Страница 11 из 59
— Якуты охотятся, — объяснил подошедший Моня.
— Не сезон же? — рассеянно пробормотал Савельев.
— Да какая им разница? Кто проверит‑то? — заржал Моня. — Здесь вокруг верст на пятьдесят кроме нас и этих стрелков нет никого.
События последних дней навязчиво напоминали ему, что оказался он в очень незнакомом мире, населенном странными людьми, верящими в черт знает что. Они развешивали черепа животных на деревьях, набивали хитрые рисунки на отвесных скалах, придумывали ужасненькие истории о потусторонней жизни, ездили больше на лодках, чем на машинах, постреливали…
— Ты слышал? — спросил у Мони капитан. — На этом берегу хоть стреляли?
— Да, паря, — ответил почему‑то Юрик. — С этой стороны стреляли.
— Тогда стаскиваем лодки в реку и идем еще вперед на несколько километров. Ночевать будем на том берегу. Мне лишние приключения не нужны, — резюмировал Семен.
Все без команды погрузились в лодки. На этот раз Виктор решил перебраться к Арни и Юрику. Незатейливые страшилки якута и желчные шутки Арни показались ему безвреднее давящего на душу монолога Савельева.
— Однако, как раз к охотникам придем, — минуты через три после запуска мотора объявил Юрик.
Он смачно харкнул в струящуюся вдоль борта реку.
— Жарко сегодня было, — невпопад сказал Рогозин.
— Хороший день, — согласился якут. — Небо чистое очень. С вертолета далеко все видно. Не знаю — зачем мы дальше поехали? У этих охотников точно лодка есть. Здесь без лодки никак. Захотят прийти — придут. Если люди плохие — река нас не спасет. Если хорошие, то зачем прятаться? Что в голове у Семена?
— Устав строевой службы, — засмеялся Арни.
Рогозин смотрел по сторонам, рассчитывая вот — вот узреть где‑нибудь на берегу лодку испугавших всех людей. Но долго ничего не видел, пока за очередным поворотом в опускающихся сумерках не показалась заброшенная пристань.
Мостки, неровные, будто сколоченные артелью слепых, заходящие в реку метров на восемь, полуразвалившаяся хибара на берегу, штабель досок — все было почерневшим, заброшенным, некрасивым. Висящая на одной петле дверь на чердаке хибары качалась на ветру и, должно быть, иногда громко хлопала по стене, но за шумом моторов и воды этого не было слышно. На крыше кое — где росла трава, а под окном заметно было приличных размеров пятно мха. Полузаросшая дорога уходила куда‑то вдаль от пристани, теряясь среди угрюмых скал, словно обжимающих дорожную ленту вместо обочин.
— Что это? — воскликнул Рогозин, показывая пальцем на следы, оставленные когда‑то цивилизацией.
— Это, паря, давно лагерь был, — глотая набегающий ветер, громко ответил Юрик. — При Сталине еще. Очень плохой лагерь. Вечером я тебе всю историю расскажу, сейчас не могу — ветер в рот попадает, задыхаться могу!
— Ага, — осклабился Арни, щеки которого действительно раздувались, наполняемые встречным ветром. Он проорал, но слышно было и в самом деле очень плохо: — Послушай этого… Он расскажет!
Лодки повернули направо вслед за изгибом русла, и Виктор недолго провожал взглядом зловещие полусгнившие мостки — они скрылись за поросшей редким лесом скалой.
Вечером на очередной стоянке, нарубив дров и натаскав воды для общего котла, он только случайно вспомнил о виденном, когда услышал чье‑то:
— Сталина на них нет, сук!
В голове запустился воспитанный образованием шаблон «Сталин — тиран — ГУЛАГ» и перед глазами вновь мелькнули почерневшие мостки, дорога между скал, хибара с травой на крыше — ведь это был запечатленный образ единственного лагеря, который имелся в памяти.
Рогозин нашел Юрика, курящего на берегу какую‑то жуткую смесь из накрошенного сигаретного табака и пылеподобного сушеного мха. Он забрался на огромный булыжник, принял там позу лотоса и сидел так, совершенно погруженный в созерцание заката. И даже не заметил, как к нему подобрался Виктор. А тот дернул якута за рукав куртки и напомнил:
— Ты про лагерь рассказать обещал.
