Страница 3 из 81
Может быть, я придумала, но, кажется, точно помню родинку на носу. Падает на лоб прядь иногда уже промасленных волос. Вдруг остановится, спросит: "Нравится?"
А то вдруг зачитает чужие стихи, и если утром ему вспомнились строчки (Мариенгофа?[9]) — "…черпали воду ялики, и чайки морские посещали берега…" — то часто среди дня опять — " черпали воду ялики, и чайки…" — голосом, который и слышишь, и видишь в каких-то плавных, величавых линиях, а иногда в острых, угловатых.
Голос Маяковского! Его надо было слышать.
Почему-то любил стихотворение Ахматовой[10] ("Ахматкина" — называл ее шутя) — "Мальчик сказал мне, как это больно, и мальчика очень жаль…".
Я не помню ни дат, ни последовательности наших встреч. Ведь не думаешь в 18–19 лет, что когда-то будешь вспоминать то, что было.
Помню, как хозяйка квартиры, в которой я снимала комнатенку на Васильевском острове, предложила мне найти другую комнату. От нее не скрылось то, что иногда очень поздно мы приходили вдвоем, стараясь не шуметь, а утром я таскала к себе в комнату воду в графине, чтобы умыться Маяковскому, не показываясь на глаза хозяйке. Как он ходил на цыпочках, с шумом натыкаясь то на стол, то на стул, — и конспирация не удавалась.
Вспоминается, как возвращались однажды с какого-то концерта-вечера. Ехали на извозчике. Небо было хмурое. Только изредка вдруг блеснет звезда. И вот тут же, в извозчичьей пролетке, стало слагаться стихотворение: "Послушайте! Ведь, если звезды зажигают — значит — это кому-нибудь нужно?…"
……….
……….
Значит — это необходимо,
чтоб каждый вечер
над крышами
загоралась хоть одна звезда?! -
держал мою руку в своем кармане и наговаривал о звездах. Потом говорит: "Получаются стихи. Только непохоже это на меня. О звездах! Это не очень сентиментально? А все-таки напишу. А печатать, может быть, не буду".
Помню забавный случай. Жил Маяковский тогда на Пушкинской, в "Пале-Рояле".
Скромный, маленький номер с обычной гостиничной обстановкой. Стол, кровать, диван. Большое зеркало овальное на стене. Это зеркало помню, потому что вижу в нем Маяковского и себя. Подвел меня к нему, обнял за плечи. Стоим и долго смотрим на себя. "Красивые, — говорит. — У нас не похоже на других".
В этом номере хорошие бывали у нас часы. И когда появлялись деньги — то обязательно был рислинг и финики. При этом можно было не обедать — это не обязательно.
Так вот, однажды рано утром я выхожу на минутку из комнаты Маяковского. Куда-то мы должны были идти вместе.
Вдруг в коридоре наталкиваюсь на минского знакомого моих родителей — очень фешенебельный поп в шелковой рясе, член Государственной думы. Живет в этой гостинице. Удивлен, встретив меня здесь. Говорю, что у меня тут подруга остановилась — заходила к ней. Расспрашивает о родителях, приглашает зайти к нему. Захожу. Сижу как на иголках — знаю, Маяковский ждет. Никак не нахожу предлога подняться и уйти.
Вдруг открывается дверь и на пороге Маяковский и во весь голос: "Сонка, я тебя ищу целый час, ушла и не сказала куда!"
"Подруга!!!" Я что-то пролепетала "батюшке", ошарашенному неожиданным явлением парня в желтой кофте, и выскочила в коридор.
В номере Маяковского мы очень смеялись, но мне было немножко не по себе.
Бывали в "Бродячей собаке". Помню вечер, когда Маяковский читал там стихи. Помню неуемную истерику какой-то дамы, — кажется, после стихов "А все-таки". Помню и свое собственное предельно нервное напряжение в этот вечер. Какая сила, громадная, внутренняя, была в этом юноше! Я в то время не знала о его (тогда уже прежней) юношеской политической деятельности. Но сила протеста и вызова буржуазному обществу, мещанству в его стихах чувствовалась потрясающе. В самой же мне бродили еще совсем неосознанные настроения очень неопределенных протестов, и поэзия Маяковского, хоть еще и очень ранняя, жгла, как раскаленное железо.
