Иосиф Джугашвили

Первым решительный шаг к наведению порядка сделал генерал Корнилов. Договорившись с Керенским о поддержке, в конце августа он двинул на Петроград 3-й конный корпус под командованием генерала Крымова. Но — поздно. Это могло бы сработать в июле, но в июле он не получил бы поддержки правительства. А теперь против наступавших были брошены красногвардейцы, рабочие отряды, революционные воинские части, в том числе кронштадтские моряки. В наступавшие на Петроград войска послали умелых агитаторов. Керенский тут же отрекся от генерала. В общем, корниловская эскапада полностью провалилась.

Страна стремительно левела. Метания эсеров и меньшевиков, их участие в непопулярном правительстве привели к тому, что Советы начали большевизироваться. 31 августа Петроградский Совет и 5 сентября Московский перешли на сторону большевиков, которые по этому случаю снова выдвинули снятый в августе лозунг «Вся власть Советам!». Тем более что они вошли в союз с левыми эсерами и меньшевиками, реализуя, опять же, идеи умеренного Сталина.

Последней попыткой навести хоть какое-то подобие порядка стало созванное 12 сентября 1917 года Всероссийское демократическое совещание, в котором приняли участие представители социалистических партий, Советов, профсоюзов, земств, торгово-промышленных кругов и воинских частей. Совещанием был избран Предпарламент (Временный совет республики), который рабочие тут же окрестили «предбанником». Но толку от этого органа было не больше, чем от всех прочих и от правительства, которое давно уже никем и ничем не руководило, обреченно сидя в поезде, летящем к обрыву. Страна стремительно катилась к полному хаосу, и даже левые радикалы (а эсеры и меньшевики — тоже левые радикалы!) стали паниковать. Единственной силой, которая все еще держалась на гребне волны, были большевики, и не потому, что они были как-то особенно сильны или знали, как спасти страну, а просто в силу своей «отмороженности». Они не думали о будущем. Жизнь каким-то образом совпала с их теорией, и они всерьез собирались взять власть. Как они планировали ее удержать? А кто сказал «удержать»? В октябре 1917 года об «удержать» речи не было.

Итак, осенью 1917 года большевики были на коне. А главой партии, судя по съезду, в то время был Сталин. Ленин находился в Финляндии, Каменев в тюрьме, Троцкий, может статься, и хотел бы быть лидером, однако партстаж — 1 месяц — не позволял. Разве что Свердлов… Но едва ли кто-нибудь другой, и он в том числе, мог обладать в той же мере качеством, которое было наиважнейшим, — в то смутное и запутанное время, когда ситуация менялась каждый миг, когда каждый говорил свое и красивыми словами. К осени 1917 года на первое место вышли пропагандисты, те, кто мог объяснить народу, что происходит, и объяснить так, чтобы этот народ сумел увидеть и понять свои кровные интересы. И тут едва ли кто мог поспорить со Сталиным.

«…сформировалось, наконец, „новое“ (совсем новое!) правительство. Шесть министров-капиталистов, как ядро „кабинета“, и десять министров-„социалистов“ в услужение им, в качестве проводников их воли.

Декларация правительства еще не опубликована, но основы ее известны: «борьба с анархией» (читай: с Советами!), «борьба с разрухой» (читай: с забастовками!), «поднятие боеспособности армии» (читай: продолжение войны и «дисциплина»!). Такова в общем программа правительства Керенского — Коновалова.

Это значит: крестьянам земли не видать, рабочим контроля не получить, России мира не завоевать».

Официальная история хитрит, приписывая руководство событиями осени 1917 года Ленину. Ленин в то время находился в Гельсингфорсе, откуда слал в Петроград требования немедленного восстания, а оставшиеся в России товарищи эти требования успешнейшим образом саботировали. Зиновьев и Каменев яростно спорили с Лениным, Троцкий тут же выдвигал собственные планы, основным же саботажником был Сталин, который предложил передать директивы вождя… на рассмотрение в партийные организации. Этот абсолютно правильный с точки зрения партийной дисциплины и откровенно абсурдный план положил конец дискуссии. В рабочем движении существует остроумный вид стачки, называемый итальянской забастовкой, — когда рабочие, не прекращая работу, начинают выполнять все правила и инструкции, в результате чего работа становится невозможной. Можно сказать, что Сталин применил к Ленину «итальянку».

