Товарищи (сборник)

Но ведь он и сам же потом мгновенным озарением понял, что это — трагедийный путь. Не ступил же Григорий на трап военного эвакотранспорта в Новороссийске, куда докатились через донские и кубанские степи обозы разгромленной русской белогвардейщины, в том числе и остатки казачьего войска. То, что до этого бродило в душе Григория, назревало в нем, весь его протест и против генеральско-атаманской лжи, застилавшей глаза трудовому казачеству, и против самого себя, увлекаемого мутным, отравленным потоком к пропасти, — все, все это вдруг взыграло в нем, взбунтовалось, встало на дыбы, слилось с его пронзительной чистой и все еще не растраченной любовью к родимой земле, к оставшемуся где-то далеко позади хутору Татарскому, к осиротевшим детишкам, к незабвенной Аксинье; и на самом краю пропасти он остановился, солнцем просветления озарилось перед ним прошлое и настоящее. Так вот что сталось с некогда гордым воинством, с былой казачьей славой! Вокруг только окровавленные лохмотья, отребья ее: отчаявшиеся, опустошенные, одичавшие, злобные и жалкие люди. Нет, ему не по пути с ними, озверело лезущими на трапы эвакотранспортов по черепам своих товарищей, покидающими родину под прикрытием пушек английского дредноута «Император Индии».

Все сомнения, колебания Григория кончились, и он поворачивает коня вспять. Того же, кто схватил его коня за повод, он твердо отстраняет и, сразу повеселев, довольный принятым наконец решением, едет по улице. Можно не сомневаться, куда на этот раз приведет его конь. Иначе зачем бы и написал Шолохов со скупой, озаряющей будущее Григория краткостью:

«Навстречу ему из-за угла, пластаясь в бешеном намете, вылетели шесть конных с обнаженными клинками. У переднего всадника на груди кровянел, как рана, кумачный бант».

После этого никому уже не придет в голову удивляться известию, что он служит у Буденного, в Первой Конной.

Там, только там ему и служить, а все, что осталось позади, все его заблуждения и ошибки пусть развеются под копытами его коня, как черный прах, как дым.

Казалось бы, вот и кончились его метания, теперь он уверенной рукой сам направляет своего коня и никакой злой силе уже не удастся перехватить его повод. Слишком большой ценой было заплачено за обман, чтобы вновь поддаться обману.

И вдруг снова круто шарахается в сторону его конь. Шарахается неотступно сопровождающей Григория тени.

Черная повязка обмана и заблуждений спала с его глаз, но багровая тень содеянного ошибавшейся рукой продолжает сопутствовать Григорию. С трагедией заблуждений, ошибок и преступлений покончено — начинается трагедия расплаты. И уже не от самого Григория будет зависеть, какой мерой наказания он должен будет искупить свою вину.

Суровы законы классовой борьбы. С какой бы горячей искренностью ни старался Григорий Мелехов, командуя эскадроном у Буденного, смыть своей и вражеской кровью прошлые грехи перед Советской властью, она не в состоянии начисто забыть об этих его грехах. И тут дело не только в том, что на шашке у Григория осталась кровь красных бойцов. Великодушная Советская власть не намерена была мстить тем заблуждавшимся и обманутым людям, что скрещивали клинки с ее бойцами в открытом бою. А Григорий Мелехов, как известно, никогда не стрелял в спину, не наносил ударов из-за угла. У него не отнять ни его личного мужества, ни уважения к мужеству своих противников в кровопролитной борьбе. Не в пример тому же полковнику Андреянову, ему, выходцу из трудовой казачьей семьи, понятны законы рыцарской чести. Григорий и сам умеет бестрепетно смотреть в глаза смерти. И хотя он, служа в белоказачьей армии, воюет за неправое дело, в бою лично он честен. Нельзя сомневаться, что, и перейдя на сторону красных, Григорий решил не только своей шашкой, но и сердцем до конца служить правому делу.