Помню доктора Кульбина [11] в "Собаке" и как я почему-то обиделась, когда он мне сказал, что я "очень приятная". "Вы бы еще сказали — приятная во всех отношениях". А Маяковский говорит — "глупая". К Маяковскому Кульбин относился с нежностью.
Помню одну ночь в "Собаке". Очевидно, было наводнение. Подвал "Бродячей собаки" был залит водой. "Собака" была закрыта, не было света. На полу лежали бревна и доски, чтоб можно было ходить. Никого не было, Пронин [12] был один, когда пришли мы с Маяковским. Потом еще кто-то подошел с девушкой, которую Пронин звал "Луной", а на самом деле она была Надя и училась в театральной школе.
Затопили камин. Жарили в камине баклажаны. Сидели у огня. Маяковский не позволял мне ходить по залитому водой полу и переносил меня на руках, шагая по бревнам. Нас принимали за брата и сестру и даже находили сходство. Мне нравилось это, потому что мне всегда больше хотелось быть сестрой. И из-за этого моего "пункта" было много тяжелого в то время, ненужного, омрачавшего нашу дружбу. Немножко я себя покалечила толстовством в самой ранней юности. А в эти годы я уж больше по привычке вегетарьянствовала, а в вопросах пола еще не избавилась от всякой чепухи. Ну, словом, мне хотелось быть сестрой, но и терять Маяковского не хотела.
Бывало и смешно, и трагично.
Помню в этом свете невеселую поездку в Финляндию. Зима. Под большими соснами в каком-то поселке — большой деревянный дом вроде пансиона. По-домашнему уютная комната, камин, керосиновая лампа. Маяковский сидит и пишет, а я на полу у огня сижу и все время боюсь, что он ко мне подойдет.
Помню, как он, внимательно приноравливаясь к моему вегетарьянству, заказывает ужин. Яичницу заказал. А я сидела и ждала, когда он уйдет…
Иногда он меня представлял так: "Сонечка — сестра". А потом, когда заканчивал "Владимира Маяковского", говорит: "Там есть Сонечка — сестра".
"Владимир Маяковский" в театре на Офицерской. Я уже знаю наизусть пролог, слышала в чтении Маяковского много раз. Вместе с Маяковским люблю старика с кошками. "Я — тысячелетний старик"… Часто читает: "Идите и гладьте — гладьте сухих и черных кошек!"… И голос свой слушает. И про найденную душу, что "вышла в голубом капоте", говорит: "Садитесь!.. Не хотите ли стаканчик чаю?"
Помню подготовку спектакля. Какая-то история вышла с профессиональными актерами, поэтому играла всяческая студенческая молодежь. Ставил сам, предлагал мне играть и что участникам заплатят по 30 рублей — сказал. Днем встречались на репетициях. Показывал декорации, щиты, на которых были люди и вещи. Запомнились "слезы", с которыми женщина была.
Помню одну встречу в театре. Я пришла позже Маяковского. Нашла его за кулисами. Он стоял в окружении каких-то людей и что-то горячо доказывал. Здороваясь, поцеловались. Потом говорил: "Мне нравится, что ты так просто меня целуешь, а они стоят и смотрят. Ты не похожа на барышню".
Спектакля в Петербурге ждали. На спектакле было много друзей и врагов. Театр был полон. Были театральные люди. Помню, как звучало каждое слово его, как двигался он. Скандала не было, и многие были разочарованы. В антракте после первого акта — стою в группе театральщиков. Сейчас никого из них вспомнить не могу, кроме Шора (или Шера?), известного тогда не то балетмейстера, не то танцовщика. Он взволнованно говорит о танце поэта в 1-м акте: "Ведь этого человека никто не учил, ведь это он сам сделал, — удивительно! Хорошо!"
[9]
Мариенгоф Анатолий Борисович (1897–1962) — поэт, драматург, один из основателей группы имажинистов.
[10]
Ахматова Анна Андреевна (Горенко; 1889–1966) — поэт.
[11]
Кульбин Николай Иванович (1868–1917) — художник, теоретик искусства.
[12]
Пронин Борис Константинович (1875–1946) — театральный деятель, актер, директор-организатор кабаре "Бродячая собака".