Осада

Кем же он сам был прежде? – ужели настолько иным, что вся его нынешняя природа: пить водку с пивом, материться через слово, давить вшей по мере появления и ловко прятаться от ментов в самых неожиданных местах, – вся она внедрена в его сознание первым и единственным приятелем по новой жизни Чумой. В чистое, словно бумага, сознание, на котором Чума вольготно устроившись средь крестов, повествовал неофиту мудрости бездомной жизни, поражая его примерами, отвратительными и притягательными в своей бесстыдной откровенности. А Косой внимал, чувствуя, как заполняется мозг новым знанием, усваивал уроки, подобно прилежному ученику. И через пару месяцев был способен сдать выпускной экзамен на выживание в условиях бездушного брезгливого города.

– Кто же ты? – спросил снова Косой, тоскливо смотря на мертвую. Та не поворачивалась. Но снова закрыла лицо рукой и снова опустила ее на колено. – Может, ты просто  гулящая девка, которой и после смерти мало, дешевая потаскуха, …, которая нашла для себя живого. Ты же видишь, – продолжил он, заводясь, – я к другой не пойду. Мне идти не к кому. Ты это понимаешь, …, прекрасно понимаешь. Вот и цепляешься, думаешь, сможешь удержать убогого. Да у тебя лица-то нет. Ты ж забыла, что вся твоя красота давно сгнила и потрескалась. И между ног у тебя ветер воет.

И резко замолчал. Женщина внезапно поднялась. Так резко, что стукнулась головой о низкий свод склепа.

– Ты куда? – Косой поднялся за ней. – Подожди. Слышь, ты это, ну… прости что ли. Я ж не это… – слова испарились, пелена снова окутала его, он не мог и слова связать. – Я не хотел обидеть. Чего ж от меня хочешь. Ну прости, подожди, в самом деле, прости. Я…

Она открыла решетку, выползла наружу. И только тут Косой понял, почему, и немедленно заткнулся.

Мимо, негромко переговариваясь, прошли трое омоновцев, подсвечивая путь налобными фонарями; небольшие фонарики укреплены были и на автоматах. Женщина, ступая совершенно неслышно, подходила к ним чуть сбоку и сзади, наискось.

– А потом двинем в обход старых участков, – распорядился один из них. И тут же обернулся, словно почувствовав. Не раздумывая ни секунды, открыл огонь. И не прекращал стрелять секунды три-четыре, пока рожок не опустел.

– Вот сука, – смачно ругнулся он, подходя к убитой женщине. – Не, сдохла, гадина. Я ей всю морду разворочал. Всё. Надо тащить к остальным. Скажи, старое кладбище, а столько мертвяков ходит, … их всех.

– Сержант, ты бы поменьше выражался. Кладбище все же, – произнес его товарищ.

– … кладбище! – ответил он громко. – Мы уже четверых потеряли, а ты, …, кладбище!

– За … я тебе морду наквашу, – дернувшись вперед, ответил второй. Третий омоновец, до сих пор остававшийся в стороне, с трудом разнял товарищей, напомнив о бдительности.

– Да тут бдеть, не перебдеть, – зло ответил сержант. – Из всех углов валятся, гады, чтоб им…

Сержант подхватил мертвую за ноги и потащил за собой. Черный след протянулся по аллее.

Запахло паленым мясом. Косой заставил себя подняться и выполз из склепа. У входа омоновцы разложили кострище, и, плеснув изрядно бензином, подожгли тела, устроив общую тризну. Косой молча смотрел на разгоравшийся пламень. И по прошествии долгого времени заметил, что все это время безмолвно плачет. Уже сам не понимая, о ком.

32.

Нефедов сидел в гостиной Марии Александровны и беспокойно поглядывал на молчащий телефон. Сама хозяйка дома находилась в кухне, когда она вошла, Нефедов заставил себя взглянуть на супругу президента. Свою однокашницу.

– Влад, что все-таки случилось? Я же чувствую, ты здесь неспроста.

