Страница 15 из 55
— Объяснись.
Ах, это коварное «объяснись», эта ловушка. Что бы я ни сказал, всё теперь будет неправдой.
— Объяснись, кому говорят.
— Я ничего плохого не…
— Это мне решать, — сказал папаня, — Объяснись.
— Я не виноват.
— Объяснись.
— Не виноват.
Повисло молчание. Папаня внимательно посмотрел мне в левый глаз, потом в правый.
— Ничего я не делал, — проблеял я, — Честное слово.
— И из-за твоего «ничего» миссис Квигли пошла через всю улицу….
Всего-то пять домов.
— …чтобы на тебя, невиноватого, пожаловаться?
— Ничего я не знаю, не я это.
— Что «не ты»?
— Что она сказала, то и не я.
— А что она сказала?
— Ну я ж не знаю. Я ничего плохого… Честное слово, папочка. Папочка. Ей же Богу, чтоб мне провалиться. Крест на сердце кладу. Вот, смотри.
Я перекрестил левую сторону груди. Всегда так делал, если вру, и ничего, не проваливался.
Но сейчас-то я не врал, действительно ни в чём не был виноват. Разбил-то окно Кевин.
— Но чего-то ради она же примчалась, — сказал папаня.
Дела шли на лад. Папаня дрался, только когда бывал не в духе. А сейчас он был в духе.
— Наверно, думает, что я виноват.
— А ты не виноват.
— Ага.
— Точно?
— Ага.
— Скажи «да».
— Да.
Это маманина фраза: «Скажи „да“», и всё.
— Я только…
Уверенности в том, что я говорю умное, нужное, совершенно не было, но поздно идти на попятный, это у папани на лице было написано. Маманя села прямо и сверлила глазами папаню. Мелькнула мысль рассказать им обоим, что миссис Квигли отравила мистера Квигли, но я не поддался соблазну. Папаня никогда не верил сплетням.
— Я всего делов-то: на стене сидел.
Папаня мог и ударить, но просто сказал:
— Вот и не сиди у неё на стене больше. Ладно?
— Ага.
— Скажи «да», — эхом отозвалась маманя.
— Да.
И всё! И на этом всё закончилось. Папаня огляделся, ища, на что бы отвлечься. Ага, проигрыватель. Папаня повернулся спиной; значит, разрешается идти. Невинный. Без вины виноватый. Неправедно осуждённый. В тюрьме приручал птиц и стал специалистом по орнитологии.
Лайамов вой пригвоздил нас к земле: не пошевелиться, ни подойти к Лайаму, не удрать. Это вытьё ввинчивалось в меня, я превращался в часть вытья. Какая это была безнадёга! И в обморок упасть не выходило, как ни старайся.
Лайам умирал.
Он несомненно умирал.
А никто не приходил.
Он грохнулся не с изгороди миссис Квигли. С миссис Квигли каши не сваришь. Её изгородь считалась самой здоровой на нашей улице. Лайама с Эйданом изгородь выглядела, конечно, пышнее, ветвистее, но Лайам с Эйданом ведь не на нашей улице живут. А эти кусты и росли быстрее, и листва у них была мельче и тусклее, чем у обычных изгородевых кустов. Листья, если присмотреться, не сплошь зелёные а с сероватой изнанкой. В основном изгороди не очень разрастались, потому что улица наша была недавней постройки. Только вот эта изгородь; мы приберегали её напоследок, на финальный прыжок.
Это была ограда палисадника Хенли. Ею, как и всем прочим в саду, занимался лично мистер Хенли. Он даже выкопал за домом прудик и пустил туда золотых рыбок. Зима стояла морозная, и рыбки застыли до смерти.
— Он их оставил где были, и они протухли.
Я не верил.
— Плавали и протухали.
Я не верил. Мистер Хенли вечно ковырялся в саду, подбирая мусор, листья, веточки — подбирая прямо руками, я свидетель. Голыми руками. Копая, он опирался на стену. Иду, бывало в магазин, а за стену цепляется рука мистера Хенли. Самого его не видно, только руку. Всё время я старался пройти мимо, пока мистер Хенли не выпрямился, но бежать стеснялся, только шагал побыстрее. Я старался, чтобы он меня не замечал; нисколько его не боялся, но всё равно старался. А мистер Хенли не догадывался, что я за ним слежу. Однажды я заметил, что мистер Хенли лежит навзничь в саду, ногами на клумбу. Я решил, что он умер, но проверять побоялся — вдруг кто-то, убийца, например, следит за мною из окна. Когда я вернулся, мистера Хенли уже не было. Он не ходил на работу.
