Страница 9 из 52
В ату ночь я плохо спал. Тысяча фантастических сновидений смущала мой сон… То мне слышалось бряцанье ключей господина Вио — «дзинь! дзинь! дзинь!», то старая волшебница в очках садилась у моего изголовья и будила меня, то Черные Глаза — о, какие они были черные! — появлялись у ног моей постели и со странным упорством смотрели на меня…
В восемь часов утра следующего дня я был уже в коллеже. Вио, стоя у дверей со своей связкой ключей в руке, наблюдал за прибытием учеников. Он встретил меня с самой приветливой улыбкой.
— Подождите меня в коридоре, — сказал он: — когда соберутся все ученики, я представлю вас вашим товарищам.
Я стал расхаживать взад и вперед по коридору, низко кланяясь профессорам, которые пробегали мимо меня. Только один из них ответил на мой поклон. Это был священник, профессор философии, «большой чудак», по отзыву Вио… Я тотчас полюбил этого чудака.
Наконец, раздался звон колокола. Классы наполнились… Четыре или пять молодых людей двадцати пяти или тридцати лет, плохо одетые и с самыми пошлыми лицами, летели навстречу нам; увидя Вио, они остановились, как вкопанные.
— Господа, — обратился к ним инспектор, указывая на меня, — представляю вам Даниеля Эйсета, вашего нового товарища.
Сказав это, он поклонился и ушел, не переставая улыбаться, склонив голову на плечо и побрякивая своими ужасными ключами.
Несколько минут оставшиеся молодые люди молча рассматривали меня.
Самый высокий и самый тучный из них заговорил первый. Это был Серьер, знаменитый Серьер, которого я должен был заместить.
— Чорт возьми! — воскликнул он игривым тоном, — вот уж, можно сказать, что учителя, как дни, следуют один за другим, но не походят друг на друга.
Это был намек на громадную разницу между нами в росте. Все расхохотались, и я смеялся больше всех. Но уверяю вас, что в ту минуту Маленький Человек охотно продал бы свою душу чорту за несколько дюймов роста.
— Впрочем, это не важно, — прибавил толстяк, протягивая мне руку. — Можно не подходить под одну мерку, и все-таки это не препятствует выпить вместе несколько бутылочек… Пойдемте, коллега… Я ставлю прощальный пунш в кафе Барбет, и вы обязательно должны участвовать в кутеже; мы познакомимся за стаканом.
Не дожидаясь моего ответа, он взял меня вод руку и увел с собою.
Кафе Барбет, куда новые мои товарищи увели меня, находилось на площади. Офицеры гарнизона были постоянными посетителями этого кафе, так что, при входе в него, прежде всего бросалось в глаза множество касок и портупей, развешанных на занавесных розетках.
В этот день отъезд Серьера и его прощальный пунш привлекли в кафе всех завсегдатаев его… Офицеры, которым Сервер представил меня, отнеслись ко мне очень благосклонно, хотя, признаюсь, появление Маленького Человека не произвело большого впечатления, и я скоро был забыт в том углу залы, где я робко приютился… Пока наполнялась бокалы, Серьер присел ко мне. Он был без сюртука и держал в зубах длинную глиняную трубку, на которой красовалось фарфоровыми буквами его имя. Все учителя коллежа, посещавшие кафе Барбет, имели подобные же трубки.
— Ну, коллега, — обратился ко мне толстый Серьер, — как видите, в нашей профессии бывают и хорошие минуты… Собственно, для дебюта вы удачно попали в Сарланд: во-первых, в кафе Барбет отличный коньяк, а во-вторых, и там, в коробке, вам не будет плохо.
Под коробкой они подразумевали коллеж.
— Вам дадут младший класс, детей, которых нужно держать очень строго. Вы увидите, как я дрессировал их! Директор — человек не злой, товарищи — добрые малые, только старуха и Вио…
— Какая старуха? — спросил я с трепетом.
— О, вы скоро узнаете ее. В любой час дня или ночи ее можно встретить бродящей по коллежу в большущих очках… Это тетка директора, исполняющая обязанности экономки. И каналья же! Если мы не умираем с голода, это не по ее вине.
По этому описанию я узнал волшебницу в очках и невольно покраснел. Раз десять я собирался спросить: «А Черные Глаза?» Но я не решался заговорить о Черных Глазах в кафе Барбет!
