Товарищи (сборник)

— Все есть, а дорог нету. — Он сердито сложил карту.

— К этой карте — компас и двух колхозников, — уныло сострил Крутицкий.

Тиунов секунду смотрел на него, что-то соображая.

— Вызовите ко мне Рубцова.

Петр едва дотолкался спавшего младенческим сном Андрея. Не успел еще он окончательно проснуться и тогда, когда Тиунов уже с надеждой спрашивал у него:

— Я не ошибся, Рубцов, по-моему, ты где-то в этих местах отпрашивался из роты домой?

— Не ошиблись, товарищ майор.

Ослепленный светом ручного фонарика, Андрей часто и растерянно моргал глазами.

— Тогда садись в первую машину рядом с шофером и веди колонну, — облегченно сказал Тиунов. — Будем ночевать.

Прорубь уже подернуло пленкой тонкого льда, сквозь который синела вода. Но под свежим снегом еще не совсем замело лужицу набежавшей у проруби крови. Широкая санная колея, обогнув прорубь, убегала по зимнему Дону среди крутых яров к низовьям.

Ветер шевелил жесткие курчавые волосы Андрея. Неизвестно сколько бы он еще простоял у проруби, если бы за ним не пришла мать.

По морозному утреннему воздуху все громче разносились голоса и выстрелы выхлопных труб. Среди домиков, прижавшихся к склону бугра, началось движение. Переночевавшая в хуторе колонна выступала.

На Юге

Генерал-майора Милованова шифровкой вызвали в штаб фронта. Шифровку принесли на офицерский ужин, устроенный в станице Слепцовской но случаю гизельского успеха в ноябре[10]. Окна школы, в которой собрались офицеры, изнутри были заставлены листами картона, но полосы света, вырываясь из щелей, распарывали темноту. За окнами шумели голоса, раскатывался смех. Поодаль от школьного крыльца вперемешку стояли отечественные «эмки», трофейные немецкие «мерседесы», американские «виллисы». Посыльный с шифровкой, открыв дверь в большой зал, нерешительно остановился на пороге. Волны света хлынули ему в лицо.

В просторном зале стояли длинные столы под белыми скатертями, заставленные тарелками и бутылками. На дальнем краю вокруг командующего Северной группой войск Масленникова сбилась офицерская молодежь. Ближе к дверям теснились полковники и генералы. Сверкали в свете ламп ордена. Молодым, многие из которых только нашили себе полковничьи и генеральские знаки, недоставало осанки, присущей старшим по возрасту и по стажу. Густой, привыкший командовать бас покрывал шум:

— Горбом чины добывались. Семь шкур с тебя сдерут, пока новую лычку пришьют. Чтобы в старшие унтеры выслужиться, три года надо было лямку тянуть, если не все пять. И в Красной Армии я до командира дивизии двадцать лет по лестнице лез! Влезешь на ступеньку и оглядываешься. Теперь же можно лечь спать майором, а проснуться генералом. Достаточно выиграть бой под каким-нибудь хутором Пупыркиным.

— Как вы сказали, Александр Степанович?

— Под Пупыркиным, — повторил обладатель баса, тучный седенький генерал. Бравируя, он поглядел по сторонам.

Вокруг засмеялись.

На другом конце стола молодой полковник, изогнув короткую кирпично-красную шею, жаловался командующему Северной группой войск Масленникову:

— Я посоветовал ему все орудия стянуть к роще и ударить по шоссе, но он наотрез отказался. Почему? Я тоже спрашивал у него: почему? Он ответил, что… — полковник расстегнул воротник кителя, — достаточно уже послужил, чтобы выслушивать советы свежеиспеченных стратегов. Я попытался доказать ему, что атаковать село в лоб, по меньшей мере, бессмысленно, решало именно шоссе, но он повернулся ко мне спиной…

Масленников слушал, наклонив коротко остриженную голову. На губах его блуждала улыбка, говорившая, что ему давно известны и эти соперничество и ревность, вечный спор старого с молодым, привычного и устоявшегося с беспокойным, пугающим новизной.