Но историческая обстановка в то время складывалась не в пользу таких, как Григорий Мелехов. Тем отъявленным врагам Советской власти, которые сумели опутать паутиной обмана казаков, вообще были чужды понятия о воинской чести. Чувство чести, присущее русскому офицеру суворовских, кутузовских времен, они заменили вероломством. Можно вспомнить, как Советская власть, обезоружив и захватив в плен в самом начале революции многих своих врагов из среды офицерства и полагаясь на их честное слово, освободила их и какой она потом ценой заплатила за это. Среди них были и такие, как Краснов и другие белоказачьи генералы и офицеры, пролившие потом реки народной крови.

Великодушие Советской власти подверглось испытанию, и в интересах защиты революции в будущем она вынуждена была ограждать себя от всяких случайностей. Тем более что, наряду с офицерами, которые, перейдя на сторону революции, честно служили ей на фронтах гражданской войны, затесались в Красную Армию и другие, которые при первом же удобном случае переходили на сторону врага, открывая фронт.

А Григорий Мелехов, судя по его послужному списку, до службы у Буденного был в белоказачьем стане не совсем незначительной фигурой. Как-никак командовал он повстанческой дивизией, а значит, был не простой казак. Тем в Красной Армии, кто вчитывался в послужные списки бывших офицеров, думая, как бы предупредить измену, известен был только этот Григорий. И, взвешивая его службу у белых и его недолгую службу и Будённого, они приходили к неутешительным для него выводам. К тому же явствовало из его послужного списка, что до своей службы у белых он уже служил у красных и даже был близок к Подтелкову. Кто же поручится, что он опять не переметнется во вражеский стан?

И обстановка на польском фронте к тому времени сложилась тяжелая. А того, другого, «главного» Григория люди, читающие его послужной список, не могли знать. Он был от них скрыт. И, пропуская бывших офицеров сквозь «фильтр», они решают, что самое лучшее будет отправить его с фронта домой, на Дон. Там его лучше знают.

И там, в хуторе Татарском, он сталкивается с Михаилом Кошевым, своим бывшим другом.

С каким волнением едет Григорий по степи домой на арбе, какими глазами смотрит вокруг! Он не хочет осквернить это свое настроение короткой утехой с «Зовуткой», беспутной и несчастной подводчицей, которая ночью откровенно зазывает его к себе под шубу. В другое время Григорий не отказался бы, он ко многому привык на войне, но теперь — нет, он чувствует в себе прежнего Григория и не хочет загрязнить его.

И секунды нельзя сомневаться, что возвращается он домой без всяких плохих дум и помыслов, истосковавшись по земле, по детям, по Аксинье.

Но законы борьбы суровы. Да, Михаил Кошевой должен бы знать Григория лучше, чем кто-либо другой. Но последнее время он помнил Гришку командиром повстанческой дивизии, воевавшей на Дону против Советской власти. А жизнь Григория в Красной Армии, его служба у Буденного от глаз Михаила скрыты, об это он знает понаслышке и легко может заключить, что тот там выслуживался, стараясь отмыть от своих офицерских рук кровь пролетарских бойцов.

А вокруг опять начинает поднимать голову враг, постреливают, пошаливают вернувшиеся в станицы и хутора из белой армии казаки. Зная необузданный нрав Григория, не может поверить Михаил, что не возьмется тот больше за оружие и не повернет его против Советской власти. И все те преступления, которые совершили и еще продолжают совершать отъявленные враги Советской власти на Дону, ложатся на плечи Григория тяжким грузом.

К тому же в сердце у Михаила Кошевого живет жажда возмездия за семью, загубленную карателем Митькой Коршуновым. Кошевой отказывается признать, что Григорий Мелехов и Митька Коршунов — люди разного замеса.

Если Митька Коршунов — убежденный и злобный враг Советской власти, то Григорий Мелехов — обманутый, заблудившийся человек. Если Коршунов так и остался врагом, то Мелехов при первой же возможности перешел к красным. Михаил Кошевой помнит только, что Митька Коршунов и Григорий Мелехов были в одном белоказачьем стане. Служба Григория у Буденного для Михаила Кошевого — почти что пустой звук. Да и не уволили бы его из Красной Армии, если бы ему там доверяли…