Осада

Сердце невольно екнуло.

– Прости, – Кондрат заставил себя сосредоточиться на гостье. – Я немного разболтан сейчас. Конечно, я с радостью поговорю. О ком?

– О Милене, – он явственно вздрогнул. – Да, понимаешь, я… даже не знаю как сказать. Все, что произошло с ней… просто ужасно. Нет, фраза такая затасканная. Я… а ведь мы были близки с ней в тот вечер.

– Я помню, – зачем-то сказал он и тут же замолчал. Лена кивнула.

– Ты видел. А потом… как будто ее пожертвовали по-настоящему. Как будто взаправду все это… ведь стоило ей умереть, как Константин тут же ушел. Больше того, он не двинулся дальше, уже во Владимире стал утихать и…. Как будто мы все ее принесли в жертву.

Она замолчала, посмотрела на Кондрата. Тот ничего не сказал, только опустил глаза.

– Как будто раньше, – продолжила она тихо, – мы все выбирали не того бога, а теперь.

– Не говори так. Это неправда.

– Знаешь, я больше всего я боюсь, что я что-то сделала не так, из-за чего Мила и пострадала.

– Конечно. Но это лишь случай. Жестокий, коварный, но случай. Не стоит думать обо всем этом балагане, как о чем-то взаправдашнем. Не стоит, – но ты ведь был жрецом, подумалось ему, ты должен был нести ответственность перед этим, вечно спящим, как пожарник, богом. – Вспомни, кем был я тогда. Я ведь приносил Милу в жертву. Значит и мне отвечать.

– А следующей верховной жрицей стала я. Мы разыгрывали комедию, очень похожую на ту, что случилась две тысячи лет назад – но только в реале. Быть может, все это… – и снова оборвала себя. – Не знаю. Я все эти дни как во сне. Даже запись сорвала. Мне еще кажется, что я… из-за чего все это… из-за моих отношений. Мне кажется, я люблю ее. До сих пор люблю.

Он молчал. Смотрел на ее пальцы, нервно сжимавшие опустевшую рюмку, и не смел поднять глаза. Она говорила о себе – и словно бы о нем.

– Понимаю. Все это грех. По-вашему все это грех, и все мы непрощенные грешники. И она попадет… хотя я не верю ни в рай, ни  в ад. Просто мне кажется… нет, я на самом деле люблю ее. Только сейчас это поняла. И теперь во мне что-то оборвалось. Отгнило и оборвалось. И я осталась одна. Я никогда не была одной. Кондрат, мне просто страшно одной. Я пила, ширялась, и занималась черт те чем, черт те с кем. И все равно не помогало.

– Это и не помогает. Только изматывает, – ответил Кондрат.

– Да, очень изматывает. Я устала. И больше не могу. Мне хочется отдохнуть… но Мила, понимаешь, Кондрат, она мне покоя не дает. Потому что ее нет, и это мне не дает покоя.

– Это случай, – повторил он, как заклинание. – Ты… да никто не мог предвидеть подобного. Даже тот парень… Ширван. Знаешь, я скажу может быть банальность, но может, Он оказался прав, забрав ее именно сейчас. Может быть, она сделала что-то такое, о чем мы не знаем. Что-то светлое, нужное, важное. Может быть слова, поступки. Что-то дало Ему повод взвесить ее душу и забрать к себе.

– Но только не в рай.

– Мне кажется, Он простил ее. Понимаешь, я рассказывал, кажется, о святой Марии Египетской.

– Александрийской проститутке? Антон про нее передачу делал. Я тогда ее играла в мизансценах. Но она же не то, она устыдилась и ушла в пустыню на долгие годы… – Лена замолчала и долго смотрела на Кондрата. Тот отвел глаза, не в силах играть с нею в гляделки.

– Важен шаг. Христос говорил, что один раскаявшийся грешник дороже… да вспомни хотя бы Варавву, – она не вспомнила, Микешин торопливо рассказал историю распинаемого разбойника. – Мне кажется, она сделала этот шаг.

– Этот шаг может быть любовью.

– Должен быть. Ведь Бог это любовь.

– А я… наверное, она не нашла. Я подарила ей диск с «Пиратами Карибского моря». Но, кажется, Мила не спустилась на нижний этаж. Ведь она разбилась в машине Ширвана, а мне гаишник рассказывал, та стояла этажом выше на парковке.

