Зной прошлого

— Ну и вернулись?

— Нет. По всей видимости, они еще долго искали меня в лесу. Но вечером к бункеру пришел один из моих спасителей. Увидев, что я ранен, он дал мне перевязочный пакет и помог наложить повязку. Принес он с собой и немного хлеба. А самое главное — заверил меня, что все посты вокруг сняты, так что я могу без опаски покинуть свое убежище. Когда совсем стемнела, я двинулся по направлению к селу, где жила моя жена. Решил во что бы то ни стало уговорить товарищей помочь мне связаться с партизанами. К утру был на месте. Смотрю — все село блокировано. На полях не видно ни одного человека. Что-то серьезное случилось, но что именно — не знал. Среди ночи пробрался к нашему дому. Жена, как увидела меня, чуть чувств не лишилась. «Уходи быстрее, — шепчет, — все село блокировано. Завтра с утра будут жечь дома тех, кто ушел к партизанам». Я сразу понял, что товарищи, на которых надеялся, ушли в лес и создали отряд. Так мне сделалось обидно и горько, что и жизнь стала не дорога. Почему не поверили мне, почему обманули? А ведь я из самой Сербии пробирался сюда с оружием. Сколько страха натерпелся по дороге, сколько рисковал, и все напрасно. Что было делать? Простился с женой, перекинул винтовку через плечо и ушел. Иду и думаю — уж лучше смерть, чем такая жизнь. И удача от меня отвернулась, и товарищи мне не доверяют. Неподалеку от села размещалась немецкая радиостанция. Подойдя к ней, я принялся стрелять по освещенным окнам. В ответ открыла огонь охрана. Но мне уже было все равно. Когда кончились патроны, я бросил винтовку и, не прячась, зашагал прямо на вспышки выстрелов. «Стреляйте! Стреляйте!» — кричал я что было сил. Не знаю уж почему, но охранники побежали к зданию радиостанции и скрылись в нем. В это мгновение до меня донесся голос жены. Как только сердце не разорвалось от боли. Умирать здесь, на ее глазах, я не хотел. Пользуясь темнотой, скрылся и вновь остался один, совсем один. Даже винтовки не было…

— Помню, все помню, — расплакалась при встрече со мной жена Будева. — Ведь я-то думала, что Райо давно в горах вместе со всеми нашими из села, а он взял да и объявился как-то ночью. Мне бы радоваться, а я от страха за него словно окаменела. Потом спохватилась и стала его уговаривать уйти скорее из села. Убегай, говорю, завтра будут жечь дома партизан! Он меня еще о чем-то спрашивал, а я никак в себя прийти не могу, слов не слышу. Когда опомнилась, бросилась за ним следом. Не знаю, как сумела выбраться из блокированного села. Услышала стрельбу со стороны радиостанции, кинулась туда, кричала, звала его. Почудилось мне тогда, что увидел он меня, остановился на мгновение, но затем исчез в темноте. Решила, что от меня он убегает…

Нет, не от нее убегал Райо. Я хорошо помню последние слова Будева:

— Перестал прятаться. Среди бела дня подходил к работавшим на полях крестьянам. С минуты на минуту ждал ареста. Считал, что кто-нибудь да выдаст меня полиции. Но люди, видимо, жалели меня, обросшего, исхудавшего, давали мне немного хлеба. Вначале они пытались расспрашивать меня, кто да откуда, но я, как правило, отмалчивался. Один из крестьян упорно советовал мне уходить в горы и искать там партизан. «Здесь, парень, пропадешь, рано или поздно попадется на твоем пути плохой человек», — убеждал он меня. А старая крестьянка, утирая глаза кончиком платка, вздыхала: «К матери родной беги, сынок. Она тебя убережет». Поначалу я и не думал возвращаться к родителям, но больше податься мне было некуда. Пошел я в родное село, хотя и знал, что мне там лучше не появляться. И предчувствие не обмануло — в первый же день я угодил в засаду. Полицейские набросились на меня так неожиданно, что я даже не успел выхватить пистолет, чтобы последнюю пулю выпустить в себя. Потом арестовали и отца. О себе не жалею. А вот перед моим стариком я виноват. Всю жизнь он трудился с утра до ночи на чужих людей, чтобы меня человеком сделать, а я ему на старости лет такой подарок преподнес — смертную казнь или в лучшем случае тюрьму.

