Страница 51 из 95
жизни любыми путями, он продолжал цепляться ногами и руками за любой выступ
или ветку, сознание, еще не угасшее, подсказывало ему, что это единственная
надежда на спасение. И он впивался ногтями в дерево, в одежду на трупах, в
шкуры животных, в пучки сена, торчавшие из плотины, провожаемый разъяренными
взглядами товарищей, сидящих в седлах с высокими спинками, еще не
осознавших, откуда прилетела к ним урусутская смерть. Не пропустил ордынец и
древка болта, хотя не падал прямо на него, его рука ударила по стволу
молодой сосны с наконечником, глубоко вошедшим в конец бревна, обвилась
вокруг и потащила за собой, не в силах расстаться с ним. От усилия бревно
выперлось еще на несколько вершков, а затем будто кто им выстрелил, словно
вылетела пробка и узкогорлого жбана с перебродившей медовухой. Мощная струя
воды ударила в тело нехристя, отбросив его на несколько сажен от плотины, а
затем принялась расшвыривать толстые стволы деревьев во все стороны как
сохлые хворостинки. Середина плотины просела так быстро, что никто из конных
мунгалов не успел ускакать, они поползли вниз вслед за соплеменником, надрывая горла в визгливых воплях. За ними в образовавшийся водопад рухнули
остальные всадники, спешившие на помощь осаждающим крепость ордам, или
возвращавшиеся с ранами и переломами в военный лагерь, расположенный на
возвышенности перед темной кромкой леса. Это была картина, похожая на конец
света, когда прокатились по земле громадные волны потопа, и когда из всех
жителей земли спаслись только те, кто успел занять место в струге. Полые
воды Другуски ринулись в Жиздру, вымывая трупы из рва перед стеной, сметая
их с вала, на котором они раскидались. Волны заплескались у самого основания
стены, заставив атакующих нехристей издать душераздирающий вой. Ордынцы
барахтались в ледяных водах, не умеющие плавать, в зимних шубах и в сапогах, обвешанные оружием и баксонами с добычей, отнятой у урусутских женщин, мужчин, священников и даже детей. Они цеплялись за уздечки коней, но те сами
погружались на дно, хватая ноздрями не воздух, а мутные потоки воды из реки, решившей скинуть с себя грязь, чтобы очиститься раз и навсегда. Вой стоял
над стенами, никогда неслыханный жителями Козельска за его историю, но
ужасные вопли не призывали их бежать на помощь утопающим нехристям, а
вызывали понимающие усмешки. Это означало только одно – беспощадность
вятичей к врагам, люди подтверждали равнодушием правильность выбранного ими
на вече решения стоять до конца.
Вятка прижал десницу к левому плечу и воздел глаза к небу: – Слава тебе, могущественный бог Перун, слава нашему Сварогу и великому
богу Ра, – он склонил голову в знак наивысшего уважения к своим богам. –
Ур-ра!
– Слава! Слава! Слава! – разнеслось по стене от проездной башни до
воротной, выходящей на напольную сторону. Клич полетел по ее периметру, опережая слух о потоплении множества врагов и умножаясь троекратно. –
Ур-ра-а!
Наступила неделя- воскресенье, прошло уже четырнадцать дней после
начала осады, а ордынцы не продвинулись к городским стенам ни на шаг.
