Горелом

— Ты это… про Герцога-то потише.

— Да я и ничего. Просто не понимают они, что хоть с чьего позволения, а все равно не все им вскроешь. Ну, допустим, Чумную башню они размуруют, коли так неймется. Их проблемы, да санэпидемстанции. А Черную как вскрыть? А уж про Беглянку я вообще молчу…

— Вот и молчи. Наше дело подневольное, куда скажут, туда и отведем. А новый следователь такой въедливый, что и в норы Мышиной башни влезет, чтобы своего маньяка сыскать.

— Ну, так я ж не против. Только и они пусть поймут!

Зоркий служитель углядел мальчика с пирожком и спикировал на жертву, как достойный продолжатель традиций «наводящего ужас» грифона:

— Сказано же — нельзя! — он выдрал недоеденный пирожок из рук оторопевшего нарушителя. — Опасно для жизни!

Пацан ошалело заморгал и торопливо сбежал, вытирая замасленные ладони о штаны. Пожилой служитель перевел гневный взгляд на Яна, не усмотрев в его руках опасных для жизни печеных изделий, смягчился:

— Вы что-то хотели?

— Я ищу Авана Бугга. Он сотрудник музея.

— Вам прямо, две лестницы вверх, одна вниз, через Перепелячью башню до Гнилой, там увидите, — служитель неопределенно махнул рукой, а сам засеменил к выходу, держа пирожок с осторожностью сапера, несущего гранату без чеки.

* * *

Теперь понятно, почему Пьетр не пожелал снова соваться в Замок. Словно перейдя невидимую, но отчетливую границу, Ян вдруг ощутил, как на него обрушилась странная тревога. Все, вроде бы, то же самое. Даже посетители прежние, бестолково бродят по переходам. Ну, разве что их стало заметно меньше, все сбились в стайки, и одиночек нет совсем. Но беспокойство не отпускало. Хуже того, оно разрасталось, растекаясь, словно отравленная кровь по жилам. Стало душно, воздух сгустился и почернел…

— Вам плохо? — обернулось чье-то участливое лицо.

Ян не слишком вежливо отмахнулся, грубо оттолкнув доброхота, и устремился прочь из полутемного зала, к свету, словно ошалевший мотылек. Вверх, по ближайшей лестнице… Рассохшаяся дверь поддалась тяжело, скрипнув коваными железными петлями. Солнце ударило в глаза. Рванувший навстречу ветер нес запах реки и бензина.

Несколько минут Ян стоял, судорожно вцепившись в каменный зубец барьера, огораживающего смотровую площадку башни, и пытался отдышаться. Даже здесь, наверху ощущение катастрофы, кромешного гибельного ужаса отпускало с трудом. Смотреть за спину не хотелось. Казалось, что вместо древних, незыблемых стен там обнаружится насквозь прогоревший остов, готовый рухнуть от малейшего дуновения.

…Снова скрипнула дверь, впуская хихикающую парочку подростков. Краем уха Ян слышал, как они разочарованно шушукаются: «…Ну вот, откуда его принесло, никто ж сюда не ходит?.. Пойдем лучше на северную башню?.. Там ветер!..»

А это которая из башен? Если судить по высоте и ракурсу, то скорее всего Мышиная. Щели кладки забились землей и там белели мышьи розы — размером с ноготь, исключительно колючие цветки.

Внизу рассыпался Старый город, откатившийся от подножия замка на безопасное расстояние. Маячила пузатая Колокольня, вздымал зубчатый свод Четырехглавый Дворец, с севера на восток текла река Серебряна, перехваченная скобой большого моста. Почти сразу за большим мостом река раздваивалась, огибая длинный, вытянутый остров. К основной части Старого города его пришивали стежки четырех мостов поменьше. Правда, один из них, знаменитый Звериный, недавно лопнул… Ян вздохнул, отводя взгляд. На противоположном берегу расползалась до горизонта новая часть Белополя, пригвожденная к набережной длинным шпилем городской Ратуши.

Белополь с высоты птичьего полета напоминал знак бесконечности, в каждой петле которого главенствовали с одной стороны — Замок Тысячи башен, с другой стороны — городская Ратуша, а большой мост схватывал этот бант пряжкой.

