Горелом

* * *

Утром Ян, конечно, проспал.

Поймал такси, и всю дорогу из Новой части Белополя в Старую старался в водительское зеркало оценить ущерб, нанесенный его внешнему облику прошедшими сутками. Времени заезжать домой не было. Лишь перехватив в этом же самом зеркале насмешливый и понимающий взгляд водителя, Ян смирился. И мирился до самого Дворца.

— Вы здоровы? — осведомился смутно знакомый сопровождающий, перехвативший Яна на ступенях, стоило только выбраться из такси. Кажется, его звали Герард. Или еще как-то так строго.

— Может, воды? — не унимался сопровождающий.

И откуда он такой дружелюбный? Неужто Ян в прошлый раз повел себя с ним приветливо? И как это его угораздило…

Царившая ночью эйфория отгорела, оставив холодные горчащие угли. Четырехглавый Дворец растопырился на перекрестке четырех улиц — угловатый и мрачный. Устрашающе таращился на каждую из улиц глазами угрюмого гранитного чудовища, водруженного на свод крыши. Иссеченный мелкими ступенями подъем к парадному входу сильно смахивал на ловушку. В складках лестницы, словно запутавшиеся птицы, уже притихли люди.

— Пройдемте, — не дождавшись ответа, предложил «Герард».

Внутри Дворец был такой же темный, неудобный, источенный ходами. Словно каменную глыбу прихотливо изгрызли исполинские жучки. Два года Ян здесь ходит трижды в месяц, но все равно без провожатого заплутал бы через пару поворотов. Очередная арка и тесный ход разросся до громадной каменной полости. Трепыхаются огни факелов (все искусственные, но создают впечатление открытого огня), рождаются странные тени, делая зал еще более обширным и полным жутких фигур.

— Прошу вас…

Ян, не глядя, забирает из чьих-то услужливых рук черный балахон. Шелковистая, тяжелая ткань скользит и путается. Длинные рукава с прорезями придают ему сходство со смирительной рубашкой… Впрочем, почему только сходство? В давние времена зарвавшегося горелома вязали этими рукавами и душили цепью, на которой висел знак.

Куда, кстати, он его засунул? Поочередно выронив из карманов несколько монеток и тускло звякнувший кинжал, Ян нашел металлическую бляшку и прицепил на рукав. Бейджик. Чтобы, значит, не перепутали вон с теми плечистыми лбами, что высятся поодаль…

А зеркальная маска на этот раз изнутри пахнет лимонами. Уже лучше. В прошлый раз ее начистили средством с ароматом карамели. Тот еще сюрреализм — слушать о чужих бедах, вдыхая праздничный запах конфет.

«…если вы считаете свою беду неодолимой, приходите в Дворец…»

Приходите. Я жду вас.

* * *

…Они не видят Яна — только свое собственное изменчивое отражение в зеркальной маске.

— Мое имя Август. Я прошу о помощи.

— Говори.

Зала велика и смахивает на пещеру, но вовсе не для придания происходящему пафоса и нарочитой вневременности (хотя, может, и поэтому — как знать?), а для того, чтобы звуки, пометавшись между искусственными сталактитами, сталагмитами, полками и нишами исказились и выцвели до неузнаваемости.

Оброненная Яном реплика доносится до сидящего напротив человека словно из ниоткуда. Он вздрагивает, нервно обернувшись. Они все вздрагивают.

— …такое дело. Падальщики повадились. Почти каждую ночь ходят. Мало того, что землю почти всю «повыворотили», деревья «высушили», так теперь на дом заглядываются… Уж не спим которую ночь.

Человек напротив явно боится и изо всех сил стискивает руки, густо усыпанные веснушками. Похож не на крестьянина, а скорее на дачника-интеллигента на пенсии.

— Это работа егерей.

— Да не едут они! Мы ж за рекой, далеко, — вздохнул уныло проситель. — Три раза выезжали, потом плюнули… Пока, сказали, не убили никого — разбирайтесь сами. Беда!

Ну, допустим егерей тоже можно понять — в городе работы невпроворот. Но назвать нашествие падальщиков «неодолимой бедой»? Ян беззвучно хмыкнул.

Но когда твари за человеческими жертвами придут, поздно будет помогать…

— Я избавлю тебя, Август, от несчастья.

