Страница 9 из 14
Но тут малыш Стен, сразу протрезвившись, в бешенстве вскочил с места:
— Замолчи, верзила! Я не позволю!
Но тот, пренебрежительно усмехнувшись, продолжал свой рассказ. Не успел он кончить, как офицеры были уже на ногах. Один из них указал мальчикам на дверь.
— А теперь проваливайте! — крикнул он.
Офицеры быстро-быстро заговорили между собой по-немецки. Долговязый, позвякивая деньгами, с гордым, как у вельможи, видом вышел из помещения. Стен, низко опустив голову, последовал за ним. Когда они проходили мимо пруссака, чей взгляд привел Стена в такое замешательство, послышался печальный голос:
— Некарашо… Ошень некарашо!
У Стена на глазах выступили слезы.
Дойдя до равнины, мальчики со всех ног пустились бежать и быстро оказались на французской стороне. Корзина их была полна картошки, которой их снабдили пруссаки. С этой ношей они без всякого затруднения добрались до траншей вольных стрелков. Там готовились к ночной атаке. Молча прибывали полки и становились у стен. Старый сержант с озабоченным и вместе с тем сияющим видом расставлял своих бойцов. Когда мальчики проходили мимо него, он их узнал и приветливо улыбнулся…
О, какой болью отозвалась эта улыбка в сердце Стена! Он чуть было не крикнул:
«Не ходите в атаку!.. Мы вас предали!..»
Но долговязый шепнул:
— Если скажешь хоть одно слово, нас расстреляют!
И Стена удержал страх.
Наконец они дошли до Куриев и, чтобы разделить деньги, забрались в пустой дом. Справедливость требует заметить, что дележ был произведен честно, а когда Стен услышал, как у него под курткой звенят заработанные экю, он вспомнил об ожидающей его игре в пробки, и совершенное им преступление показалось ему уже не столь ужасным.
Но что почувствовал бедный мальчик, когда остался один! Как только они прошли городские ворота и долговязый расстался с ним, его карманы вдруг стали страшно тяжелыми, а невидимая рука теперь еще сильнее сжимала ему сердце. Париж теперь показался ему совсем иным. Слово «шпион» чудилось ему и в грохоте колес и в звучавшем вдоль всего канала барабанном бое. Наконец-то он добрался до дому. Довольный, что отец еще не вернулся, он поспешил спрятать под подушку тяжелые экю.
Никогда еще дядюшка Стен не приходил домой в таком добром, в таком веселом расположении духа, как в тот вечер. Из провинции только что были получены хорошие вести: положение на фронте улучшилось. Бывший солдат принялся за еду, а сам то и дело поглядывал на висевшее на стене ружье и, ласково улыбаясь, говорил сыну:
— А что, сынок, если бы ты был большой, ведь и ты пошел бы воевать с пруссаками?
Около восьми часов загрохотали пушки.
— Это Обервилье… Бой идет в Бурже, — сказал дядюшка Стен, отлично знавший все укрепления.
Мальчик побледнел и, сославшись на сильную усталость, пошел спать. Но уснуть он не мог. Он представил себе, как вольные стрелки ночью идут в атаку, но вместо того, чтобы застать пруссаков врасплох, попадают в засаду. Вспомнил он и старого сержанта, который ему улыбнулся, сержант лежал на снегу, а сколько еще рядом с ним… Цена всей этой крови была спрятана у него под подушкой, и виной этому был он, сын Стена, солдата… Слезы душили его. А в соседней комнате взад и вперед ходил отец, открывал окно. Внизу, на площади, трубили сбор. Перед выступлением в батальоне вольных стрелков шла перекличка. Битва предстояла грозная. Мальчик зарыдал.
— Что с тобой? — входя в комнату спросил дядюшка Стен.
Тут мальчнк не выдержал, соскочил с постели и бросился к ногам отца. От резкого движения все его экю рассыпались по полу.
— Это что такое? Ты украл? — вздрогнув, спросил старик.
Мальчик рассказал все: как он ходил к пруссакам и что он там делал. И, выкладывая все как было, он чувствовал, что на душе у него становится легче. Старик слушал молча, но выражение лица у него было страшное. Выслушав до конца, он обхватил руками голову и заплакал.
— Папа, папа!.. — бормотал мальчик.
Старик оттолкнул его и молча собрал деньги.
— Это все? — спросил он.
Мальчик кивнул головой. Старик снял со стены ружье, патронную сумку, сунул деньги в карман.
— Хорошо, — сказал он. — Я верну их пруссакам.
И, не прибавив ни слова, даже не повернув головы, он вышел из дому и присоединился к мобилям, постепенно исчезавшим во мраке. С тех пор его больше не видели.
