Страница 2 из 185
Но чем дальше, тем больше поражает нас эта книга. Словосочетание "первое взволнованное чтение" возникло здесь не случайно. Об этом произведении можно сказать: "Книга на все времена". Ее надо перечитывать и перечитывать, потому что в самых неожиданных местах любой человек найдет что-то свое, как бы даже предвиденное Толстым о своем будущем читателе. И чего здесь больше, магии и волшебства писателя — а волшебство тем и хорошо, что оно необъяснимо, — либо "счастливых попаданий", идущих от того, что в своей основе человек, живущий на обширных пространствах России, мало изменился: он по-прежнему добр, самоотвержен и великодушен, — чего здесь больше, остается загадкой на все времена.
Давайте вспомним те слова, которые проносятся в сознании раненого князя Андрея, когда он глядит на небо. Отчего так приятно повторять эти знакомые слова, входишь в них, как после зимы в знакомый дачный дом. И снова молод, и снова полон ожиданий. Какой выразительный эффект могут оказать эти слова на собственную душу! "Что это? я падаю? у меня ноги подкашиваются", — подумал он и упал на спину. Он раскрыл глаза, надеясь увидать, чем кончилась борьба французов с артиллеристами, и желая знать, убит или нет рыжий артиллерист, взяты или спасены пушки. Но он ничего не видал. Над ним не было ничего уже, кроме неба-высокого неба, не ясного, но все-таки неизмеримо высокого, с тихо ползущими по нему серыми облаками. "Как тихо, спокойно и торжественно, — совсем не так, как я бежал, — подумал князь Андрей, — не так, как мы бежали, кричали и дрались; совсем не так, как с озлобленными и испуганными лицами тащили друг у друга банник француз и артиллерист, — совсем не так ползут облака по этому высокому бесконечному небу. Как же я не видал прежде этого высокого неба? И как я счастлив, что узнал его наконец. Да! все пустое, все обман, кроме этого бесконечного неба. Ничего, ничего нет, кроме его. Но и того даже нет, ничего нет, кроме тишины, успокоения. И слава Богу!.."
Слово "Бог" Лев Толстой в своем романе в соответствии с традицией пишет с большой буквы. В те времена, предшествующие нынешним, при переизданиях романа это слово писали так же, и можно предположить, что многие школьники, в то время прочитавшие роман, а теперь ставшие взрослыми, именно тогда и задумались над смыслом и значением этой большой буквы. Другими словами, в советское время Лев Толстой был тем разрешенным писателем, который вел свой диалог с читателем о Боге. Поблагодарим его за это. Можно пока оставить в покое своеобразную веру Толстого в Бога, его отлучение от церкви. Это к делу не относится. Ведь Бог — это еще и справедливость, и милосердие, и честность. Значит, поблагодарим нашего классика за те уроки сладостной духовной жизни, которые он не переставал нам давать. Спасибо ему еще и за те цитаты из самой закрытой в советское время книги — Библии и Святого Евангелия.
Есть в романе неповторимые слова — их мы заучивали наизусть, — о старом дубе, увиденном Андреем Болконским, который потом слышит разговор Наташи и Сони на балконе.
"Уже было начало июня, когда князь Андрей, возвращаясь домой, въехал опять в ту березовую рощу, в которой этот старый, корявый дуб так странно и памятно поразил его. Бубенчики еще глуше звенели в лесу, чем полтора месяца тому назад; все было полно, тенисто и густо; и молодые ели, рассыпанные по лесу, не нарушали общей красоты и, подделываясь под общий характер, нежно зеленели пушистыми молодыми побегами.
Целый день был жаркий, где-то собиралась гроза, но только небольшая тучка брызнула на пыль дороги и на сочные листья. Левая сторона леса была темна, в тени; правая мокрая, глянцовитая блестела на солнце, чуть колыхаясь от ветра. Все было в цвету; соловьи трещали и перекатывались то близко, то далеко.