Наоборот, им пришлось перебраться подальше от крепости, потому что полые
воды Другуски обнажили луг, превратившийся в непроходимую топь. Везде
сверкали под солнечными лучами лужи и глубокие полыньи, заполненные водой, готовые поймать конного или пешего и утащить на дно, покрытое ледяным, еще
не растаявшим, панцирем. Зато с напольной стороны наскоки нехристей стали
такими яростными, что отбивать их приходилось днем и ночью, при свете
факелов. Защитники вдруг осознали, что к мунгальским полкам, осаждавшим
крепость, пришли на помощь новые орды, выдравшиеся из непроходимых лесов, окружавших ее со всех сторон. А подмоги от русских городов как не было, так
и не предвиделось. Козляне понимали, что пробиться к ним по распутице, превратившей дороги в непролазные хляби, было непросто, но мысль о том, что
мунгалы умудрялись как-то по ним двигаться, да еще с огромным обозом, набитым русским добром по крыши повозок, не покидала их, наводя на
размышления о ненадежности союза всех славянских племен, объявленного
Георгием Всеволодовичем, владимирским князем. Такой клич князья новгородские
и киевские, а теперь владимирские, бросали в славянские народы со дня
основания государства Русь, с тех пор оно то объединялось, то снова
распадалось на отдельные уделы, продолжавшие жить каждый по своим законам.
Разведчик посланный за подмогой, принес весть, что дружина черниговского
князя вышла из стольного града княжества, но застряла примерно на полпути, не сумев преодолеть разлившихся рек. Так-же произошло с ратями, высланными
Смоленском и Киевом, но это были малые дружины, которые если бы и подоспели
вовремя, пользы все равно принесли бы мало. Надеяться оставалось только на
себя, горожане с еще большим усердием взялись ковать оружие. На стены
полезли молодые бабы и отроки от двенадцати весей, не сидели по истобам и
старики – все, кто мог удержать в руках меч, секиру или топор, были на
пряслах. Дружинники создавали из них отряды и посылали разить врага из луков
с близкого расстояния, когда тот или толпился под стенами и промахнуться по
нему было невозможно, или прорывался на стену и завязывал бой с защитниками.
В таких случаях бабы и подростки подлавливали момент, когда нехристи
подставляли незащищенные доспехами спины, и отпускали тетивы на луках.
Наконечники впивались в тела ордынцев, отвлекая их от поединка, а ратники
довершали начатое дело.
Вятка не смог выйти в поход в назначенное время, несколько дней он
вертелся на стенах крепости как праведник на сковородке, не ведавший за
собой грехов. И все-же наступил момент, когда он наконец-то нашел отдушину, чтобы подтащить с охотниками ушкуи к воротам проездной башни, теперь
оставалось дождаться ночи, столкнуть их в воду и загрузить припас с
инструментом для сбегов из горожан, чтобы они смогли на новом месте быстро
обустроиться. Так было во все времена, когда враг подходил к стенам русских
крепостей, так-же порешили отцы города, побеспокоившиеся о продолжении рода
вятичей. Уже отобрано было около пяти сотен сбегов, в основном детей, под
присмотром малого количества женщин в возрасте до сорока весей и двух
десятков матерых дружинников, вооруженных до зубов. Вот почему Вятка брал с
собой только тридцать воев, остальным не хватило бы места, хотя сотня вся
ходила в желающих пойти с ним в поход. Но разбойничьи лодки лишь внешним
видом напоминали струги, на которых русские витязи пересекали Русское море и
прибивали щиты к золотым воротам Царьграда, эти могли взять на борта до
сотни ратников и более. Ушкуи же вмещали в себя не больше тридцати человек, всех их было двенадцать, а так как дети и бабы занимали места меньше
дружинников с оружием, вдобавок облаченных в доспехи, было принято решение
посадить в них как можно больше детей.
И этот час наступил. Воротные петли, смазанные гусиным жиром, спели
едва слышную песню, обе воротины распахнулись настеж, выпуская из крепости
нескольких разведчиков, тут-же пропавших в темени ночи. Вятка положил руку
на яблоко меча, охотники, стоявшие за ним, схватились за рукоятки засапожных
ножей, висящих в ножнах на кожаных поясах. Через небольшой промежуток
времени один из разведчиков вернулся назад, он жестом показал, что проход до
берега Жиздры свободен. Дружинники разом налегли плечами на корму и борта
ушкуев и покатили их к воде. Перед крутыми носами торопились ратники, подкладывавшие под днища деревянные катки, которые передавали товарищи, собиравшие их за кормой. Поезд от первого ушкуя до последнего разом тронулся