Страница 60 из 151
— С кем? — настойчиво спросил у нее Петр.
— С Шуркой. — Клава как-то вскользь взглянула на него и тут же отвела глаза, поднимая в руке флажок.
— Где она? — тщетно стараясь преодолеть шум струившегося мимо них потока, крикнул Петр.
Но перед ним уже опять была только ее спина в перешитой по талии солдатской шинели со стремительно вспыхивающими и гаснущими вокруг нее красными и желтыми кругами. На мгновение опять оказавшись к нему лицом, она только и успела ответить:
— По стрелкам держись. — И, развернувшись, как заводная, вокруг оси, крикнула уже вдогонку ему — Но она уже не Волошина, а Батурина… — шум потока поглотил ее слова.
Прорубленная солдатскими лопатами в мерзлой супеси и в ракушечнике траншея, петляя среди развалин, поднималась к центру города, откуда все явственнее наплывали звуки боя. Все чаще над ней проносились осколки. Отчетливо потрескивали впереди очереди автоматов.
Дальше — чаще стали ответвляться от большой траншеи другие, более узкие ходы сообщения. Но Петр держался главного ствола. В стволе и в его отростках все оживленнее становилась суетня. Обгоняя Петра, проходили быстрыми шагами бойцы и командиры подвижного резерва. Пересекали главный ход связные. Шли навстречу раненые.
Двое, останавливаясь в проходе, попросили Петра свернуть им цигарки. Пока он слепливал им козьи ножки, они смотрели на его пальцы голодными глазами. У одного, густо обсеянного крупными веснушками, рука была ранена у самого плеча. Другому — молодому, с желтыми, как выжатыми, щеками — раздробило локоть. У обоих порожние рукава шинелей были заправлены в карманы.
Петр раскурил им цигарки от своей зажигалки, и раненые похватали их, окутываясь дымом. Глаза их, затуманенные болью, просветлели.
— До хозяйства Батурина далеко? — спросил Петр.
— Смотря куда тебе, — с перерывами между затяжками ответил раненый с веснушками. — Хозяйство Батурина — целый полк. Если тебе в батальон Перепелицына — поворачивай налево. Если к Тиунову…
— К Тиунову! — обрадованно подхватил Петр.
— Еще немного пройдешь — и направо. Батальон Тиунова впереди других ушел, — сказал раненый, явно довольный тем, что ему удалось навести Петра на след его части.
Все больше суживаясь, ход сообщения вводил Петра прямо в тот самый треск автоматов и разрывы гранат, которые он слышал издали. Навстречу прошла новая группа раненых со свежеокрашенными кровью повязками. Их сопровождала девушка в ушанке и в длинной, не по росту, шинели.
Теперь, судя по всему, до роты оставались десятки метров. Однако они оказались и самыми трудными. Вскоре ход сообщения оборвался, последний отрезок пути надо было перебегать в промежутки между разрывами мин через угол пустыря до кирпичной стены, под прикрытием которой окопалась рота. Петра обогнал связной с КП батальона. Немецкие минометы засевали пустырь из окон длинного серого склада, стоявшего на другом краю пустыря. Вдруг обогнавший Петра боец поскользнулся на обледенелом пустыре и упал ничком, широко раскрыв руки, обнимая землю. Добежав до него, Петр перевернул его вверх лицом, но тому уже не потребовалась никакая помощь. Подобрав его автомат, Петр побежал дальше.
Он нашел Андрея под кирпичной стеной, единственно уцелевшей от какого-то большого здания. Стоя на коленях, Андрей выламывал ломом в стене амбразуру. Голова и плечи его запорошены были красной пылью.
Только на секунду он скосил зрачки в сторону Петра, улыбнулся и опять стал выламывать в кирпичной стене ломом амбразуру.
Перед рассветом на укрытых рогожей розвальнях туго скрученное телефонной проволокой окровавленное тело Тимофея Тимофеевича привезли на Дон и свалили у проруби.
Падал снег. Прильнув к склону бугра, спал хутор. Ни боли, ни всего своего тела Тимофей Тимофеевич уже не чувствовал после того, как его всю ночь и Гришка Суслов, и сам комендант Зельц били в комендатуре палками и переплетенными сталистой проволокой плетями, допытываясь, что за человек скрывался у него в доме и где он теперь. Окатывая его водой, когда он падал, они ставили его на ноги и опять били, пока он окончательно не впал в беспамятство.
