Горелом

— Ты! — донеслось глухо сквозь закрытые двери на хозяйскую половину. — Ты всю жизнь мне испоганила!

Ну вот. Конец перемирию…

— Гадина склизкая! Гадюка старая! Все из-за тебя! — язык пьяного хозяина дома уже заметно заплетался, так что слова не столько звучали, сколько угадывались.

Но прожившим в этом доме не один год, подсказок не требовалось. Ни Аглае, ни Инеку. Ни Яну.

Послышался звон разбитой посуды. Ян сделал было шаг к дверям, но за звоном ничего не последовало. Скорее всего пьяница сбил посуду со стола. Да и какое ему дело? И без того хлопот хватает, и голова трещит…

Словно в ответ послышался грохот и коротко вскрикнула женщина.

С другой стороны, отличный повод сорвать раздражение! Ян развернулся и с силой стукнул кулаком в дверь.

— Кого еще несет? — отозвалось хриплое и невнятное. — Н-ну? — в дверях появился пошатывающийся Рамон Пустец собственной персоной. В вытянутых на коленях спортивных штанах, с совершенно осоловевшим взглядом и в облаке клубящегося перегара такой насыщенности, что поднеси спичку — полыхнет.

Мгновение он тупо таращился на Яна, надменно выпятив губу и выкатив тощую грудь, вдруг узнал и сдулся. Глаза пьянчуги слегка прояснились, а хребет распрямился:

— А! Гос-сподин Хмельн! Шумим мы? Ну так щас потише будет, вы не серчайте…

Из-за спины мужа показалась бледная Аглая Пустец.

— У нас все хорошо, господин Хмельн. Вы уж простите, — она осторожно оттеснила супруга, впившегося в распахнутую дверь корявыми пальцами.

Рамон поддался не сразу — дверь служила ему опорой, — но все же отклеился и убрел вглубь дома.

— Вам не нужна помощь? — спросил Ян устало.

— Нет-нет, у нас все хорошо, — повторила Аглая, усердно поворачиваясь к гостю теперь уже другим боком, чтобы Ян не заметил разодранный рукав халата.

Вот так обитатели дома номер восемь на Ольховой продуктивно общаются. Боком. С самого удачного на данный момент ракурса. Потому что остальное показывать чужим не следует.

— Я постараюсь, чтобы он не шумел.

— Послушайте, если вам…

— Нет, нет, — она не позволила закончить. — Не беспокойтесь, у нас все нормально.

Что еще можно сделать? Ян всего лишь постоялец, а не служба психологической поддержки. Остается только развернуться и сделать вид, что все и впрямь хорошо.

— Господин Хмельн! — Аглая, торопливо оглянувшись, выскользнула в холл, забыв о разодранном рукаве. На предплечье, выше запястья отчетливо проступал покрасневший отпечаток руки. — Вы Инека там на улице не видели?

— Сидит на дереве.

Она с явным облегчением кивнула и скрылась на своей половине кошмара. А Ян продолжил путь к своей. Снизу донеслось приглушенное, но явственное негодование Рамона:

— Чего приперся? Думает, самый умный? Нос дерет! Да кто он такой? Поселился тут на моей шее, жизнь мою грызет и что-то о себе воображает!..

Ян зажмурился на мгновение, пережидая вспышку лютой неприязни. Почувствовал, как вновь пришли в движение незримые силы, непокорные его воле. Криво усмехнулся, принимая очередное поражение… Не можешь научиться безразличию, а значит, тот, кого ты не выносишь, завтра даже не вспомнит про похмелье. Счастливчик.

* * *

…Часы в комнате отбили семь раз. Обе стрелки смотрели в стороны, рассекая циферблат надвое. Что за часы, а? Бьют семь, показывают без пятнадцати три, а за окном часов десять. Или одиннадцать?

В углу тлел зеленью ночной светильник. Ян не помнил, чтобы включал его, но какая, в принципе, разница? Пакет с ужином, купленным по дороге, упал на пол, да там и остался. Закрыв глаза, Ян с блаженным выдохом повалился на диван. Не раздеваясь, не думая, прижавшись к шерстяному пледу щекой.

…Ступени, ступени, ступени… По спирали вверх. Туда, где горгульи, горбясь, держат на каменных спинах крышу Колокольни. Молчит, покачиваясь и тускло поблескивая желтым краем, колокол без языка. Между пестрыми камнями затекла темная, густая кровь, а рядом сжалось хрупкое тело в светлом платье. Висок рдеет глубокой раной, волосы слиплись. В широко открытых пустых глазах дрожат тени.…

«Я здес-сь… здес-сь…» — шипит тьма. Тьма резко пахнет мускусом.

