Страница 33 из 95
ринулся на истошный крик, могущий всполошить мунгальский лагерь. Но он плохо
знал супружницу, та уже стояла у выхода, вытирая нож о края какой – то
занавески. Оба прислушались к неспокойному дыханию становища, но крик
наложницы сотника никого не насторожил, видимо, тот не раз мучил ночных
усладительниц извращенными приемами в любви.
Туман усиливался, это означало, что до восхода солнца времени было
достаточно. Скоро дружинники начали находить жертвы только на ощупь или по
силуэтам лошадиных крупов, они перестали ощущать пространство полагаясь
исключительно на интуицию, а кровавой работы не убавлялось. Ничто не мешало
разить врагов, погруженных в глубокий сон словно богом Перуном, защитником и
надеждой, казалось, природа была на стороне козлян, обложенных погаными со
всех сторон. Они старались использовать выгоду в своих целях, переходя от
одного ордынского воина к другому, оставляя после себя недвижные тела. Вятка
орудовал ножом как в огромном стаде баранов, загнанных в загон пастухами, он
понимал, что малейшая оплошность может мгновенно изменить обстановку, поэтому не допускал ни одного неточного движения, чутко прислушиваясь к
действиям подчиненных. Он дошел почти до края нового ряда, дно низинки
начало приподниматься, указывая, что впереди будет подъем и наверху туман
уже не такой плотный, когда вдруг почувствовал, что кто-то не сводит с него
глаз. Самым опасным было то, что понять, с какой стороны на него смотрят, было невозможно, словно Вятка перешагнул черту, за которой напряжение стало
еще выше. Он не спеша вытер нож о шубейку очередной жертвы и медленно поднял
голову, но впереди слоились только пласты тумана, лежащие друг на друге.
Тогда он повернул шею в бок и встретился в просвете между белыми космами с
горящим взглядом, принадлежавшем тугарину в малахае, распластавшемся на
земле. Из горла у него хлестала кровь, но рука все равно пыталась выдернуть
из ножен кривую китайскую саблю. Вятка без замаха послал нож в лицо врага, острие вышибло зубы и застряло во рту, дрожа ручкой над толстыми губами.
Тугарин сунулся было вперед, потом голову словно отбросили, он стукнулся
затылком о твердый снег. Десятский наступил ему на лоб, выдернул лезвие из
раззявленной пасти за ручку, затем сузил зрачки, стараясь оглядеться вокруг.
Видимо, он только что разошелся с кем-то из ратников, бредущих параллельно, и подивился тому, как тихо управлялся тот с ордынцами, не позволяя издать ни
звука, тем более, подать сигнал тревоги. Он снова наклонился к тугарину, привлеченный блеском за воротником шубы со свалянным как у бездомной собаки
мехом. От нехристя шел запах, сравнимый с запахом лесной падали, когда ту
брезговали жрать даже вечно голодные вепри. Вятка концом ножа поддел
отвороты и увидел на шее золотую цепь с православным крестом, украшенным
драгоценными каменьями и покрытым цветной эмалью. На ней болтались еще
несколько золотых колец с перстеньками и женские сережки с алмазами и
жемчугом, а так-же другие украшения из серебра. Скорее всего, поганый носил
добычу на себе, не сваливая, как товарищи, в баксоны-кожаные переметные
сумки. Вятка хотел было продолжить путь, когда вдруг почувствовал, что к
нему кто-то приближается, медленно и осторожно. Он перехватил нож за лезвие
и приготовил его для броска, но сразу понял, что волнения напрасны. Из
тумана показалась лохматая голова Званка, покрытая треухом, за ней шерстяной
платок Улябихи, подвязанный под горло, супружники словно ведали, где искать
десятского. Тот молча указал им на добычу тугарина, как бы спрашивая, что с
нею делать, и пока семеюшка пожимал плечами, его супружница опустилась на
корточки и ловко сняла с шеи поганого цепочку со всеми побрякушками. Затем
обшарила его сумку и переложила найденное в кожаную торбу у себя на боку, которая оказалась забитой украшениями почти доверху. Вятка собрался было
продолжить начатое дело, когда из молока тумана вышел сбег Якуна. Десятский
пощипал подбородок, затем подался к нему и негромко сказал: – Сбирай мунгальских коней и выводи их за повода из низины наверх, откуда мы пришли. Ежели что не так, мы подадим тебе сигнал тявканьем лисицы, а ты ответишь нам волчьим воем. Кого встретишь – предупреди тоже. На волчий
вой мы и сбегимся.
