Сор из избы

Звонок исполнил трель, но дверь оказалась незаперта.

— Заходи, кто там? — позвал хозяин, не выходя из комнаты. По голосу чувствовалось, что он в хорошем настроении и ждет. Значит, Наденька его предупредила.

— Можно? — Галкин вежливо топтался в коридоре, выдерживая определенный срок, чтобы не показаться навязчивым. Где Наденька? Если ее нет, лучше сбежать, будто дверью ошибся. Но сбежать не дал Потеряев.

— Ну, молоток! Уважил старика! — он обхватил Галкина и прижал к груди так, что перехватило дыхание. Сила у машиниста была под стать экскаватору. — Проходи, не стесняйся. Чужих нет, все свои. Сейчас познакомлю…

Он был при полном параде, на лацкане пиджака позванивали медали, надевал он их не часто и смущался.

— Это Галкин! — торопливо и громко доложил он жене, давая понять, что главный тут гость, у которого все награды впереди, и если бы все так начинали жизнь, как Галкин, наград бы не хватило, чтобы отличить. Двумя медалями не обойтись, это точно.

Наденьки не было, Галкин оглядывался по сторонам, пытаясь найти приметы, связанные с ней, они его волновали больше, чем вся мебель и развлечения в виде аквариума с рыбками и попугайчиков на окне. Брошенное шитье на диване заставило его покраснеть. Наденька могла быть здесь минуту назад. Но может быть, рукодельничала не она…

Мать Наденьки, невысокая, полная и плавная в движениях, глядела на Галкина во все глаза, стараясь что-то разгадать, и некуда было скрыться от ее взгляда. Потеряев повел Галкина в свои владения, тыкал пальцем в обои, которые можно протирать, не нарушив узора, скакал на полу, приглашая Галкина послушать, скрипит или нет под ногами? Паркет был крепок и блестящ, как лед на пруду в декабрьский ядреный мороз, хоть коньки надевай…

Наденька пришла из кухни в последний момент, как бы между прочим, привлеченная шумом и разговорами. В руках держала книгу, заглядывала в нее — там было интересней.

— Надежда моя! — сказал Потеряев. — Пирог испекла, с рыбой, ты прямо кстати, Аркаша, нюх собачий… Ха-ха! Не обижайся.

Смеялся он от души, не замечая смущения дочери. Роли смешались. Наденька бросила книгу и принялась налаживать скатерку на стол, тарелки с ложками. Галкин представил, как она заметалась, услышав его звонок в прихожей, скинула фартук, измазанный рыбьей чешуей, и схватила с полки первую попавшуюся книгу. Они прочитают ее когда-нибудь потом, вместе… За стол Галкин сел охотно, повеселев. Хозяин шарил по шкафам для этикету, хотя в доме у них напитков крепче чая давно не водилось. Слово было за гостем, как он скажет, так и будет. Придется в худом случае ловить такси. Но Галкин рюмку отставил, разрешив затруднения…

— Ты знаешь, кто это? Знаешь, мать?! — ликовал Потеряев, подкладывая Галкину куски пирога, густо сдобренные перцем и лавровым листом.

— Папа, сядь и помолчи! — говорила Наденька, улыбаясь, хотя ей хотелось послушать. Пирог блестел гладкими боками, намазанный сливочным маслом, и был на уровне мировых стандартов. Недоставало Наденькиного тавра.

— Ну как? — спрашивал Потеряев. — Угодила хозяюшка?

— Угу, — мычал Галкин с полным ртом, — угудила…

— Удила? Удила не она, — хохотал Потеряев, — удил я… Вот такой судак! — развел руками, увлекшись, чуть не в ширь стола. — Да тебя, поди, не удивишь после директорских разносолов! А? Аркаша, что вам на обед, к примеру, подают, с директором-то?

«Беляши», — хотел было признаться Галкин. В управленческий буфет он не поспевал, мотаясь по закраинам заводской территории и подсобкам, и теперь ему было стыдно врать.

— Папа, дай человеку поесть! — возмутилась Наденька.

— Ты ешь, Аркаша, жуй! Раньше ведь как работника нанимали: поставят на стол горшок щей да кашу, сколько человек умнет, такой и работник. Говорили, ешь до поры, пока не взопреешь, а работай, покуда не замерзнешь! Примета верная, на себе проверил! — не унимался Потеряев. — А я ведь тебя, Аркашенька, в помощники хотел взять! Да не успел уговорить, директор опередил… Ну да я тоже директор машины…

Мать и дочь смеялись. Никто не вспоминал, в каких вопросах Галкин помогает директору. Может, не в курсе? Было бы лучше, если это осталось секретом производства.

