Слово арата

Потом она угостила меня айраном, сдобренным просяными отрубями.

Поев на дорогу, я сказал:

— Ну вот, теперь зашагаю, сестра. До свидания, Сюрюнма!

— Зачем «до свидания»? Пришел — и сразу уходишь! Сиди здесь, брат, — приказала она.

— Нет, я скоро приду. Тут ведь недалеко, сестра.

— А-а, тогда принесешь мне конфеточек-сахарков, брат, и моей куколке на платье.

Она поднялась на цыпочки, прощаясь со мной.

— Принесу, сестра.

Я поцеловал ее белокурую косичку.

Мои дорожные припасы Албанчи уложила в старенький мешок. Подала мне:

— На. Ступай. Счастливой тебе дороги!

Попрощавшись с Албанчи и Сюрюнмой, я перекинул за левое плечо кулек с дорожными припасами и быстро вышел. Пройдя несколько шагов, я обернулся. Албанчи стояла возле чума, придерживая вцепившуюся в ее подол Сюрюнму.

Начинался май. Пробивались побеги прибрежной зелени и кустики подснежника. Почки на деревьях набухали — вот-вот они выпустят нежно-зеленые крылышки будущих листков, но лед на реке еще не тронулся. Только у берегов виднелись желтоватые, как сыворотка, разводья, да еще кое-где на середине реки, в самых быстрых местах, весна уже успела пробуравить ледяную крышку.

Шагая высоким берегом, я раздумывал: «Когда же он тронется, этот лед? Хем-Белдир небось на той стороне. Как тут перебраться через Каа-Хем?»

Я шел около часа, прежде чем показались знакомые места — устье родной Мерген. Вот домик белобородого Мекея. Из этого окна я выпрыгивал, когда меня украли. Старый Мекей умер — его дом нисколько не изменился. А здесь, у этого камня, стоял наш чум.

Дорога стала подыматься вверх к плоскогорью. Неожиданно я увидел скачущего в мою сторону всадника. «Кто это может быть?» На всякий случай я скользнул в сторону и спрятался в буреломе.

Всадник приближался. Уже видно: с ружьем… Женщина… В лад размеренной рыси, она громко пела.

Теперь нас разделяло не больше десяти шагов. Сердце у меня застучало. Торопясь, я закричал: «Вера! Вера!» — и выскочил из чащи. Сильным рывком она осадила коня и вытянулась на стременах. Я подбежал к ней. Вера спрыгнула с лошади. Мы молча обнялись и долго не могли вымолвить ни слова. Потом она отстранилась.

— Как ты здесь, Тока? Куда бежишь? На свидание? — Вера лукаво улыбалась.

Я тоже хитро сощурился и выпалил:

— Тебя встречаю, Вера!

— Ой ли?

— Да, да. А ты откуда летишь? Все партизанишь? С той осени?

— Да. Теперь взяла разрешение, еду домой на побывку… О моих стариках что-нибудь знаешь?

— Не хотел я встречаться с Чолдак-Степаном, всегда обходил Усть-Терзиг, но от людей слышал, что здоровы. Ну, да теперь сама скоро увидишь. Это вот мне далеко, а тебе на таком коне быстро.

Лицо Веры потемнело.

— Далеко? А говоришь, что меня встречаешь… Куда же ты направился?

— Иду вниз, в Хем-Белдир. Попробую учиться. Возьмем тебя: с таким конем и ружьем едешь домой, была на войне. А я? Какой с меня толк, когда я ничего не знаю и ничего не умею?

— Значит, не скоро мы с тобой теперь увидимся, — грустно сказала Вера. — Ну, что ж, давай хоть посидим здесь на дорожку. У меня в тороках узелок, отвяжи-ка и давай сюда. Закусим, а потом и ты себе пойдешь, и я домой поскачу.

Мы поели сушеного мяса с хлебом, напились воды и немного посидели на берегу Мерген.

— Ну, Тока, времечко наше пролетело, как ласточка над ручьем. Пора. Иди себе в Усть-Хопто, и я поскачу.

Я отвязал коня и подвел к Вере.

— Ну что ж, все, Тока… Хорошо, до свидания.

Признаюсь, мне стало не очень хорошо на сердце, когда при этих словах она вдруг поспешно и низко опустила свое лицо. Мне хотелось ей тоже что-то сказать, но в горле так запершило, что я вовсе ничего не сказал, а только крепко пожал ей руки.

Глава 3

Каа-Хем

Вскоре я добрался до Усть-Хопто и не удержался от того, чтобы не завернуть к Пежендею, который батрачил неподалеку.