"Да, здесь, в этом лесу был этот дуб, с которым мы были согласны", — подумал князь Андрей. "Да где он?" — подумал опять князь Андрей, глядя на левую сторону дороги и, сам того не зная, не узнавая его, любовался тем дубом, которого он искал. Старый дуб, весь преображенный, раскинувшись шатром сочной, темной зелени, млел, чуть колыхаясь в лучах вечернего солнца. Ни корявых пальцев, ни болячек, ни старого недоверия и горя, — ничего не было видно. Сквозь жесткую, столетнюю кору пробились без сучков сочные, молодые листья, так что верить нельзя было, что этот старик произвел их. "Да, это тот самый дуб", — подумал князь Андрей, и на него вдруг нашло беспричинное, весеннее чувство радости и обновления. Все лучшие минуты его жизни вдруг в одно и то же время вспомнились ему. И Аустерлиц с высоким небом, и мертвое, укоризненное лицо жены, и Пьер, и эта ночь, и луна, — и все это вдруг вспомнилось ему".
Почему мы с такой настойчивостью, только беря в руки роман, вспоминаем отдельные сцены из этого грандиозного произведения? А потому, что, приобщаясь к описанной чужой жизни, чувствуем в тот момент все лучшее, что есть в нас, что нами прожито, — и это тоже есть особенность великой литературы. Позволим себе также здесь заметить, что это идеальный роман. Не в смысле закрученности сюжета или благополучия в финале, где все заканчивается свадьбой и герои богаты и счастливы. Напротив, как мы помним, Петю Ростова убили на войне, умерла маленькая княгиня, скончался от ран любимый герой читателя князь Андрей, не вышла замуж Соня, а так и осталась на всю жизнь приживалкой при двоюродной сестре, подурнела Наташа, вышла замуж за грузного, близорукого, но с золотым сердцем Пьера. Имен здесь, конечно, многовато.
Идеализм романа в той духовной, а подчас идеально-духовной жизни, которую ведут герои, а точнее, в том, с какой позиции рассматривает их автор. Здесь идеализм, так сказать, в высшем смысле. И даже в том смысле, что герои Толстого идеальны как герои русской литературы, а значит, русской жизни на все времена.
Чтобы поддержать эту мысль, пожалуй, стоит рассказать о предыстории романа-эпопеи, которая начиналась Толстым как история декабристов. Первоначально роман и назывался "Декабристы": старые, отбывшие сибирскую каторгу революционеры и идеалисты возвращались в Россию. Потом этот вариант автором был отвергнут. Но как наша молодость посылает отблеск на всю нашу последующую жизнь, так и эта первоначальная идея ощущается постоянно. Лучшие, идеальные люди России. Люди неосуществимого и неосуществленного будущего.
Известно, что произведение должно далеко отойти от больших событий, чтобы вперед выступил их смысл. Толстой, когда взялся за роман о декабристах, говорил: "Видишь, что колебание фигур на этой картине прекращается и все устанавливается в торжественном покое истины и красоты".
Так о чем же эта эпопея, занимающая четыре довольно увесистых тома? Это история нескольких дворянских семейств и история первой Отечественной войны. Войну России было много, ей обычно не давали жить мирно. Но лишь две названы Отечественными: война с Наполеоном, 1812 года, и война Великая Отечественная, в которой Советский Союз победил гитлеризм, стремившийся поработить нашу Родину. Промежуток между ними 149 лет.
Время обладает удивительной особенностью: оно сплющивается, уминается, уплотняется, года в сознании поколений пролетают подобно мгновениям, но отдельные места в истории и по истечении многих лет вспоминаются почти в полном объеме не только как даты, но и как образы, лица, поступки. Война против фашизма 1941–1945 годов знакома нам по большому количеству фильмов, спектаклей, романов, повестей, рассказов, по отзывам наших близких, по отдельным вещам, находящимся теперь в музеях, по прекрасным песням, которые пелись во время войны и дошли до нас. "Вставай, страна огромная!" — песня, которая гулом наполняет твое сердце. Но эта война отстоит от нашего времени еще очень близко. А Отечественная война 1812 года? Она также помнится. И тоже остались песни, предания, портреты, учебники, воспоминания. Тогда учебники писали не только и не столько с подсказки Сороса и его друзей, сколько по подсказке собственного русского сердца.