После пирога Потеряев достал семейный альбом с фотографиями. Наденька ушла на кухню хозяйничать, и Галкин в ее отсутствие знакомился с родословной семьи, задерживая взгляд на фотографии девочки, потом девушки. Она снималась одна и группой, с подругами и парнями. Улыбки парней казались вызывающими, манеры и позы развязными, он тайно ревновал. Родословная Потеряевых была не рядовой. Мать Наденьки, оказалось, тоже была «директором бульдозера» и работала на нефтепромыслах, не отставая от мужчин. Выработала стаж и перешла вязальщицей в трикотажную мастерскую. Таких вязальщиц на фабрике было всего две: они поднимали нитки и реставрировали любой рисунок на старинных и импортных изделиях, заказы — на два года вперед…

Галкин таким искусством в своем деле похвалиться не мог, родословной тоже, поэтому он слушал и ждал момента, чтобы улизнуть на кухню. Наденька навела блеск и вышла в коридор с ведерком, в нем мусор и рыбьи потроха. Оставлять их на ночь в тепле кухни она не хотела. «На мусор мне везет!» — подумал Галкин и выскочил следом, извинившись. — «Мусор — счастливый знак!» К его радости, мусоропровода в доме не имелось, он догнал Наденьку на третьем этаже, скача вниз, подобно камнепаду.

— Разреши! Я помогу, — ведерко он взял в свою руку. Теперь они спускались вместе, и были похожи на дружную семейную пару, готовую поделить заботы и сберечь силы и время на нежность и возвышенные чувства. Галкин пока что не находил слов, Наденька конечно нашла бы, но не хотела начинать первой. И без слов было хорошо.

Просторный двор был пуст, ветер трепал и гнул кроны тополей и кленов. Под навесом громоздились пустые ящики, в них по-мышиному трепыхались и скреблись клочки оберточной бумаги, раздуваемые ветром. Где-то рядом был продуктовый магазин, и следы его хозяйственной деятельности не украшали двор. Галкин поискал скамейку и нашел сразу две или три, сдвинутые вместе для компании. Но воздух над ними был сизый от дыма. Кто-то поджег мусор в середине двора и выкурил со скамейки всех, сам того не зная. Мусор был лежалый и чадил, медленно и нудно. Галкин сунулся с ведром к ящикам с пищевыми отходами и отступил, задержав дыхание. Похоже было, что отходы лежат давно и вывозить их не торопятся. Зимой бы ничего, терпимо, но летом…

Контейнеры повыше, те, что требовались, были выставлены рядком на подсыпанной щебнем площадке в другом конце двора. Галкин поднял ведро повыше, собираясь опорожнить и бежать к Наденьке, дожидавшейся его возле подъезда, но увидел записку, приклеенную к ящику. Вглядевшись, разобрал:

«Товарищи жильцы! Убедительно просим сортировать отходы и мусор по трем категориям переработки: макулатура, черный и цветной металл, утильсырье, стеклобой! Это ценное сырье промышленности, использование его для производства товаров народного потребления позволяет экономить силы и средства, электроэнергию, а также беречь природные ресурсы, которые не вечны и ничем не возместимы!

Задумано было неплохо. Галкин опустил ведро на землю и заглянул в контейнер под макулатуру, потом под металл, утильсырье и стеклобой. Разницы не увидел. Вываливали по старинке, не желая сортировать. Галкин выругался, благо Наденька была далеко и не могла услышать. Объявление казалось ему теперь слишком мягко написанным, захотелось добавить пару слов, покрепче. Дескать, скотина бывает понятливей и не гадит туда, куда не положено.

— Скоро? — кричала Наденька с крыльца. — Аркаша?! Мне холодно…

— Сейчас! — откликнулся неуверенно Галкин. Он не знал, что делать с ведром. Не понесешь ведь обратно! Наденька сортировать не захочет и ему не позволит, гадать не приходилось. Не тот момент. Гости. — Сейчас! — крикнул Галкин, схватил ведро и побежал к ближайшей девятиэтажке. Как он раньше не догадался? В девятиэтажке мусоропровод и никаких проблем с мусором. На входе он столкнулся с какой-то женщиной и не извинился второпях. Та глядела ему вслед с осуждением. Заметив ведро, иронически улыбнулась. Видно было, что Галкин не первый из «догадливых», и можно наперед сказать, чем кончится его суета.