Якуна понятливо кивнул, но вместо того, чтобы пропасть в космах седого
дыма, приблизил лицо к десятскому:
– Вятка, тут где-то наши посадские, которых поганые взяли в полон. – А кто скажет, где мунгалы их держат, – нахмурил тот брови. – Нам пора
сбираться в обратный путь, пока туман не опал на землю.
– А ров уже забыл? Он до краев полный кровными братьями, ажник под
ногами чавкают, – оскалился Якуна. – Наших мужиков с бабами в полоне у
поганых еще на такой ров наберется.
– Так оно и есть, – подтвердил Званок, поддержанный молчаливым
согласием Улябихи. И предложил. – Мы возьмем тугарина, отрежем ему для
острастки язык, чтобы только мычал, и прикажем указать место, где они держат
полон.
– А ежели он все равно заблажит? – захрипел Вятка. – Так рот-от у него будет тряпкой заткнут. – Тогда он кровушкой захлебнется. – Сглотнет, не впервой, – Званок скрипнул зубами. – А еще пообещаем
сохранить ему жизнь.
Ордынец с нашивкой десятника, с которым поступили так, как предложил
Званок, оказался понятливым, он засеменил короткими ногами из низинки
наверх, мотая локтями из-за связанных за спиной рук и помогая себе кивками
головы. Наверху пласты тумана поредели и охотники почти сразу увидели сбега
Курдюма и ратника Звягу с двумя бывшими десятскими, которых Вятка взял под
свое начало. Они были в крови, за плечами болтались ордынские луки и
переметные сумы с добром нехристей. Вятка знаком указал, чтобы охотники
пристроились к отряду и путь был продолжен. Скоро тугарин повернул по
луговине в сторону крепости, заставив десятского усомниться в его действиях, он придвинулся к Улябихе, спешащей рядом, и сказал ей на ухо: – Спроси у поганого, не надумал ли он сам стать ясыром заместо нашего
полона, который томится у них?
Баба дернула нехристя за лопоть-одежду и перевела вопрос, но тот
активно замотал головой, пытаясь указать плечом вперед. Ратники не стали его
снова требушить, все было ясно без слов. Наконец, ордынец убавил шаг и
кивнул подбородком в бок, скорее всего, он привел козлян в расположение
другой сотни, в которой бывал не раз, иначе бы в таком тумане давно
заплутал. Вятка оставил с ним одного из десятских с остальными направился
рысьим шагом по указанному пути. Через некоторое время они наткнулись на
кипчакские трупы, это сказало о том, что здесь успели побродить другие
десятки и что никакого полона тут быть не должно. А если он здесь находился, то козляне освободили соплеменников от пут и указали им дорогу к проездной
башне с крепостными воротами. И вдруг из темноты донесся слабый возглас на
русском языке, будто кто-то звал на помощь, сомневаясь, что она придет.
Вятка приготовил засапожный нож, Звяга и Курдюм скинули с плеч мунгальские
луки и насадили на тетивы бамбуковые стрелы, Званок тихо звякнул ножнами
китайского меча, отделанными серебряными пластинами, который он снял с пояса
сотника, убитого супружницей. Якуна крутнулся волчком и переглянулся с
Вяткой, тот указал кивком головы, чтобы он разведал то место. Сбега не было
так долго, что десятский уже принял решение идти вместе с Курдюмом на
выручку, когда из дымной пелены показался сначала он, а за ним размытые
фигуры каких-то людей в отрепьях. Вятка догадался, что это был полон из
посадских жителей, но не ожидал, что их окажется так много. А они шли и шли, окружая охотников молчаливой толпой, окровавленные, едва волочившие ноги, прижимавшие к груди кисти рук, разбитых каблуками мунгальских сапог.