Страница 27 из 95
ошкуренными бревнами. А с острожной-посадской стороны вал был насыпан
высотой не менее пяти сажен, да еще обмазан глиной, которой было много в
этих местах, и хорошенько полит водой. Вряд ли кому из попавших в глубокий
ров удалось выбраться из него самостоятельно, тем более, добежать до стены, неприступной как везде.
– Дзе, дзе, кюрюльтю-желанная моя, – пробормотал Субудай себе под нос, признавая и надежность крепостных стен, и удачное расположение крепости на
неприступном утесе. И усмехнулся странноватой улыбкой, появлявшейся на его
лице только тогда, когда нужно было принять важное решение. – Ты ощетинилась
всем, что оказалось возле тебя, как юная девственная дочь кипчакского эмира.
Но ведь девственницы все равно становятся женами, а потом матерями, редко
какой из них удается укрыться за каменными стенами монастырей и сохранить
девственность для бога. Эта участь не для тебя, неприступный Козелеск, если, конечно, ты не предпочтешь смерть насилию над тобой.
Лицо старого воина сморщилось в страшную гримассу, похожую на ухмылку
злого дыбджита, когда его не задобрили очередным кровавым жертвоприношением, он потянул уздечку на себя и хотел уже ехать с инспекцией дальше, как вдруг
в предплечье, защищенное доспехами, ударил наконечник урусутской стрелы с
белым оперением. От неожиданности железный воин застыл на месте и раскрыл
рот, ощущая, как по телу разливается мерзкое чувство животного страха, который трудно поддавался укрощению. Он скосил глаз на стрелу, пытаясь
понять, насколько глубоко наконечник вошел в тело, и застонал, выдавливая
страх через по прежнему открытый рот. Древко под его взглядом медленно
опустилось вниз и достало нижним концом до седла, оставалось смахнуть его с
груди и зло выругаться, чтобы тут-же вознести хвалу Сульдэ, всемогущему и
всевидящему. Субудай так и сделал, утирая рукавом шубы липкую слизь под
носом, а потом этим же рукавом не менее липкую влагу на помутневшем от
переживаний глазу. К нему уже спешили тургауды и юртджи с испуганными
лицами, на которых проступало вечное раболепие, но он резко махнул правой
рукой, чтобы они не приближались, затем хлестнул жеребца плетью и поскакал
вдоль реки, подальше от опасного места. Теперь он с еще большим усердием
старался впитать в себя увиденное, чтобы потом в спокойной обстановке найти
единственный ключик, подходящий к воротам шкатулки, прячущей внутри
неизвестное, и оттого более желанное. Остальное доделали бы не знавшие
пощады воины орды, которыми командовал. Субудай поднялся по склону бугра
напротив угловой башни на его вершину и осмотрел панораму местности, раскинувшуюся под копытами коня. С южной стороны стены были защищены только
валом, здесь он был еще выше – сажен шесть, и глубоким рвом, над которым
громоздилась воротная башня. Всех башен было восемь – две главных с воротами
и шесть глухих, построенных прямо на стенах для того, чтобы в них укрывались
ратники. Третья река – Березовка, тоже стремившаяся к Жиздре, прикрывала
лишь один из углов, потом начиналось большое поле с карачевской дорогой по
его середине, убегавшей за горизонт. Дальний край словно обрывался, увенчанный зубцами и башнями на стене, за ней сверкала полой водой широкая
лента Жиздры, за которой открывалась равнина с темной стеной леса, упиравшегося в небо вершинами деревьев. Весь городок был как на ладони, видны были церкви, детинец, хоромы с деревянными избами, люди, ходившие по
просторным, не как в азиатских городах с домами из глины, улицам, ратники, сверкавшие оружием и доспехами. Но ключи можно было подобрать только с одной
стороны – с напольной, открытой всем ветрам. Стены остальных трех сторон не
нуждались в защитниках, их надежно защищала природа, щедрая в этих краях на
проявление во многих видах, и не ласковая к чужакам. Там можно было посадить
в башни только лучников, чтобы они стреляли без передыха. Субудай покосился
на отметину, оставленную урусутской стрелой на груди, и снова прохрипел о
том, чего хотелось душе:
– Дзе, дзе, кюрюльтю-Козелеск, ты сам скоро отдашься в мои железные
объятия.