В табачном дыму маячили разгоряченные лица, Милованов сидел по правую руку от Масленникова и беспрерывно доставал из портсигара папиросы, но не курил, а ломал их в пальцах, как стебли сухой травы. От двух выпитых стаканов кизлярского вина в голове слегка кружилось.

— Это же квасок, виноградное, сухое, — сидевший рядом член военного совета Фоминых еще подливал в его стакан из бутылки.

Глаза Милованова пробегали по освещенному задымленному залу, и настроение сидевших за столами людей теплыми токами передавалось ему, охватывая сердце. Хмель первого успеха под Владикавказом, незримо витавший над головами сидевших в зале и ходивших от стола к столу людей, пьянил их больше, чем вино, а сознание причастности к нему придавало их чувствам особый оттенок праздничности. Но еще больший блеск настроению сообщало сознание того, что, наконец, он наступил, этот долго ожидаемый момент, и теперь пришло время облегчить груз нравственной тяжести, лежавшей на плечах и пригибавшей к земле так, что нельзя было прямо взглянуть в глаза людям. «Пора», — передавалось в улыбках и взглядах, в словах и в движениях сидевших за столами офицеров и генералов и сновавших взад и вперед связных и оперативных дежурных.

— Теперь пойдем вперед, — перегнувшись за спиной Милованова, сказал молодой полковник, обнажая в улыбке белые крупные зубы.

— Главные известия надо ждать с Волги, — вполголоса бросил Масленникову член военного совета Фоминых. Масленников значительно взглянул на него. Тот, не мигая, открыто выдержал его взгляд.

Бесшумно входили и выходили адъютанты с тем обычным выражением на лицах, которое говорило, что это они, а не их начальники, имеют больше всего отношение к выигранному сражению.

— Под Пупыркиным, — повторил в дальнем углу стола седой генерал, тяжело откидывал на спинку стула свое тело и расстегнув китель, из под которого выглядывал угол белой сорочки.

— Гизель тоже не ахти какая столица, десятка два мазанок, а без него бы нам Владикавказа не уберечь, — подавшись через стол и сощуривая серые, казавшиеся в этот момент черными глаза, бросил сквозь шум Милованов.

Он сказал это негромко, но его услышали. Все оглянулись на него, сидевшего в самом углу зала в облаке дыма, — темнолицего и совсем молодого для генерала, с прищуренными глазами, затаившими черт знает какой блеск.

— Ну, Гизель, Гизель — совсем другое дело, — присмотревшись к этим глазам, сказал тучный генерал примирительным тоном.

— Туда немцы армию стянули, — подсказал молодой полковник.

Оробевший посыльный стоял на пороге с шифровкой в руке. Ближайший от двери генерал в расстегнутом кителе поманил его к себе пальцем.

— Кого тебе?

— Милованова, — перегибаясь и потрогав висевшую на боку кожаную сумку, сказал посыльный.

— А-а… — генерал небрежно указал рукой в угол.

Милованов вопросительно взглянул на остановившегося возле него посыльного и, взяв у него телеграмму, раз и другой пробежал ее глазами. В лице у него что-то дрогнуло.

— Не секрет? — заглядывая в телеграмму, поинтересовался Масленников.

Передавая ему голубоватый листок, Милованов наблюдал за выражением его лица. «Знает?» Он хотел спросить, но удержался по старой привычке ничего не спрашивать у начальства до того, пока оно само не сочтет нужным сказать. Масленников читал со скучающим видом. «Знает», — уверился Милованов.

Шифровка перешла к Фоминых и от него вернулась к Милованову.

— Разрешите ехать? — поднимаясь из-за стола, спросил Милованов.

— Да, поторопись, — Масленников протянул ему руку.

— Не по пословице, с бала на корабль получается, — сострил Фоминых.

В школьных сенях дежурный помог надеть шинель, распахнул дверь на крыльцо. Ослепила темнота. Застегивая шинель, Милованов постоял на крыльце, всматриваясь. На южной окраине неба, за полукругом обступивших станицу черных тополей, мягко светился горный хребет. Правее в небе смутно трепетали розовые зарева. Оттуда натекал плотный артиллерийский гул.

10

Поражение кавказской группировки немцев под Владикавказом в районе Гизель — Новая Саниба в ноябре 1942 года.