В октябре паралич всей и всяческой власти стал очевиден. Надо было наводить в стране порядок. Однако едва ли кто-либо знал, как это сделать. В России не было силы, способной привести ее в чувство, разве что оккупация, благо шла война. Но даже и в этом случае где найти противника, который был бы способен оккупировать и усмирить такую страну? Германия в лучшем случае оттяпала бы себе Украину, предоставив остальную территорию собственной судьбе. Между тем надвигалась зима, пережить которую без централизованных усилий по снабжению у городского населения было немного шансов. Страна полным ходом летела в пропасть, и не было никого, кто стремился бы взять в этот момент власть, ибо власть означает ответственность, а брать на себя ответственность за происходящее никому не хотелось. Решиться на это могли либо действительно жертвенные спасители Отечества, каковых что-то не находилось, либо… либо абсолютно безответственная сила, живущая по принципу «дают — бери, а там посмотрим». И такая сила в России существовала.

К середине октября Ленин вернулся в Питер все с тем же требованием вооруженного восстания. Теперь большинство ЦК поддержало его. Во-первых, столько говорили о взятии власти, что теперь надо было, пользуясь современной терминологией, «отвечать за базар» или же проститься с авторитетом. Во-вторых, время удобное — через десять дней начинается съезд Советов, и будет очень неплохо к тому времени взять власть, поднести ее на блюдечке съезду и… тут же получить ее обратно, ибо кому еще-то ее передавать? Этот ход придал бы перевороту видимость легитимности. И наконец, иного выхода просто не было: кто-то должен был усмирить Россию, и в числе первых кандидатов в усмиряемые стояли большевики. А что делать, когда ты не хочешь, чтобы тебя усмиряли? Естественно, захватить кнут в собственные руки.

Да и в конце концов, чем они рисковали? Не получится — можно ведь вернуться в Женеву и начать все сначала… Да, скажете вы, но чтоб рискнуть на такую авантюру, надо было не иметь никакого чувства ответственности за последствия. Но большевики и не были обременены этим чувством ни тогда, когда кидались во главе рабочих толп под казацкие нагайки, ни когда грабили почту, ни теперь… ни потом! Поэтому-то у них все и получилось, что они были безответственны и потому бесстрашны.

Накануне восстания произошел еще один инцидент, который ни на что, правда, не повлиял, но сам по себе весьма показателен. 16 октября была принята резолюция о подготовке вооруженного восстания. 19 членов ЦК проголосовали за, четверо воздержались и двое выступили против — Зиновьев и Каменев. Должно быть, планы ЦК привели этих двоих «умеренных» в панический ужас, потому что они пошли на совершенно беспрецедентный шаг. Вчистую проиграв голосование, Зиновьев с Каменевым опубликовали в газете «Новая жизнь» Открытое письмо к ЦК, а фактически — печатный донос, из текста которого было совершенно ясно, что готовят большевики.

Разъяренный Ленин назвал их поступок «безмерной подлостью» и потребовал исключить обоих из партии. И тут внезапно для всех на защиту «штрейкбрехеров» стал Сталин. Он опубликовал в «Правде» небольшое заявление от редакции. «Мы, в свою очередь, выражаем надежду, что сделанным заявлением т. Зиновьева вопрос можно считать исчерпанным. Резкость тона статьи т. Ленина не меняет того, что в основном мы остаемся единомышленниками». Более того, Сталин дал возможность Зиновьеву опубликовать свой материал, направленный против Ленина, в газете «Рабочий путь», как тогда называлась в очередной раз, после множества запретов, переименованная «Правда».

Тогда в первый раз, но далеко не в последний, он открыто продемонстрировал, что единство партии — даже, точнее, не единство партии, а солидарность старых товарищей — ставит превыше любой политики. А когда возмущенный ЦК обрушился на него за это, заявил, что выходит из редакции «Правды»: мол, если я такой, какой есть, вам не гожусь, то никто и не заставляет меня терпеть. Ну как могли отпустить Сталина из «Правды», тем более в такой момент? (Об этом инциденте позднее рассказал Троцкий, которому казалось, что он этим стр-р-рашно компрометирует Сталина.) Этому своему принципу — солидарность товарищей по борьбе — он был верен и потом, до тех пор, пока это было хоть как-то возможно.