Старший брат узнал меня сразу и с радостью кинулся мне навстречу:

— Куда ты, братик? Дома у нас что нового? У сестры Албанчи? А Чолдак-Степана как бросил, каким способом от него ушел?

Я торопливо рассказал ему новости.

Пежендей оглянулся.

— Тожу-Хелин тоже всех прикручивает, как твой хозяин Чолдак-Степан. Сколько уже лет ему скот пасу, хлеб сею, кошу, молочу, и ведь чисто работаю. А получить от него ничего не получишь, тебя же самого все должником считает.

Подумав, добавил:

— Тоже здесь долго не проживу, уйду.

Пежендей поднялся. Прошелся взад и вперед, посасывая свою трубку. Потом, нахмурившись, сказал:

— Бросить, выходит, бросишь, уйти-то, выходит, уйдешь, да от них, от чиновников, куда потом денешься? Ведь загубят?

— А ты — как я… Знаешь? Убеги совсем. Что тебе делать у этой… трухлятины?

— Я же, братик, ты знаешь, не чей-нибудь, — работник Тожу-Хелина. Твоего хозяина партизаны разбили, а мой, как прежде, при всех правах. Сначала ты пойди, посмотри, узнай про все. Я за тобой пойду. А сейчас ночуй в той вон юрте. Каша на полке. Поешь и спать ложись.

Потом Пежендей показал туда, где на проталине с голубым налетом талого снега и островками подснежников паслись кони.

— Мне пора поглядеть за моим табуном.

Брат ушел, а я отправился к указанной им юрте. Впрочем, юртой ее можно было назвать с трудом. Это был тот самый нищий-разнищий шалаш, куда мы забрели в один из давнишних и памятных дней наших скитаний вдвоем с матерью. Ничего в кем не изменилось: ни изъеденные временем стены, ни пища его жителей.

Наскоро осмотревшись и поев, я устроился у стены и незаметно уснул.

Разбудил меня Пежендей. Пора было собираться. Брат вывел меня на дорогу, мы попрощались, и я хотел было идти, как впереди увидел самого Тожу-Хелина. Подойдя к нам, хозяин по-домашнему распахнул желтый ламский халат и указал на меня пальцем.

— Что еще за штука? Что вы обсуждаете?

— Позвольте объяснить: мой братик. Парень, значит, в Хем-Белдир учиться идет.

— В Хем-Белдир? Учиться, говоришь? Ишь удалец объявился! Думаешь, сорви голова, дурь твоя так и сбудется?! Выкинь это из головы… Да знает ли, олух, что такое законная управа и милостивый суд? Пойми же ты, олух: твой брат Пежендей потерял мою скотину. Ему откупиться надо. За брата старшего походишь в табунщиках. Уж я подумаю, позабочусь, как тебе остаться тут и больше никуда не ходить.

Не дожидаясь ответа, Тожу-Хелин впопыхах зарядил себе нос таким количеством табаку, что ему, наверное, пришлось изрядно почихать и пофыркать, возвращаясь к себе в юрту.

Три дня и три ночи провел я в заточении у Тожу-Хелина.

Бежать мне помогли друзья брата.

Уже под утро я выбрался из шалаша. Дорогу ночью прихватили заморозки, и она некстати похрустывала. В стороне залаяла собака. Замерев, я вглядывался в тьму. Собака еще тявкнула разок-другой и притихла.

Десятка два бескрыших изб деревни Бояровки в Усть-Хопто, сруб для будущей школы и русская церковь остались позади. Вскоре показалось поселение Кундустуг [37]. Оно вытянулось редкими строениями по берегу Каа-Хема и, как я узнал, делилось по имени первых поселенцев на две самостоятельных деревеньки: верхняя — Федоровка, и нижняя — Гагаровка. А в них-то, вместе взятых, всего-навсего десять домов.

Предвидя погоню, я, не задерживаясь, миновал Кундустуг и продолжал путь вниз по реке.

В дороге шли дни. Тем временем снег совсем подтаял и побежал ручейками. Что ни овражек или просто низинка, — сверкающее весеннее озерцо. Посмотришь вдаль — взгляд скользнет по ослепительной глади водоемов и всего степного половодья, голова закружится и все померкнет от их блеска.

По весенней воде налетело в степь непроглядное множество птиц. Они-то хорошо устроились. Ныряют себе… Одна за другой подкидывают вверх перепончатые лапки, а сами что-то выклевывают под водой. Людям бы так научиться жить на раздольях земли, постигнуть тайну всего, что нужно для жизни твоей и для жизни тех, кого ты любишь, и для жизни всех, кто живет.