеждамъ, располагавшимъ къ лѣни и нѣгѣ. На самомъ дѣлѣ Тартаренъ рѣдко принималъ участіе въ восхожденіяхъ на горы и довольствовался лишь тѣмъ, что напутствовалъ экскурсіонистовъ добрыми пожеланіями, да потомъ въ торжественныхъ засѣданіяхъ громко прочитывалъ потрясающіе отчеты объ экспедиціяхъ такимъ страшнымъ голосомъ и съ такими ужасающими взглядами, что дамы чуть не падали въ обморокъ.
Костекалъдъ же, напротивъ, сухой,*нервный, «съ пѣтушиными ногами», какъ про него говорили, лѣзъ всегда впереди всѣхъ; онъ облазилъ одну за другою всѣ тарасконскія «Альпины», на недоступныхъ вершинахъ водрузилъ знамя клуба съ изображеніемъ Тараска въ звѣздномъ полѣ. И, все-таки, онъ былъ только вицепрезидентомъ — В.-П. А. К.; но онъ работалъ, такъ неусыпно работалъ для достиженія президентства, что на предстоящихъ выборахъ Тартаренъ долженъ былъ неминуемо провалиться.
Неизмѣнные друзья, аптекарь Безюке, Экскурбанье, капитанъ Бравида, храбрый начальникъ гарнизонной швальни, сообщили объ этомъ Тартарену. Его геройская душа была глубоко возмущена такою неблагодарностью и гнусностью интриги. У него даже зародилась было мысль на все махнуть рукой, все бросить, покинуть самую родину, перебраться черезъ мостъ и поселиться въ Босерѣ у Вольсковъ; но онъ скоро успокоился. Невозможно, выше силъ его было бы покинуть этотъ маленькій домикъ съ садомъ, разстаться со старыми привычками, отказаться отъ президентскаго кресла альпійскаго клуба, отъ величественныхъ П. А. K., красующихся на его карточкахъ, на бумагѣ и конвертахъ и даже въ тульѣ его шляпы!… И вдругъ ему пришла въ голову съ ногъ-сшибательная идея.
Въ сущности, всѣ подвиги Костекальда ограничивались шляньемъ по тарасконскимъ горкамъ. Почему бы ему, Тартарену, въ теченіе трехъ мѣсяцевъ, оставшихся еще до выборовъ, не попытать совершить что-либо грандіозное, — водрузить, напримѣръ, знамя клуба на вершинѣ одной изъ высочайшихъ горъ Европы, на Юнгфрау или на Монъ-Бланѣ? Каковъ былъ бы тріумфъ при возвращеніи, каковъ ударъ Костекальду! Попробуй-ка онъ тогда, потягайся на выборахъ!
Тартаренъ тотчасъ же принялся за дѣло, тайно отъ всѣхъ выписалъ изъ Парижа цѣлую кучу спеціальныхъ сочиненій: Восхожденія Вимпера, Ледники Тиндаля, Монъ-Бланъ Стефенъ д'Арка, Извѣстія альпійскаго клуба, англійскаго и швейцарскаго, и начинилъ себѣ голову множествомъ альпійскихъ терминовъ, не понимая ихъ настоящаго смысла. По ночамъ ему стали сниться страшныя вещи: то онъ катился по безконечному глетчеру, то стремглавъ летѣлъ въ бездонную разщелину, то его засыпали обвалы, то онъ попадалъ на востріе огромной ледяной сосульки, насквозь протыкавшей его грудь… И долго потомъ, уже проснувшись и напившись шоколата, по обыкновенію въ постели, онъ не могъ по настоящему придти въ себя, отдѣлаться отъ перепугавшаго его кошмара. Это не мѣшало ему, однако же, вставши, посвящать все утро дѣятельнымъ упражненіямъ, необходимымъ для его цѣли.
Вокругъ всего Тараскона идетъ нѣчто вродѣ бульвара, обсаженнаго деревьями и носящаго у мѣстныхъ жителей названіе «Городскаго круга». Каждое воскресенье, послѣ обѣда, тарасконцы, — отчаянные рутняеры, несмотря на пылкость воображенія, — обходятъ этотъ «кругъ» и непремѣнно въ одномъ направленіи. Тартаренъ сталъ обходить его по утрамъ восемь, десять разъ сряду и иногда даже въ обратномъ направленіи. Онъ шелъ, заложивши руки за спину, неширокимъ, мѣрнымъ шагомъ, настоящею горною походкой. Лавочники, пораженные такимъ отступленіемъ отъ общепринятыхъ обычаевъ, терялись во всевозможныхъ догадкахъ.
У себя дома, въ своемъ экзотическомъ садикѣ, онъ дѣятельно упражнялся въ прыганіи черезъ разщелины, для чего перескакивалъ черезъ бассейнъ, въ которомъ нѣсколько золотыхъ рыбокъ плавало между водорослями; раза два онъ упалъ въ воду и долженъ былъ смѣнить платье и бѣлье. Такія неудачи только больше раззадоривали его. Будучи подверженъ головокруженіямъ, онъ взбирался на каменный бортъ бассейна и прохаживался по немъ, къ великому ужасу старой служанки, непонимавшей, ради чего продѣлываются всѣ эти необыкновенныя штуки. Въ то же время, онъ заказалъ хорошему слесарю въ Авиньонѣ стальные шипы, системы Вимпера, для обуви и кирку системы Кеннеди, пріобрѣлъ лампу съ канфоркой, два непромокаемыя одѣяла и двѣсти футовъ веревки собственнаго изобрѣтенія, сплетенной изъ тонкой проволоки.