Саврасый конь вскинул высоким задом и ходко пошел отмерять расстояние
до походного шатра Гуюк-хана, не предупрежденного о визите Непобедимого к
нему. За ним легко снялись лошади кешиктенов-личной гвардии старого
полководца с нашивками на рукавах и с умбонами-металлическими выступами на
круглых щитах. Головы воинов прикрывали блестящие шлемы, а в руках они
держали копья с длинными древками, под наконечниками которых развевались
конские хвосты и пятиугольные разноцветные знамена. И только после них
пластались над землей кони свиты из наиболее приближенных лиц с пучками
цветных перьев над шишаками шлемов, по бокам мотались вместительные саадаки
для луков и колчанов. И чем меньше было стрел в колчане, тем знатнее был
нойон или хан. Но и к этим людям Субудай-багатур был равнодушен, как ко всем
остальным в орде, он терпел их только потому, что кому-то надо было
исполнять его приказы и поручения, и двигать многие десятки тысяч нукеров в
направлении, нужном ему.
Среди деревьев показался золотистый, покрытый шелковой материей, шатер
Гуюк-хана, сына Угедэя, кагана всех монгол, навстречу кешиктенам бросились
со свирепыми лицами его тургауды, охранявшие вход. Они наклонили пики вперед
и уперлись наконечниками в горла коней телохранителей Субудая, прикрыв свои
груди щитами, из глоток вырвался устрашающий рев. Непобедимый натянул повод, перебросив через седло здоровую ногу, он с трудом сполз на землю и
сгорбившись заковылял ко входу в шатер, не обращая ни на кого внимания.
Поверх шубы у него болталась из стороны в сторону золотая пайцза с головой
тигра и квадратными письменами, предупреждающими всех о том, что тот, кто не
окажет чести обладателю сего знака, достоин смерти. Тургауды Гуюк-хана
подняли острия копий, склонили головы в знак почтения и признания заслуг
старого воина. Субудай откинул полог и, перетащив больную ногу через высокий
порог, вошел в полутемный шатер, освещенный несколькими китайскими
светильниками. Здоровый глаз у него принялся ощупывать всех, кто сидел на
ковриках поверх толстых войлочных подкладок, разложенных вдоль стен. Сын
кагана высился напротив входа на небольшом возвышении, покрытом шемаханским
ковром, подобрав под себя ноги в зеленых сапогах и набросив поверх кольчуги
арабский парчевый халат, расшитый золотыми нитками. На плоском лице с
острыми черными зрачками, бегающими между припухших век, отражалось
раздражение от неудач последних дней. Правая рука поглаживала рукоятку
кипчакского хутуга-кинжала в ножнах, обшитых бархатом и усыпанных
драгоценными камнями, левая вертела рукоятку плети о семи хвостах.
Просверлив вошедшего не слишком дружелюбным взглядом, Гуюк-хан напустил на
себя удивление, не торопясь с таким-же восклицанием. Субудай не стал ему
мешать искать подходящее междометие, он продолжил, стоя у входа, изучать
гостей. Здесь были несколько царевичей, трое темников с позолоченными
пайцзами на шеях во главе с Бурундаем и его сыновьями, начальниками полков, и вездесущий Бури, занимавший на этот раз место рядом с хозяином шатра по
его правую руку. Бури тоже напрягся, не зная, как себя вести. Старый воин
снисходительно усмехнулся, ожидая приглашения пройти вглубь шатра и
присоединиться к присутствующим, он отлично понимал царевича-полукровку, мечтающего о том, чтобы все чингизиды признали его равным себе. И пока
тишина, наступившая с его приходом, не прервалась, первоначальное намерение
принять участие в совете уступило у него место совершенно другим мыслям.