Из тягучего, насыщенного сна Яна выдернули, словно из топи. Запах мускуса никуда не делся. Как и мерное, едва слышное шуршание, сводящее с ума своей непрерывной монотонностью. Словно ползла увесистая змея длиной в тысячу шагов.

Темнота выродилась в зыбкие, обманные предутренние сумерки. Сероватый свет лился во все окна, наполняя пространство туманной дымкой. В углу болотным огоньком мерцал забытый светильник. Прямо напротив дивана в кресле расположился худощавый человек и, не мигая, смотрел на Яна огромными желтыми глазами с вертикальным зрачком.

Ян рывком сел.

Человек немедленно заговорил, не размыкая длинного, почти безгубого рта:

— Приветс-с-ствую тебя, Изменяющий.

Странное чувство — перед Яном сидит человек, а все равно кажется, что вокруг дивана обвил кольца чудовищных размеров полоз. Дернешься — тяжелая спираль вмиг затянется.

— Приветствую, Змеиный царь.

— Долгая ночь с-сегодня. Долгая и холодная. С-с-скоро зима, время с-сна и с-с-смерти. Нынеш-шняя ночь должна была с-стать с-счас-стливой. Ночью с-свадьбы. Ночью обещания будущей жизни…

Ян молчал. Змей не сводил с него прозрачных, золотых глаз. Взгляд его был страшен в своем безжалостном холоде. Не за соболезнованиями он явился.

— Теперь моя невес-с-ста мертва.

— Она просила о помощи, — облизнув губы, ответил Ян. И добавил хмуро: — Я не жалею о том, что совершил. Жалею, что это так кончилось.

— Ты думаешь, она была бы нес-счастна с-с нами?

— Она так считала. Она боялась.

— Вс-се невес-сты с-страшатс-ся с-с-свадьбы.

— Не все.

Змей не шевельнулся, но по комнате потекло мерное, долгое шуршание, словно невидимые кольца начали сложный танец. Воздух сильнее запах мускусом и листвой.

Удивительно, но отвратительным сидящий напротив визитер, не казался даже Яну. Иным, пугающим, но не мерзким. Было в нем нечто чужеродное, но при этом по человеческим меркам он мог считаться привлекательным — большеглазый, с точеным аристократическим лицом, хорошо сложенный.

А если бы Эльза его увидела?

— Ей нечего было боятьс-ся. Я ис-с-сполнил бы вс-се, что она пожелает. Как и мои подданные. Она с-стала бы моей царицей. Она забыла бы, что такое жизнь человека, но узнала бы великую крас-соту Лес-с-са. А вот это позволило бы ей вс-споминать о том, что ценят только люди…

Змей вытянул руку вперед, разжал пальцы, обронив на пол нечто тускло и тяжело звякнувшее, блеснувшее в свете ночника зелеными искрами. Увесистое золотое ожерелье с камнями.

— Я хотел подарить его жене в брачную ночь… И еще тыс-сячи тыс-с-сяч украш-шений из с-своих с-сокровищ. Теперь же это холодное с-сокровище не с-согреть никому.

Ожерелье — сложная, изумительной работы плетенка с бриллиантами и изумрудами — валялась на пыльном полу рядом с нетронутым ужином в пакете.

— Она просила о помощи, — повторил Ян упрямо.

— Вы, Изменяющие, вс-сегда приходите на помощь, когда вас-с прос-с-сят, но ваш-ша помощь — это тоже проклятие.

— Я не хотел, чтобы она умерла. И не я убил ее.

— Я знаю. Именно поэтому ты вс-се еще жив. Но ты виновен и должен ис-с-скупить то, что произош-шло по твоей вине.

— Ничего я не должен, — огрызнулся Ян невольно.

Чувство, что вокруг ребер смыкается пружина влажных, гладких колец оказалось таким явственным, что Ян лишь неимоверным усилием воли остался на месте. А может, просто поддался цепенящему ледяному взгляду желтых глаз и не мог пошевелиться.

Только говорить.

— Я… ничего вам не… должен, — повторил он, с усилием вдыхая остро пахнущий воздух и с трудом выталкивая его, облекая в слова. — Но я должен… ей!

Витки ослабли, дышать стало легче. Змей, помедлив, кивнул.

— Прош-шу прощения… Я поддался эмоциям.

Откуда у рептилий эмоции? Ян незаметно повел плечами, пытаясь вернуть подвижность измятому телу. И почувствовал, что смертельные петли все еще очень близко.