Между тем пунш совершал круговую, пустые стаканы наполнялись, наполненные осушались, не было конца тостам, восклицаниям «О! о! А! а!», биллиардные кии поднимались вверх, собутыльники хохотали, сыпали каламбурами, делали друг другу признания…
Мало-по-малу Маленький Человек сделался смелее. Он оставил свой уголок и стал расхаживать по зале, громко разговаривая, с стаканом в руке. Офицеры успели уже сделаться его друзьями, и он, не краснея, рассказывал одному из них, что принадлежит к очень богатой семье, что вследствие каких-то шалостей выгнан из родительского дома и теперь вынужден поступить учителем. Но, конечно, он не долго останется в этом положении… Имея богатых родителей, понимаете…
О, если бы оставшиеся в Лионе могли слышать его!
И ведь какова человеческая натура! Когда в кафе Барбет узнали, что я сын богатых родителей, повеса, выгнанный из родительского дома, а не бедный юноша, вынужденный стать педагогом из нужды, все стали смотреть на меня с уважением. Даже старейшие из офицеров удостоили меня вниманием, а когда собирались разойтись, Роже, учитель фехтования и вчерашний мой приятель, встал и провозгласил тост — за здоровье Даниеля Эйсета! Можете себе представить, как был счастлив Маленький Человек!
Этот тост послужил сигналом к уходу. Было без четверти десять, и нужно было возвращаться в коллеж.
Человек с ключами ждал нас у дверей.
— Господин Серьер, — сказал он моему толстому коллеге, шатавшемуся от выпитого пунша, — вы поведете в последний раз ваших учеников в класс. Когда они будут в классе, мы — директор и я — представим им нового учителя.
Действительно, через несколько минут директор, Вио и новый учитель торжественно вошли в класс.
Все встали.
Директор, представляя меня ученикам, сказал довольно длинную, полную достоинства речь, после которой он удалился в сопровождении Серьера, которым пунш все более и более овладевал. Вио остался последним. Он не произнес ни слова, но его ключи говорили за него «дзинь! дзинь! дзинь!» таким страшным, угрожающим языком, что все головы спрятались за крышки пюпитров, и новый учитель сам почувствовал какое-то смутное беспокойство.
Но как только ужасные ключи скрылись за дверью, множество маленьких блестящих, насмешливых глаз обратилось ко мне, и продолжительный шопот пронесся от стола к столу.
Несколько смущенный, я медленно взошел на кафедру. Я старался окинуть класс свирепым взглядом, затем, напрягая голос, я стукнул два раза по столу и крикнул.
— За работу, дети, за работу!.
Так начал Маленький Человек свой первый урок.
VI. МАЛЫШИ
Они не были злы, эти малыши. Они никогда не раздражали меня, и я очень любил их, так как школа еще не наложила на них своей печати и вся душа их отражалась в глазах.
Я никогда не наказывал их. К чему? Разве наказывают птиц?.. Когда они начинали щебетать слишком громко, я кричал: «Тише!», и мои птички тотчас умолкали, по крайней мере, на пять минут.
Старшему из них было одиннадцать лет. Подумайте — одиннадцать лет! А толстый Сервер хвастал, что отлично дрессировал их!..
Я не пытался дрессировать их, я старался быть только добрым по отношению к ним.
Иногда, когда они вели себя хорошо, я рассказывал им сказку… Сказку! Какой это вызывало восторг! Все тетради убирались со столов, чернильницы, линейки, ручки, — все это, как попало, бросалось в пюпитры. Затем, скрестив ручки на столе, ребятишки открывали большие глаза и слушали. Я сочинил для них пять или шесть фантастических сказок: «Концерт кузнечика», «Приключения глупого кролика» и другие. Тогда, как я теперь, Лафонтен был моим любимым святым в литературной календаре, и мои сказки были только переложением его басен; я только примешивал к ним историю моей собственной жизни. Почти во всех говорилось о бедном кузнечике, вынужденном зарабатывать свой хлеб, подобно Маленькому Человеку, о божьих коровках, которые занимались, плача и рыдая, картонажным делом, подобно Жаку Эйсету. Это очень забавляло моих малышей и меня также. К несчастью, Вио не желал, чтобы мы забавлялись таким образом.