Веснушчатые руки разжались облегченно. Человек неуверенно заерзал, помялся, а потом осторожно поинтересовался:

— А можно, чтобы падальщики к моему соседу ушли?

— Что?

— Ну, мы когда в первое-то утро в сад вышли, то на земле крест-приманку для падальщиков обнаружили. Все, как положено, птичьими костями и золой выложен. А у соседа нашего как раз накануне куриный мор случился…

Ян скривился под маской. И не лень этим людям ехать за тридевять земель, дежурить в очередях на собеседование, а потом ждать часами перед Дворцом.

— Иди. «Не желай другим зла, чтобы оно не вернулось к тебе».

Ритуальная формула пришлась как нельзя кстати. Август нехотя удалился, не решившись спорить, но и со спины было заметно — недоволен.

— Мое имя Вера, мой муж пропал без вести…

— Мое имя Павел, меня прокляла ведьма…

— Мое имя Виктор, я прошу о помощи…

Слышно, как один из верзил за спиной переступает с ноги на ногу. Бедняга умаялся. Горелому хоть сидеть позволено. Второй застыл неподвижно, Ян даже дыхания его не ощущал, только плескается в ритме искусственного факельного огня тень. Стражи дежурят скорее для проформы, никто в здравом уме не станет покушаться на жизнь горелома, чтобы не унаследовать его проклятье. Но иногда люди, получив отказ, теряют контроль над рассудком.

Беззвучно, но тяжело ступая, входит немолодая женщина… Хотя нет — то ли освещение сыграло с ней злую шутку, то ли усталость прошила нестарое еще лицо темными морщинами, но лет женщине не больше тридцати. Зато выглядит развалиной.

— Мое имя Ридия, я прошу о помощи…

— Говори…

— Моя дочь… Ее зовут Стелла, ей десять… Врачи сказали, что это рак, но случай не безнадежный. Можно вылечить. Но ей всего десять, а процедуры… — женщина частит, сыплет растрепанными фразами и нервно треплет в руках бумажный листок. — Химиотерапия, лекарства, они… Я хочу, чтобы вы помогли ей.

Ее беда — словно колпак из черного хрусталя. Ударишь — рассыплется, но посечет осколками.

— Вот! — наконец решается Ридия, протягивая уже изрядно пострадавший листок. — Тут имена… Я работаю на фабрике, у нас очень хороший коллектив. Все женщины, у всех дети… Они понимают, как это… Они дали согласие…

Что испытывает человек, узнав о болезни ребенка своего коллеги по работе? Сочувствие, быстро проходящую жалость? Душевный дискомфорт… Вроде того, что вызывает простуда или, скажем, чирей… Рак, разбитый на части, падет на других, обратившись, вероятно, мучительными, но безобидными болячками.

Верзила в тени шевельнулся, беззвучно переместившись и взяв у привставшей было женщины бумагу. Тень разрослась до исполинской и тут же трусливо сократилась, вернувшись к ногам хозяина.

Ян принял мятый листок уже из его рук. Темновато, но можно разобрать, что на простенькой линованной страничке, вырванной из тетрадки, десятка три женских имен, написанных разными почерками. Собственноручно. Хорошие люди в этом коллективе на фабрике, не всякий решится на такое. Если только…

— Вы сказали им все?

Даже Ян сам не узнал свой искаженный голос, а женщина заметно дернулась, машинально покосившись через плечо. Торопливо закивала:

— Да. Я рассказала им, чем это грозит, они готовы помочь…

— Ридия, вы сказали им все? — с нажимом на последнее слово повторил Ян.

И она заплакала. Лицо не дрогнуло, но по щекам потекли слезы, оставляя мокрые, поблескивающие в пляшущем свете фальшивых факелов, дорожки.

— Вы сказали им, что рикошет непредсказуем? И что возможно, болезнь не раскрошится, а ударит лишь одну из этих женщин? Но это будет не насморк. Они действительно согласились на это?

— Они согласились! — с отчаянием выдохнула Ридия.

Ян накрыл строчки ладонью. Чернила под рукой, словно проволока под током — должны жечь, а остаются холодными. Те, кто писал это, не в его власти. Их защищает магия неведения…

Гореломы были бы всесильны, если бы по своей воле или воле других людей могли менять судьбы людей без их ведома. Но нужно либо согласие — ясное и бескомпромиссное тех, кто примет на себя удар, либо в действие вступает фактор случайности.