«…Да не уйдет он никуда!» — негодовали за спиной все громче. — «Небось, турист, вон как таращится…» Дверь сердито вякнула.

Ну что? Может, тоже пора делом заняться?

Ян с опаской вернулся в стылый полумрак замковых недр… Да, неприятно. Страх ушел, но осталось ощущение болезненной напряженности, будто касаешься гнилого зуба в воспаленной десне. Так и мнится, что сейчас прошьет болью, как током, насквозь. Но какое это все имеет отношение к нему самому?! Да, горелом чувствует беду, но ее уже не отвести. Она уже случилась. И горелом здесь бессилен…

В голове тупо и тяжело пульсировало.

* * *

В округлом зале, занимавшем все поперечное сечение башни, толклось совсем немного людей. Стрельчатые окна наверху пропускали свет строго очерченными потоками, и каждый из них в определенное время суток лучше всего освещал только одну картину на стене. Сейчас это был некий герой в бронзовом шлеме. Но зрители столпились у другого холста, где на небольшом, темном полотне скорчился среди камней угрюмого вида человек. Весьма неприветливая картина. Мало кому нравится, но всегда привлекает внимание.

— А что он делает?

— Душу ищет. Ведьма его душу скрала и запрятала в камнях, а потом сверху замок возвели и тысячу башен, чтобы обмануть того, кто за душой придет.

— Говорят, завладевший душой первого горелома, сможет кого угодно заставить полюбить себя.

— Не душой, а сердцем! Стоит предъявить заколдованное сердце своей пассии, и она не сможет тебя отвергнуть.

— Да оно уж усохло за века, что там предъявлять? — среди любителей легенд всегда находятся скептики. Вот сам факт наличия магии в чьей-то душе или сердце их не беспокоит, а его сохранность — пожалуйста!

— Ой, а я слыхала, что ведьма душу горелома с собой в могилу забрала вместе с кучей сокровищ! Надо только правильно угадать самую первую башню.

— Да тут почитай в каждой что-нибудь сыщется. В одной из башен точно схоронен выкуп за Невезучего герцога.

— А еще где-то по замку скачет золотой олень и летает золотая птица. Птицу нужно ловить на икру лунной рыбы, а чем приманить оленя — не знаю…

Нарисованный человек на старом полотне не желал сокровищ. Он, опустив голову, тяжело опирался на крестовину меча, косо вонзенного между скальными обломками. Безразличный ко всему, погруженный в собственные думы.

— Где-то я такой клинок уже видел.

— У егерей. У них кинжалы похожей формы, только размер меньше. Это традиция.

— Постойте… — кого-то в очередной раз запоздало осенило провести параллели. — Значит, егеря — наследники первого горелома?

— Он был охотником на нечисть. Так что в каком-то смысле — да. Егерям — компактную версию меча, гореломам — проклятие.

— Тоже компактное?

Гурьба посетителей потихоньку переместилась в сторону, изучая остальные картины и обмениваясь новыми способами быстрого обогащения за счет мифических Замковых сокровищ. За спиной усталого владельца меча зыбко и вечно тлел горизонт, обозначая мертворожденное утро. Даже освещенное солнцем, полотно оставалось темным.

Перед картиной задержалась только коротко стриженная девушка, показавшаяся Яну поначалу подростком. Она стояла, сцепив руки за спиной, и уставилась на картину, словно в окно. Не рассматривая полотно, а глядя внутрь. С печальной серьезностью.

— Они не хотят…

— Что? — машинально отреагировал Ян, не сразу сообразив, что девушка просто думает вслух. Но теперь он привлек ее внимание.

— По преданию любой из гореломов может снять свое проклятие, если спустится вниз и вернет свою душу, — девушка посмотрела искоса. — Вы слышали, чтобы кто-нибудь из них пытался это сделать?

Сам не зная с чего, Ян поддался на провокацию:

— Если б все было так просто, то разве остались бы на земле еще гореломы?

— А вы думаете, что каждый из них действительно мечтает снять свое проклятие?

— Любой нормальный человек захотел бы избавиться от такого дара, — Ян вдруг не без удивления осознал, что уклонился от прямого и однозначного ответа.

— Вы считаете их нормальными? — собеседница повернулась, глядела теперь уже прямо и испытующе. Глаза у нее были большие, прозрачные, но темные. Как глубокая вода.