Товарищи (сборник)

«А я еще не успел и с Мариной поговорить», — вдруг подумал Луговой и тут же сам устыдился своей мысли.

По единственной дороге, еще связывающей между собой хутора тонкой ниточкой, то и дело прерываемой минометным и пулеметным огнем, проскочил с КП дивизии в полк к Луговому «виллис». Только что отхлынула четвертая волна атакующих танков, попавших с обоих флангов под огонь противотанковых ружей, и Луговой с Остапчуком разложили на патронном ящике свой сухой паек, надеясь успеть позавтракать перед новой атакой, как «виллис» вдруг круто свернул к ним из-за лесополосы за стену каменного сарая, завизжав тормозами, остановился как вкопанный.

— А-а, прозевали снайперы генерала Шевелери! — спрыгивая с «виллиса», торжествующе сказал генерал Рожков, но тут же голос у него потускнел. — Надо прорываться, — сказал он Луговому.

— Да, пора, — подтвердил Дуговой.

— Будем пробиваться через сады. Но кто-то должен остаться здесь. — Рожков выжидательно посмотрел на него.

— Я останусь, — сказал Луговой.

— Я это знал, — голос Рожкова дрогнул. — Я тоже остаюсь с твоим полком.

— Нет, товарищ генерал, — быстро возразил Луговой. — Вы не имеете права рисковать. Вам выводить дивизию из кольца.

— Ты прав. — Рожков помедлил и устало продолжал: — Я перед тобой виноват, Луговой. Не перебивай! — Рожков нахмурился, заметив его протестующий жест. — И перед тобой, и перед всеми, и перед ним. — Луговой понял, о ком говорил Рожков. — Вы предупреждали меня, а я, — он замолчал. Черты его лица снова затвердели. — В контратаку переходим через час. Чтобы отвлечь их внимание, ты открываешь огонь из всех огневых средств.

— Товарищ генерал, я попрошу вас взять с собой в «виллис», — Луговой помедлил, — моего раненого начштаба Агибалова.

Рожков посмотрел на него.

— Уже и его?

— Да, товарищ генерал.

— Где он?

— В сарае на носилках лежит.

— Что ж, нового начальника штаба у меня для тебя нет. Придется пока обходиться самому. — Он еще внимательнее посмотрел на Лугового — Не беспокойся, прикажу, чтобы сразу же доставили в госпиталь. Военврач Агибалова не жена ему?

— Жена, — подтвердил Луговой.

— С тобой остаются два эскадрона и артдивизион.

Луговой знал, что в артдивизионе уцелела только одна батарея. Рожков прочитал его мысль.

— Конечно, этого мало. Но, кроме этого, я еще вынужден буду взять у тебя эскадрон Чакана. Он пойдет во главе прорывающих.

Луговой быстро подсчитал: с ним останется не больше ста человек. Продержаться с такой горсткой людей будет почти невозможно.

— Этого достаточно, — вслух сказал Луговой.

— Мало, — спокойно возразил ему Рожков. — Но если продержишься до заката, мы сумеем тебе помочь.

За спиной его вырос ординарец, держа в руке голубоватый листок.

— Что такое? — обернулся к нему Рожков.

— Радиограмма из штаба корпуса.

— Вот видишь, Луговой, — прочитав радиограмму, обрадованно сказал Рожков. — Я не ошибся. Шестая дивизия брошена нам на помощь. А до этого, Луговой, огонь из всех огневых средств. И распорядись, чтобы Агибалова перенесли ко мне в «виллис».

Двое казаков вынесли из сарая на носилках завернутого в серое солдатское одеяло Агибалова, устроили его на заднем сиденье «виллиса». Рядом с ним села медсестра из первого эскадрона Фрося. Перебинтованная голова Агибалова с плотно закрытыми на гипсово-белом лице глазами оказалась у нее на плече. На мгновение Луговой встретился с ее взглядом и вдруг вспомнил слова, услышанные им в роще из-за скирды: «Глупая ты, Ефросинья. Война войной, а все идет своим чередом».