Солнце почти спряталось за серой сопкой, воздух был прозрачен и свеж (если не считать специфического запаха из трубки). Река с убаюкивающим рокотом катила прозрачные, слегка позолоченные зарей воды по бесчисленным камням. Ветер стих, окончательно запутавшись в скалах.
Если бы Виктора спросили, зачем он хочет услышать еще одну страшилку «от якута», он бы, наверное, ответить не смог. Просто хотелось еще немножко послушать сказки из мрачной якутской мифологии, присутствовало в них какое‑то необъяснимое очарование.
— О! — сказал Юрик и замолчал, попыхивая трубкой.
Солнце закатилось‑таки, блеснуло последним лучом и пропало, погрузив ущелье с рекой в первозданную темноту. Пару минут Рогозину казалось, что рассказчик собирается с мыслями, но молчание затягивалось и Виктор не выдержал:
— Эй, — он снова дернул якута за рукав. — Так ты…
Он не успел договорить, потому что Юрик вдруг завизжал тоненько, упал под камень, на котором сидел, перевернулся на четвереньки, успев, по — видимому, еще в падении каким‑то образом выхватить из ножен на поясе здоровенный тесак, блеснувший отраженным от далекого костра светом в полутьме так угрожающе, что Виктор поневоле закрылся руками.
Но дальше ничего не произошло.
— Кто здесь? — донеслось из‑под камня настороженное.
Голос Юрика странным образом изменился — он стал одновременно глух и тонок.
— Кто здесь? — повторил он еще раз.
— Й — а-а, — проблеял испуганный неожиданной метаморфозой Рогозин.
Из‑под камня донесся облегченный выдох, Юрик поднялся на ноги, уверенным движением бросил нож в ножны, вытер покрывшийся бисеринками пота узкий лоб, отряхнул от песка руки.
— Зачем ты меня напугал? — спросил он.
— Я? — Виктору и в голову не могло прийти, что он может кого‑то напугать.
— Ты — ты, — кивнул якут. — Подкрадываешься, пугаешь. А если бы у меня инфаркт был? Кто так делает?
Рогозин ошарашено замолчал в недоумении — меньше всего он ожидал от Юрика упреков в своем злоумыслии. Немного подумав, одновременно наблюдая за тем, как якут взбирается обратно на булыжник, он развел руки и пробормотал:
— Ну прости, я не хотел.
— Ладно, проехали, паря, — якут устроился рядом. — Так чего хотел‑то?
— Про лагерь там, — показал Рогозин рукой на реку в сторону, с которой они пришли.
— А — а-а! — засмеялся Юрик. — А я‑то думаю — чего он меня пугает?!
— Да не пугал я тебя!
— Ага, а почему я тогда с камня туда, вниз, упал? Ветром сдуло, да?
Разговор приобретал какой‑то дурацкий оттенок, все время возвращаясь к одному и тому же как в какой‑нибудь дешевой пьеске непризнанного гения. Рогозину это не нравилось, раздражало, бесило, но, помня о мхе в трубке якута, он был осторожен.
— Я же попросил прощения.
— Да ладно, я уже и забыл. Но ты меня больше не пугай.
— Не буду, — пообещал Рогозин.
— Хорошо, — улыбнулся якут. Его жидкая щетина над верхней губой, которую он по недоразумению называл «усами», встопорщилась.
И он снова замолчал.
Через четверть часа Рогозин понял, что никакого рассказа не будет и решил идти к костру, устраиваться на ночлег. К тому же одна из ночных вахт — утренняя — досталась ему и он резонно рассудил, что если не выспится как следует, то подниматься будет тяжело.
— Это под самый конец было, — вдруг сказал Юрик, когда Виктор уже слез с камня. — Сталин уже мертвый был совсем. В пятьдесят третьем.
Рогозин хотел вернуться на место, но якут опять умолк.
Так повторялось несколько раз — едва Виктор решался идти к костру, якут начинал говорить. Только делал попытку пристроиться рядом — Юрик затыкался. Подобно буриданову ослу, Рогозин какое‑то время топтался на одном месте, провоцируя приятеля на произнесение отрывочных реплик:
— Сначала‑то здесь лагерь был для всяких иностранцев…
— Ну, знаешь, вот если какой‑нибудь американец или там англичанин с французом в плен попались на войне или еще где…
— В Северной Корее, в основном. Или в Китае. Или во Вьетнаме. Но больше всего в Северной Корее…