— А почему?
— На пенсию ушёл, — растолковал папаня.
— А почему ушёл на пенсию?
Вот поэтому у мистера Хенли был самый красивый сад в округе, и вот поэтому проникнуть туда было самым дерзким хулиганством на свете. Вот поэтому Большой Национальный турнир заканчивался именно у Хенли. Через изгородь, вверх, в ворота, победа! Лайам даже не побеждал.
В принципе, выиграть несложно. Побеждает тот, кто первый завершит дистанцию. Ни мистер Хенли не достанет, ни его сыновья — Билли с Лоренсом. Те, кто шёл последними, оказывались в самой большой опасности. Мистер Хенли гнался недолго: сдавался и ругался вслед, плюясь. В уголках его рта всегда собиралась слюна. У многих стариков рты так устроены. Билли Хенли, а уж тем более Лоренс Хенли такие — поймают, убьют.
— Скорей бы эти два бездельника женились, что ли, и проваливали бы отсюда.
— Кому они нужны?
Лоренс Хенли, хоть и толстяк, бегал здорово. Схватил нас за волосы. Только Лоренс Хенли хватал в драке за волосы, потому что был, во-первых, толстый, не мог драться по-нормальному, а во-вторых, был злой. Это тихий ужас, когда хватают за волосы. Гораздо больнее, чем даже щипки. Пальцы жёсткие, острее кинжалов. Одной рукой хватает за волосы, а пальцы другой — четыре костяных кинжала — впиваются в бок.
— Проваливай из нашего сада.
Подзатыльник в довесок, и можно проваливать.
— Чтоб я тебя здесь больше не видел!
Иногда пинался, но из-за толщины не мог пнуть как следует. Штанины его были насквозь мокрые от пота.
Большой национальный турнир — это десять заборов. Все заборы на нашей улице были стандартные, совершенно одинаковой высоты, и различались только расположением колючих живых изгородей и деревьев. За изгородями и стенами — сады, которые тоже входили в маршрут; в садах разрешалось драться и ставить подножки, но только не толкаться. Эта игра была идиотизм и блеск одновременно. Старт в саду Иэна Макэвоя. Трасса прямая. Форы никому не давали; запрещалось и стартовать раньше других. Собственно, никто и не рвался делать фальстарт. Ведь пока все добегут до первой стены, никому не улыбается стоять в чужом саду и ждать, пока догонят. В саду Бёрнов. У миссис Бёрн одно стекло в очках было чёрное. Её дразнили «Трёхглазка», а больше в ней не было ничего смешного.
Сто лет мы строились в прямую линию, чтобы она действительно получалась прямая. Обязательно толкались. Это разрешалось, лишь бы локти не поднимались выше плеч.
— Участники обязаны соблюдать правила, — прошептал Эйдан.
Ползком мы продвигались вперёд. Если замешкаешься во время гонки, во-первых, победы не видать, а во-вторых, Лоренс Хенли запросто сцапает.
— Горизонт свободен!
Больше Эйдан не комментировал — дыхания не хватало.
Первый забор несложный. Стена Макэвоев упирается в бёрновскую стену. Изгороди у них нет. Просто проверь, есть ли пустое место, куда приземлиться. Кое-кто из нашей компании — я, например, — умеет перелетать через стену «без ног», только опираясь руками, но должно быть где развернуться. Через бёрновский забор. С визгом и гиканьем. Без боевого клича чемпионат не чемпионат. Пусть поймают тех, кто в хвосте. С газона прямо на клумбу, через тропинку, на стену. Опять колючки. Забраться на стену, коснуться рукой изгороди, выпрямиться, спрыгнуть. Внимание, внимание. Забор Мёрфи. Пышные цветущие кусты. Попинать их как следует. Обежать машину. Перед стеной колючая изгородь. Ногой на бампер; прыжок. Прямо на изгородь. Перекат. Наш дом. Обежать машину. Изгороди нет, лезем на стену так. Уже никто не кричит и не сопит. Укололся об изгородь, шея чешется. Ещё две изгороди: большие.
А мистер Маклафлин как раз стриг газоны, а тут мы всей ордой на заборе, его чуть сердечный приступ не хватил.
Вот и забор Хенли. Тут придётся хвататься за колючки. Ноги выпрямить; теперь становится труднее, потому что устаёшь. Прыжок, перекат и бегом из ворот.