Сухэ-Батор

Сухэ всегда пребывал в готовности ввязаться в драку. Ему всегда до всего было дело. Он не терпел ни малейшей лжи, несправедливости, нечестности. Обижали малолетнего — Сухэ выныривал неизвестно откуда и, как ястреб, налетал на обидчика. Избивали в ямьше арата, не уплатившего долги, — Сухэ сжимал кулаки и скрипел зубами от бессильной злости.

В ямынь — широкий двор, огороженный частоколом, — разрешалось заходить любому, но все старались обходить его стороной. Здесь губернатор-амбань вместе со своими чиновниками чинил суд и расправу. Присутственное место находилось напротив высокого красивого храма, крытого железом. В храме стояла огромная бронзовая статуя бога Майдари, окутанная желтым атласом. Сюда стекались паломники. Милосердный бурхан, восседающий на позолоченном престоле из лежащих львов, кротко и всепрощающе улыбался верующим. Синим дымом курились бумажные палочки, ухал барабан, торжественно звучали голоса монахов, распевающих молитвы. А со стороны ямыня доносились вопли и стоны истязуемых.

Любопытный Сухэ однажды заглянул в ямынь: еще вечером он прослышал, что будут судить соседа дядюшку Джергала за неуплату долгов маньчжурскому лавочнику. С каждой весной долги все нарастали. Уже давно весь скот Джергала перешел в собственность купца, а оказалось, что арат выплатил всего лишь пятую часть. Не мог он рассчитаться и со сборщиками податей. Он был стар и немощен и потому не годился в пастухи. Лавочник подал жалобу. Джергала решили судить.

Когда Сухэ пришел в ямынь, суд над аратом Джергалом уже закончился. Во дворе толпились люди. В большой шестистенной юрте происходило заседание суда: разбирали очередное дело. Оттуда доносились стоны. Возле юрты Сухэ увидел дядюшку Джергала. Старик стоял на коленях, на его шею была надета тяжелая канга — квадратная доска-воротник с отверстием для головы. Деревянный воротник давил на худые плечи старика, голова его клонилась все ниже и ниже. Но Джергал крепился: не стонал, не взывал к состраданию окружающих. Темное, как кремень, лицо его было покрыто потом, вздрагивала тощая грязная косичка. В деревянной канге Джергалу предстояло провести долгие недели, а может быть, и месяцы, сидеть вот так под палящим солнцем, есть, спать…

Но лавочник-маньчжур, по-видимому, остался недоволен приговором суда. Визгливым голосом выкрикивая оскорбления по адресу арата, он возмущался, что суд отнесся слишком мягко к преступнику — даже не подверг его наказанию бамбуковыми палками. Лавочник был жирный, как все лавочники, пропавший чесноком. Сухэ с ненавистью смотрел на его желтые короткие зубы, на колыхающийся живот и кожаную шапочку на голове. Расходившийся купец подступил вплотную к осужденному и стал плевать ему в лицо. Тогда от толпы отделился высокий человек с кнутовищем — ташюром в руках, подошел к лавочнику и замахнулся ташюром.

Купец закричал и проворно нырнул в дверцу судейской юрты. Появились китайские солдаты, но высокого человека с ташюром уже и след простыл. Тогда солдаты стали хватать кого попало. Не известно, чем бы кончилась эта история, если бы не раздался крик:

— Аюши! Везут Аюши!..

Все словно онемели. Сухэ показалось, что у него остановилось сердце. Аюши!.. Имя этого смелого человека у всех было на языке. Его произносили, понизив голос и оглядываясь по сторонам. Это имя было символом борьбы и сопротивления.

Впервые об Аюши Сухэ услышал в юрте своего отца. Ночью в юрте появился незнакомый человек. Как оказалось, он прибыл с караваном из Дзасакт — ханского аймака. Погонщик неторопливо пил чай, молчал, иногда бросал из-под густых бровей взгляд на Сухэ, лежащего на кошме. Сухэ притворился спящим. Тогда погонщик заговорил.

Жирно ли вошел в новый год, Дамдин? — спросил он.

— Муу байна! Плохо… — протянул отец. — Проклятые собаки не дают жить. Богач подобен волку — жадность его не знает меры. Когда уж бурханы разгневаются и покарают их!..

Погонщик усмехнулся:

— На бурханов надежда плоха: они помогают богатым и цинам. Самим нужно браться за топоры да пики. Слышал, что творится в стране белого царя?