Осада Тараскона
© Перевод Н. Любимова
Слава богу! Наконец-то до меня дошли вести из Тараскона. Пять месяцев я был ни жив ни мертв. Ах, как я волновался! Зная пылкий нрав этого славного городка и воинственный дух его обитателей, я говорил себе: «Что сталось с Тарасконом? Обрушился ли он лавиной на варваров? Подвергся ли бомбардировке, как Страсбург,[30] мрет ли с голоду, как Париж, сожгли ли его живьем, как Шатоден?[31] А быть может, в припадке исступленного патриотизма он, подобно Лаону,[32] взорвал сам себя и свою неустрашимую твердыню?..» Ничего похожего с ним, друг мой, не произошло. Тараскон не сгорел. Тараскон не взлетел. Тараскон стоит на месте; он уютно расположился среди виноградников, его улицы по-прежнему залиты добрым солнцем, его подвалы по-прежнему полны добрым мускатом, и Рона, катящая волны мимо этого приветливого местечка, по-прежнему уносит в море образ благословенного уголка, отражение зеленых ставен, аккуратно подстриженных садиков и производящих учение на набережной ратников ополчения в новеньких мундирах.
Не думайте, однако, что во время войны Тараскон бездействовал. Напротив, он вел себя отлично, и его героическое сопротивление, о котором я постараюсь вам рассказать, войдет в историю как образец местного сопротивления, как олицетворение обороны юга Франции.
Должен тебе сказать, что до Седана[33] наши храбрые тарасконцы были совершенно спокойны. Для этих отважных сынов Альпин там, вдалеке, гибла не родина-гибли солдаты императора, гибла империя. Но 4 сентября родилась республика, и вот когда Аттила обложил Париж, Тараскон пробудился, и тут-то мир увидел, что такое народная война… Разумеется, все началось с манифестации хористов. Вы же знаете, какая у южан страсть к музыке. Особенно в Тарасконе, просто какое-то помешательство! Когда вы идете по улице, из всех окон несется пение, со всех балконов на вас низвергаются романсы.
В какую бы лавочку вы ни зашли, за прилавком томно вздыхает гитара. Даже аптекарские ученики, отпуская вам лекарство, напевают:
Помимо таких домашних концертов, концерты в Тарасконе дают городской оркестр, школьный оркестр и невесть сколько хоровых кружков.
Национальное чувство пробудил у тарасконцев не кто иной, как хоровой кружок имени св. Христофора и исполнявшаяся им чудная трехголосная кантата: «Спасемте Францию!»
— Да, да, спасемте Францию! — кричал добрый Тараскон, махая из окон платками. Мужчины хлопали в ладоши, а женщины посылали воздушные поцелуи певучей фаланге, шедшей по бульвару в четыре шеренги, гордо печатая шаг, со знаменем впереди.
Толчок был дан. С этого дня город совершенно изменился: ни гитар, ни баркарол. «Соловья» всюду сменила «Марсельеза», а два раза в неделю тарасконцы задыхались от жары на эспланаде, слушая, как школьный оркестр играет «Песнь выступления». Билеты продавались по бешеным ценам!..
Но тарасконцы этим не ограничились.
Шествия хористов уступили место кавалькадам и историческим пантомимам в пользу раненых. У вас сердце радовалось, когда в солнечный воскресный день храбрая тарасконская молодежь в сафьяновых полусапожках и в светлых рейтузах разъезжала на конях от дома к дому и с громадными алебардами и сачками для ловли бабочек в руках гарцевала под балконами. Но самое красивое зрелище являло собой патриотическое представление «Франциск I в битве под Павией»[34]- члены местного Клуба три дня подряд устраивали его на эспланаде. Кто не видел этого представления, тот вообще ничего не видал. Костюмы раздобыли в марсельском театре. Золотая парча, шелк, бархат, расшитые стяги, щиты, шлемы, латы, ленты, банты, кисточки, копья, кирасы — все это пестрело и пылало на солнце, превращая эспланаду в огромное зажигательное стекло. А тут еще порывы ветра, колыхавшие море блеска! Это было что-то волшебное. К сожалению, когда после одной из ожесточенных схваток Франциска I — Бомпара, буфетчика Клуба, окружили главные силы рейтаров, злосчастный Бомпар, отдавая меч, как-то загадочно повел плечами, что могло скорей означать не «Все пропало, кроме чести», а «Сдавайся, брат, пока не поздно!», но тарасконцы на такие мелочи не обращали внимания, и в глазах у каждого из них сверкали патриотические слезы.
30
Немецким генерал Вер дер, осаждая Страсбург, подверг город страшному артиллерийскому обстрелу: за сорок дней было выпущено на город 193 тысячи снарядов.
31
Город Шатодеи, упорно оборонявшийся вольными стрелками и Национальной гвардией, пруссакам удалось взять только после того, как они подожгли его.
32
Крепость Лаон сдалась противнику без боя. Возмущенный этим, один из смотрителей военных складов взорвал пороховой погреб, похоронив под развалинами множество французов и пруссаков.
33
1-2 сентября пруссаки наголову разбили под Седаном французскую армию. Около 17 тысяч французов было убито и ранено, 83 тысячи взято в плен, в том числе император.
34
Битва под Павией произошла в 1525 году между французами и испанцами во время войны за господство над Италией. Французский король Франциск I (1494–1547) был разбит и взят в плен По преданию, он произнес, сдаваясь* «Все пропало, кроме чести».