Да, несмотря на войну, все идет своим чередом, даже и она не может остановить то, что управляет людьми. Иногда и помимо их воли. Но она же и заставляет их считаться с тем, что не предусмотрено никакими правилами и законами в обычной жизни. И ничего невозможно предугадать, не может и он, Луговой, теперь сказать, что будет с ним и с Мариной, если, конечно, судьба в дальнейшем пощадит их. Смогут ли они тогда сами распорядиться ею, независимо от других, кто так или иначе связан с ними. А теперь все сразу и, может быть, совсем непоправимо осложнилось. И он опять вспомнил то, что услышал тогда в роще из-за скирды, но уже другие слова: «Нехорошо мы с тобой делаем… Кругом льется кровь, а мы…»

Через полчаса скрытое движение началось в расположении первого эскадрона в садах. Люди покидали окопы, накапливаясь за стенами домов, за скирдами соломы. Украдкой оглядывались на темно-багровую полосу садов, где оставался полк.

— Коней в поводу поведем? — спросил Чакан у сына.

— Нет, оставим здесь, — сурово отрезал Дмитрий.

— Может, и шашки здесь бросить?

— В пешем строю будем атаковать.

— Никуда я, дорогой товарищ командир эскадрона, отсюда не пойду, — решительно заявил Чакан. — Пусть желающие без коней и шашек идут.

— Вот что, папаша, — Дмитрий затрепетал ноздрями короткого носа. — Вы мне душу не травите. Думаете, только вам тошно? Каждому сердце не велит товарищей в беде покидать. Да я… — голос Дмитрия упал до полушепота, — сам бы… Нельзя. Вы сами понимаете, что такое приказ.

— Коней, Митя, жаль, — сказал Чакан.

— Жаль, — закуривая, согласился Дмитрий. Он закашлялся и, вытирая рукавом выступившие на глаза слезы, сказал — Придется бросить.

Оставшись в северной части хуторов с горсткой людей, Луговой завязал бой с перебегавшей к садам немецкой пехотой. Успеют ли ушедшие с Рожковым полки дивизии нанести удар, прежде чем противник поймет свой просчет? Для этого нужно подольше приковывать его внимание здесь. Спускаясь с командного пункта, Луговой почти бегом направился к окопам.

Он услышал за собой шаги. Это был Остапчук.

— Ты почему здесь?

— А где ж бы я був? — Лугового поразил его вызывающий тон.

— Отправляйся с первым эскадроном.

— Я, товарищ майор, никуда не пойду. — Остапчук не сдвинулся с места.

— Как — не пойдешь? — переспросил Луговой. Впервые всегда исполнительный ординарец осмелился ослушаться его.

— Не можу я вас бросить, товарищ майор.

— Сержант Остапчук, повторить приказание, — сказал Луговой.

— Есть отправиться с первым эскадроном, — пробормотал Остапчук. В его глубоко посаженных глазах блеснули слезы. Он медленно повернулся и пошел назад.

В открытой степи кавалеристы Мирошниченко встретились с прорвавшимися из хуторов кавалеристами Рожкова. Впереди шел черный, обсыпанный землей Рожков. Мирошниченко, подъезжая верхом, издали узнал его коренастую фигуру. Опираясь на плечо адъютанта, Рожков хромал. Пола белого полушубка была забрызгана кровью.

— Ты ранен, Сергей Ильич? — соскакивая с лошади, испуганно спросил Мирошниченко.

— Пустое, в мякоть, — ответил Рожков. Раскрыв руки и прихрамывая, он пошел навстречу Мирошниченко.

Они обнялись.

— Спасибо, Кузьма!.. Это по-соседски… Не дал в трату. — Разве можно? Что ты, Сергей Ильич! — Помолчав, Мирошниченко кашлянул. — Я тебя тоже хотел просить.

— Говори, о чем?

— Тут такое дело… — Мирошниченко смущенно поскреб пальцем за ухом. — Третьего дня твои хлопцы, наверно по ошибке, у меня десять коней увели.

— Вот чертовы дети! Верну. Сегодня же верну, — и впервые за все эти дни Рожков рассмеялся гулким, здоровым смехом человека, снявшего с себя тягостное бремя.

Сзади щелкнула дверца «эмки». К ним быстрыми шагами подходил Милованов. Рожков ждал его, наклонив голову. «Я провинился, наказывайте меня, я готов», — говорил он всем своим видом.

— Товарищ командир корпуса, дивизия вышла из кольца, — ступив шаг вперед и бледнея от боли в ноге, сказал он вслух.

— Вижу и поздравляю, — переводя взгляд с одного на другого, сказал Милованов. За гребнем настойчиво и злобно громыхали пушки. Глаза Милованова осветились жестким, холодным светом.

— Дивизиям продолжать наступление и преследовать противника в общем направлении на Ростов.