Райо прикрыл глаза. Уже рассветало.

— Давай поспим немного, — прошептал я. — Скоро утро.

— Давай, — откликнулся Райо.

Синие тени за зарешеченным окном предвещали наступление нового дня — еще одного дня в фашистском застенке…

Незаписанный рассказ политкомиссара

Михаил Дойчев стоял возле Мавзолея Георгия Димитрова и наблюдал за праздничной демонстрацией трудящихся. На его груди золотом горела Звезда Героя Социалистического Труда. Я знал, что он лишь недавно перенес тяжелую операцию. Лицо его было бледным и осунувшимся. Не только в движениях, но даже и в улыбке, как и прежде обаятельной, сквозила усталость. Однако его поддерживало необыкновенное жизнелюбие. Многие знакомые и боевые товарищи подходили поздравить его с праздником. Для каждого находились у него приветливое слово и добрая улыбка.

Демонстрация еще не закончилась, когда Дойчев предложил мне:

— Если не возражаешь, давай уйдем. Устал я.

— Хорошо, — согласился я.

По узким улочкам мы выбрались из многолюдного центра и присели на скамейку в сквере у памятника воинам Советской Армии. Прикрыв глаза, Дойчев тяжело дышал.

— Как бы там ни было, — тихо, словно самому себе, произнес он, — а я на двадцать лет пережил многих моих товарищей.

— Верно, — согласился я и тут же смутился, поняв необдуманность своих слов.

— Не мало, совсем не мало. Видел я и хорошее, и плохое. Ни о чем не сожалею, вот только об одном не могу вспоминать без боли…

Михаил Дойчев тяжело вздохнул и умолк. Я давно хотел, но все не решался расспросить Михаила о партизанской борьбе в нашем крае. Дойчеву было о чем рассказать — не многим людям выпало счастье внести столь заметный вклад в борьбу против монархо-фашистского режима и в социалистическое строительство после победы революции.

С юных лет Михаил Дойчев отличался завидными упорством и трудолюбием. Лишенный возможности закончить школу, он много времени уделял самообразованию, жадно читал, во всем старался докопаться до истины. Сама жизнь была для него школой, а его учителями очень скоро стали коммунисты старшего поколения. И вполне закономерно, что он нашел свое место в рядах борцов за новую, свободную Болгарию. Вначале он руководил ремсистской организацией в Каблешково, затем стал секретарем районного комитета РМС. Позднее, вплоть до перехода на нелегальное положение, Михаил Дойчев, как и Атанас Манчев, был секретарем окружного комитета РМС. Попав в руки полиции, Михаил мужественно держался на допросах и сумел совершить побег из тюрьмы. Выбравшись на свободу, он стал командиром Камчийского партизанского отряда, объединившего находящихся на нелегальном положении антифашистов Варненской и Бургасской областей. Профессиональный революционер и преданный делу партии коммунист, он все свои силы отдавал борьбе за торжество коммунистических идей. Его организаторский талант был направлен на повышение боеспособности районных ремсистской и партийной организаций, на создание сети ятаков и добровольных помощников партизан, на подготовку землянок и тайников, на сбор оружия и продовольствия. Трудно переоценить роль Михаила Дойчева в создании партизанского отряда «Народный кулак», комиссаром которого он являлся. Позднее он стал комиссаром приморского отряда «Васил Левский», в котором и сражался с врагом вплоть до победы.

А было ему тогда лишь двадцать четыре года…

После победы революции Михаил Дойчев занимал ответственные партийные посты в Бургасе, руководил военным отделом при областном комитете партии. Затем долгие годы он находился на хозяйственной работе: был директором шахты «Черное море», которая под его руководством за два года превратилась из отстающего предприятия в победителя республиканского социалистического соревнования, руководил шахтой «Перник», заводом имени В. И. Ленина. Со временем он стал заместителем министра, был избран кандидатом в члены ЦК БКП.

Болезнь оборвала его жизненный путь в 1965 году.

Однажды Михаил Дойчев поделился со мной: