Слово арата

— Амыр, — говорю. — Амыргын-на-дыр бе инар? Все как нужно: здравствуйте, все ли у вас хорошо?

Карашпай, конечно, отвечает, как положено:

— Менди. Все хорошо. Цел ли ваш скот?

Сказал и ждет, что я отвечу. А я глаза в землю и молчу.

Мне надо про свой скот сказать и у него спросить: «Все ли с вашим скотом благополучно? Милостивы ли болезни?» Про болезни я помнил, а что еще — вылетело из головы. В юрту народ набился. Все на меня смотрят, хихикают. Я потихоньку глаза поднял, а из-за спины Карашпая девчонка высунулась, прыснула и снова спряталась. Это Долзатмаа. Я как увидел ее, так сразу и осмелел. Отбарабанил, что положено. Кажется, сошло.

Если правду сказать, что после меня отец говорил, я почти и не слышал. Все караулил — не выглянет ли моя невеста. Забавная такая девчонка!..

Отец по всем правилам речь держит:

— Привез я своего бедного сына… приняли мой подарок… догадываетесь, зачем мы приехали, сват мой?..

Тут отец вытер мундштук трубки и протянул Карашпаю. Тесть его трубку пососал, свою подал. Подымили оба.

Пюльчун сам несколько раз затянулся и, прервав свой рассказ, заметил:

— Что меня до сих пор удивляет: сколько надо было речей произносить! На хурале столько не говорят, сколько перед свадьбой!… Да-а. Искурили старики трубки. Мой отец шелк достает. Развернул его, держит на вытянутых руках, сам на корточки перед Карашпаем присел, голову наклонил, смотрит снизу вверх по-гусиному и новую речь начинает. Опять про бедного сына — про меня, значит! — про невесту, про то, чтобы мы в одной юрте вместе жили. И говорит, и говорит… Отдал в конце концов шелк. Ну, думаю, все теперь. Ничего подобного! Снова трубку раскурили, обменялись. Сидят, тянут табак, будто важную работу делают, Карашпай распорядился:

— Ну-ка, жена, подай чаю сватам!

Тут дело веселей пошло. Вмиг перед нами чайники с чаем появились. Мать из чугуна мясо вытащила, протянула сватье, мешок с аракой достала, незаметно отца локтем подтолкнула, а тот не замечает. Мать посильнее его стукнула.

— Ок кодек! — отец спохватился и прикрыл полой мешок.

С чаем управились быстро. Еду, какая была, попробовали. Мясо сварилось. Отец Карашпаю араку подал — с поклонами, со словами… Всего не перескажешь! Я уже сидеть устал. А дело само собой идет. Все по правилам, по обычаям. Карашпай пиалу взял, налил араки. Держит пиалу в левой руке — дрожит у него рука! Макнул средний палец правой руки в араку — брызнул в очаг, во все четыре стороны юрты брызнул, на божка… Щелкнул себя по горлу, взялся обеими руками за пиалу, выпил. Отцу подал, матери, теще…

Я давно и с чаем и с мясом управился. Сижу. На невесту украдкой поглядываю. А невеста за спинами отца и тестя прячется. Тоже нет-нет на меня посмотрит. Знаешь, никак не думал, что такая красивая девчонка окажется!

Старшие от араки хмелеть начали. Разговор у них общий идет, безо всяких правил уже. Я соображаю: выходит, женят меня теперь. А сам глаз не могу оторвать от девчонки…

Долзат вошла в «юрту», прислушалась, улыбнулась, хотела что-то сказать — должно быть, позвать нас, но не стала перебивать.

— С того дня все насмотреться не могу, — пошутил Пюльчун.

— Ну, а свадьбу-то скоро справили?

— Что ты — скоро! Только через два месяца на вторые смотрины поехали к невесте. Мне новый халат сшили, сапоги в лавке купили… Карашпай к этому времени в избушку перебрался. Тоже вроде юрты — круглая, покрытая корой лиственницы. А старую подлатали — стропила и стенки от нагара очистили, дыры на войлоке зашили, внутри все прибрали и замок на юрту повесили.

Ну, приехали мы. Карашпай и Норжунмаа встречают, нарядные. Долзатмаа тоже во всем новом. Вокруг нее девушки из соседних аалов. Меня увидели, хихикают, перешептываются. Я уже посмелее держусь. Родители наши поздоровались, трубками обменялись, расспросили друг у друга о родственниках, о собаках и птице. Только после этого про «дело» заговорили.

— Пришло время познакомить моего бедного сына с вашей дочерью, — говорит отец и тянет из-за пазухи кожаный мешок с аракой. Налил в пиалу, двумя руками тестю протянул. Вместе с шелком.

— Пусть будет так. Что поделаешь — обычаи с древних времен устанавливались. — Карашпай принял подарок, передал шелк жене, выпил араку, подал моему отцу прикуренную трубку.

Тут теща заговорила:

— Ну-ка, девушки, заплетите Долзат волосы в две косы, и еще в две косы, и еще в две косы… Украсьте косы ее. Пока не заплетешь косы девушке, женихов не оберешься: едут, сватают, Теперь будут знать, что Долзат моя уже выдана, перестанут надоедать.

— Верно, верно, — согласился отец.

На улице суета — пир готовят. В двух котлах мясо варится. Чай кипит. Пар над котлами столбами. Парни крючьями мясо переворачивают. Один выловил легкие, в корыто деревянное сложил, разрезал на мелкие кусочки, теще принес. Та разделила, чтобы на всех хватило. А собралось людей порядочно, все проголодались, ждут, когда кормить станут. Чем Норжунмаа угостила — жевка на два хватило, Проглотили — не заметили. Тут мясо поспевать стало. Парни тащат его из котлов, режут. Запах такой, что все слюни глотают.

Теща порядок знает. Карашпаю голову баранью подала, отцу моему — курдюк, матери — лопатку и голень. Себе тоже голень взяла и грудинки добавила. Потом уже всех обнесла. Каждому по два куска досталось. Кто ножом режет, кто прямо зубами расправляется. Похоже, и забыли, зачем пришли. Одна еда на уме. Суп дали. Хлебают шумно, жадно.

Карашпай поднялся, отрезал от бараньей головы кусочек губы.

— Ну, давайте невесту с женихом знакомить будем. Идите сюда, дети мои, — нас позвал. — Держите зубами этот кусочек. Правило такое: жених и невеста знакомятся через пригубление, в лицо друг другу смотрят.

— Иди, иди, — подтолкнул меня отец. — Такое правило.

Парни из наших аалов сгрудились позади меня. За Долзат ее подружки собрались. Подошла моя невеста совсем близко — дыхание ее чувствую, а я растерялся, стою, с места сдвинуться не могу.

Тесть подсказывает:

— Ну, берите. Тяните друг у друга.

Ничего не соображая, прикусил кусочек мяса. И Долзат взяла. Смотрим друг на друга — губы рядом, нос к носу, подбородками касаемся… Держим баранью губу в зубах. Долго, наверно, простояли, пока кто-то из нас не перекусил кусочек.

Со всех сторон кричат:

— Ой, мать моя!

— Ну, пропал ты, дорогой!..

Я перебил Пюльчуна:

— А зачем это — пригубление?

— Вроде русского «горько». Когда у русских на свадьбе «горько!» кричат, — целуются. Так ведь? — Он недолго помолчал. — После «пригубления» считается, что невеста уже отдана, хотя свадьбы и не было. Я долго еще к Долзат похаживал, пока свадьбу сыграли. Дней через десять в наш аал Карашпай свою старую юрту перевез, рядом с нашей поставили. Для молодых. А я все хожу… Потом старики сговорились, в какой день невесту привезут. Тут у нас пошла суета. Телку закололи. В лавке белого вина купили. У соседей хойтпак заняли, чтобы араки побольше нагнать. Напекли, нажарили всего. Я опять приоделся. Жду. Вот в этот день, знаешь, волновался!..

От нас навстречу гостям с десяток всадников выехало. Тоже нарядились. Мне бы дома сидеть, а я за ними увязался. Отъехали наши немного, на пригорке остановились, коней к кустам караганника привязали. Стоят пересмеиваются. Кто-то закричал:

— Едут! Едут!

— Правда, едут!

Выглянул из-за кустов и я. Действительно, к пригорку приближались Карашпай, Норжунмаа и еще несколько верховых. Среди них разглядел и Долзат — в халате, крытом зеленой далембой, с красным кушаком. Ехала она на гнедом коне. Лицо вместе с шапкой белой материей закрыто.

Встречающие расстелили на земле ковер, помогли моей невесте сойти с коня, усадили ее. Дождались, пока весь «караван» подойдет поближе — с навьюченными быками, с овцами, с коровой… Угостились аракой, снова Долзат на коня посадили, повезли к нашему аалу.

Смешно вспомнить! На своей собственной свадьбе я самым любопытным гостем был! Бегал от куста к кусту, прятался, подглядывал: что же дальше будет?