Дамдин отрицательно покачал головой.

— Оросы поднялись все до одного и бьют ханов и князей. Хотят жить без богатеев, сами быть хозяевами. Хувьсгал — революция!..

Дамдин поперхнулся чаем: от вестей, которые принес гость, сделалось страшно. Погонщик хорошо был осведомлен о событиях в России. Он рассказал о том, как белый царь расстрелял рабочих и как потом началась революция. Многого Сухэ не мог понять. Ему доводилось встречать в Урге русских купцов, и они были ничуть не лучше китайских. Купцы приезжали из Троицкосавска. Там была Сибирь, страна белого царя… И все же араты предпочитали иметь дело с русскими купцами, — они были гостями, а не хозяевами, как маньчжурские лавочники. В Урге были и другие русские: дни делали прививки против оспы и чумы, открыли первый в Монголии ветеринарный пункт, построили фабрику по переработке сырья. Теперь в России революция… Хувьсгал…

— А у нас есть Аюши! — неожиданно сказал погонщик.

И тут Сухэ узнал такое, чего не мог забыть никогда.

Еще в 1903 году кочевники Цэцэг-Нурского района удела Дархан-бэйлэ Дзасакту-ханского аймака отказалась выплачивать маньчжурам княжеские долги. Араты собрались на свой собственный хурал и написали петицию, в которой требовали привлечь к отбыванию повинностей наряду с бедняками и князей, отказывались платить подати князьям, требовали создать аратское самоуправление.

Для вручения петиции председателю сейма было выделено двенадцать аратов во главе со старшиной нескольких хозяйств Аюши. Это был открытый бунт. Князь Манибазар пришел в ярость. Аюши, сын крепостного, выбившийся чуть ли не к пятидесяти годам на ничтожную должность старшины, и эти оборванцы смеют жаловаться на своего князя, требовать самоуправления! Неслыханная дерзость!.. Мятежников схватили и стали пытать. Били кожаными хлопушками по щекам, сдавливали запястья и пальцы тисками, заставляли стоять, голыми коленями на битом стекле.

Несколько месяцев истязали Аюши и его товарищей, но дух свободы сломить не удалось.

— Казнить мятежников! — ярился князь.

Но казнить героев не успели. К тюрьме, где они томились, с каждым днем стекались все новые и новые толпы кочевников. Они потрясали в воздухе охотничьими ружьями, самодельными луками и копьями.

— Отдайте нам нашего Аюши! Освободите всех!

— Смерть нойонам и маньчжурам!

— Пусть князь сам расплачивается за свои долги. Мы отказываемся вносить оброк и кормить дармоедов! Обложить князей налогами и повинностями. Откочуем в горы… Народный дугуйлан! Народный круг!

Араты всей южной части Дзасакту — ханского аймака сели на коней. Князь закрылся в своей белой юрте и дрожал от страха. Он начинал понимать, что Аюши не бунтарь-одиночка. В аймаке действовала крепкая аратская организация, и у нее были свои главари. О бегстве в Богдо-Хурэ, или Ургу, нечего было и думать. Князь упустил время. По всем дорогам гарцевали аратские патрули. Малочисленный маньчжурский гарнизон был не в силах защитить Манибазара от расправы. Тогда князь решил пойти на хитрость. Он сам заявился к Аюши.

— Я дарую всем вам жизнь, — сказал он узнику, — но с тем условием, что вся твоя банда разъедется по своим юртам, а сам ты не будешь больше мутить народ. Кроме того, все вы заплатите штраф.

Аюши улыбнулся распухшими губами, прислушался к гулу, который долетал в окно тюрьмы, и плюнул князю в лицо. Князь схватился было за нож, но потом одумался и приказал стражникам:

— Освободить его!

Аюши вновь был на свободе. Это была всеобщая победа. И пока араты упивались первой победой, князь не дремал. Он посла л гонцов в Ургу с требованием подмоги.

Теперь вот Аюши снова схватили…

Аюши!.. Почти сказочный богатырь. Такой, как Амурсана или Цэнгунджаб. Но те были князьями. А этот простой арат, сын крепостного, сам крепостной… Такой же, как Сухэ и другие.

Сколько раз грезилась Сухэ встреча с героем Аюши! Он возьмет коня, свой тугой лук и нож в деревянном чехле, явится к Аюши и скажет: «Аха! Сын арата Дамдина Сухэ готов сражаться за свободу Монголии. Располагай мной».