Кондрату очень хотелось сказать, что все эти диски, встречи, объятия и поцелуи, все это не то, что куда важнее слова, простые человеческие слова. Но разве он мог знать, где именно Милена оставила тот след, ради которого Господь и забрал ее. Как он сам хотел в это верить и теперь убеждал Лену.  Когда он узнал о смерти Милены, то тоже почувствовал удар под дых. Хотя что они были знакомы – всего около часа. Короткая беседа, скомороший ритуал – и бегство, во время которого он потерял Милену. Как выяснилось, навсегда. Ах, да, перед знакомством, он видел ее разгоряченное тело и слышал жаркие стоны, наблюдая с минуту за сеансом внезапного секса с Домбаевой. Морщась, но не в силах оторваться.

– Лена, ты прости меня, но мне кажется, ты сама не отпускаешь ее. Все время хочешь повиниться, но никак не можешь, понимаешь, что поздно, вот и мучаешь себя. Ведь так? Так? – она долго не отвечала. Опустила рюмку на стол и налила еще коньяку. Затем одним глотком выпила.

– Ты прав. Я боюсь с ней расстаться. Она ушла, но я не могу… я… нет, не потому, что Ктулху или еще что. Я боюсь остаться одна. Пустота, проклятая пустота. И заполнить ее нечем.

– Ты ее очень хорошо знала.

– Да, больше трех лет. Но мы не сразу сошлись. Так шапочное знакомство. И только недавно, буквально неделю назад. И во мне как взорвалось. Я уже не могла без нее. Никто ее не мог мне заменить.

– Отпусти ее, – попросил Кондрат. – Так будет лучше вам обоим.

– Как? – одними губами спросила Домбаева.

– Простись и отпусти. Если хочешь, поставь свечку, ведь ты часто была в нашей церкви, знаешь ритуал. Оставляешь записочку за упокой, свечку перед Богородицей и…

– Я… я не умею. Понимаешь, мы всегда ходили компанией, и в ней всегда был кто-то, кто знал. Или ты водил нас и объяснял. С нами часто были телевизионщики,  ты ведь сам понимаешь, гламурная церковь для гламурных людей, – она помолчала. – Только поэтому я и ходила туда. Надо было светиться. Если и ставила свечки, где полагается, то только за это. У вас ведь часто и мэра снимали, и вообще звезд многих – и венчания, и на Рождество или Пасху. Я старалась не потеряться. Господи, я и сейчас стараюсь не потеряться. Вот только церковь закрыли. Глупо, правда? – он кивнул.

– Для Бога, да. Для себя тоже.

– Это ведь всеобщее поветрие, чуть не обязанность, – она будто оправдывалась перед ним, но имела в виду совсем другого собеседника. – Даже для президента. Да что президента, для Пашкова даже. Все ходили, либо туда, либо в «сундук». Ставили свечку, крестились, я разучивала по присказке: «лоб – пупок – кошелек – часы», – Лена слабо улыбнулась. – Вот это я помню.  А остальное.

– Я могу тебе дать учебник. Если хочешь.

– А такой есть? – но тут же добавила, сникнув. – Нет, не надо. Сам понимаешь, это не то. Что с того, что научусь, если внутри ничего не изменится.

– Изменится, – убеждал он, кажется, излишне горячо. – Ведь ты отвергла все, ради Милены. Пусть и запоздало.

– Если я прощусь с ней, думаешь, все не вернется на круги своя?

– Думаю, что-то останется.

Она помолчала. Затем порывисто поднялась. И стала прощаться, несмотря на уговоры Микешина. Выйдя в коридор, неожиданно остановилась, вытаскивая из сумочки пачку ментоловых сигарет «Вог».

– Я совсем забыла, – голос ее эхом разнесся по лестничной площадке. Она понизила голос. – Ты слышал, что Москву закроют кольцом? Завтрашняя спецоперация как раз на это и направлена. Выдавить всех мертвяков и закрыть город. Слышал ведь, сколько из соседних поселков сюда едет. От зомби спасаются, кто где.

– Слышал. Но я не совсем понимаю тебя.

– Бутово это не Москва. Тем более Южное Бутово. Я вот тоже переехала на Карамышевскую набережную, а так-то жила в Солнцеве. Его тоже отрежут, и Химки, и Косино, и все прочие выросты. Блокпосты уже ставят, ведь видел же, когда ездил по МКАД.

– Видел, но ведь это от зомби.

– Это от всех. Потому что все в Москву не влезут. Так что надо собираться. Тебе все равно в Бутове делать нечего. Сколько ты получил за жреца Ктулху?

– Тысячу евро.

– И только-то? В следующий раз проси пятнадцать. Антон уже запросил двадцать только за сценарий. Успех бешеный.