Не слыхал и теперь Тимофей Тимофеевич ничего из того, о чем переговаривались у проруби хуторской полицай Степан Арьков и Лущилин.
— Пудов на шесть был, — подтягивая его за плечи к проруби, говорил Арьков.
— В двадцать седьмом, когда мы за межу сцепились, он сунул меня кулаком — и кутнего как не бывало.
До сознания Тимофея Тимофеевича дошло лишь одно слово «был», и его поразил не страшный смысл, заключавшийся в нем, а лишь несоответствие его с тем, что он еще чувствовал и сознавал, лежа у края проруби.
Лед подтаивал под его телом, а из проруби знакомо дышало на него Доном. Один глаз у Тимофея Тимофеевича вытек, а другой затянула опухоль. Все-таки ему удалось разомкнуть залипшее кровью веко. За островом только смутно начинало розоветь небо. Издали казавшиеся совсем маленькими, домики хутора сплошной грудой чернели на заснеженном склоне. Свой дом среди них Тимофей Тимофеевич так и не смог разглядеть.
Он слышал под собой движение воды в Дону и узнавал передававшиеся по льду знакомые удары.
— Близко уже, Иван Савельевич? — с беспокойством спрашивал Арьков.
— Кони справные. Махнем прямо по Дону, — отвечал Лущилин.
Шаги их подошли и остановились у головы Тимофея Тимофеевича.
— Уберем станичника, — деловито сказал Арьков.
Сделав последнее усилие, Тимофей Тимофеевич тяжело повернулся и через край проруби сам скатился в Дон.
Полк Батурина, довершавший с другими частями армии на берегу Волги уничтожение окруженного противника, перебрасывался на машинах в район боев, которые перемещались к низовьям Дона.
После морозов легла в степи оттепель. Взорам солдат, вырвавшихся из тесноты уличной войны, открылись взъерошенные ветром гривы лесных полос, круговины земли, мокро черневшей сквозь снег на южных склонах.
К подножиям бугров, тянувшихся по крутобережью Дона, тесно прижимались хутора и станицы. На левом, низменном берегу, как врисованный тушью в край неба, чернел лес.
Ехавший в кузове трехтонки Петр первый заметил перемену в поведении Андрея. Чем ниже спускалась их колонна машин по правобережью Дона, тем ощутимее становилась она. Андрей бросался в кузове к одному и к другому борту, вытягивая голову через кабинку шофера, забегал взглядом вперед, за перекаты дороги. Иногда он вдруг зажмуривался и прикрывал глаза рукой, как бы не веря тому, что видит. Ему казалось, что колонна тащится по дороге чересчур медленно, и он сердито говорил Петру:
— Как на быках.
Когда же колонна, растягиваясь, стала огибать излучину Дона, волнение вдруг сломило его, и он заснул, опустившись на дно кузова. Прислонился спиной к кабинке шофера, держась руками за ствол поставленного меж колен автомата, и, уткнув подбородок в грудь, спал, слегка болтая головой из стороны в сторону. Но и во сне с его лица не сходило растерянное, беспокойное выражение.
К ночи завьюжило. Ветер понес из степи снег, мгновенно заметая впереди колею. Рукава автомобильных фар слепо блуждали по задымившейся поземкой степи, упираясь в белое бездорожье. Солдаты, соскакивая с машин, лопатами разгребали снег, на руках выносили машины из сугробов.
Командир ведущего полковую колонну батальона Тиунов решил посоветоваться с командирами рот. Собрались в затишке, за кузовом «студебеккера», принимающего на себя удары ветра.
— По приказу мы к утру должны догнать дивизию, — сказал Тиунов.
— Если так будем ползти, то и к вечеру не догоним, товарищ майор. — Заметил командир второй роты Перепелицын.
— Мои люди тоже выбились из сил машины толкать, — заявил лейтенант Батурин. — Лучше заночевать в первом же населенном пункте, а там к утру и вьюга утихнет.
Подсвечивая себе ручным фонариком, Тиунов заглянул в карту-десятиверстку. В полукружье раздвинувшего метельную тьму желтого света его губы, читающие надписи на карте, шевелились.