Он кивнул, не решаясь назвать ни одной причины. Наконец, произнес:

– Денис беспокоится о тебе. Послал меня, проведать. Он хочет, чтобы ты вернулась в Москву.

– Вернулась? Влад, здесь же мой дом. И его дом. А там – только работа и… то, что сейчас происходит. Честно, не понимаю, что сейчас происходит. Может, ты объяснишь.

Он покачал головой.

– Рад бы, да сам бессилен.

– И это при том, что ты замдиректора самой страшной службы в России? – она улыбнулась тихо.

– Уже директор. С сегодняшнего утра.

– Что же молчал все это время? Мы бы хоть отметили. А из тебя слова лишнего клещами не вытянешь.

– Прости, Маш, я….

– Как там Денис? – неожиданно спросила она. – Мы почти неделю не виделись.

– Скверно, – не стал скрывать Нефедов. – Маш, ты бы поехала. Я могу увезти тебя с собой.

– Знаешь, я не решаюсь оставить родителей. Вот сразу как немного успокоится… – и замолчала на полуслове. Они обменялись взглядами, Мария Александровна потупила взор, засмущавшись.

Нефедов сызнова выглянул в окно. Маленький незаметный домик в три этажа, верхний переделан в пентхауз, имел выход на крышу, на крохотную терраску, с которой открывался прекрасный вид на здание Адмиралтейства; Большая Нева здесь делала изгиб, и золотой шпиль виделся прекрасно. Если бы не это и не охрана в парадном и на последнем этаже, трудно догадаться, что здесь проживают родители первой леди. И что сама первая леди гостит у них уже несколько дней. На улице она практически не появлялась, никаких мероприятий с ее участием не проводилось, город будто поглотил ее. И только блестевший как игрушка рядом с парусником «Седов» кортеж из трех машин на набережной лейтенанта Шмидта позволял коренным петербуржцам и гостям Северной Венеции догадаться, что прибывшие в одну из квартир этого здания – гости самого высокого ранга.

Одна из машин надежно перекрыла въезд на двадцать первую линию, другая остановилась у соседней линии. Если генералу не удастся уговорить Марию Александровну покинуть город, их сменят другие машины. Куда незаметней, но с тем же количеством стрелков. Стрелки разместились и на крышах соседних домов, всего шесть человек. Все прибыли на место еще до появления кортежа, все проверенные люди из спецназа ФСБ. За них Нефедов ручался, как за себя. Объяснив задание, он еще раз уточнил, насколько важно, чтобы Мария Александровна ни о чем не догадалась. И только после этого выбрался из микроавтобуса, где проходил инструктаж, вошел в парадную и позвонил в квартиру на третьем этаже.

Все время, пролетевшее с того момента, он старательно изображал старинного гостя, скрывая истинную цель своего пребывания. Вот только выложенный на стол мобильный телефон его выдавал – уж слишком большое внимание Нефедов уделял аппарату. Порой куда большее, чем самой хозяйке.

– Даже не знаю, когда теперь успокоится, Маш, – родители оставили из наедине, словно влюбленную парочку, а сами удалились в другой конец квартиры, собранной из когда-то огромной коммуналки. – Мне кажется, это надолго. По крайней мере, на несколько месяцев. Может, до самого нового года. Я не могу сказать точно, но переждать не получится. Двенадцатого у тебя встреча с…

– Помню, – она кивнула, недовольно вздохнув. – Влад, пойдем на кухню, кажется, плюшки уже готовы.

Это почти ритуал из времен тридцатипятилетней давности. Когда и он, и она ходили в один класс, жили в соседних домах, он на двадцатой линии этого же Васильевского острова, она на двадцать третьей. Совсем рядом с Горным институтом, куда он, будучи еще подростком, так хотел поступить. Все же оба его родителя были геологами, а это накладывало свой отпечаток. Он приглашал домой свою подружку, показывал огромную коллекцию камней от агатов до яхонта, собранную во время бесчисленных поездок «в поле» – от Кольского до Камчатки, от Армении до Таймыра. Долго рассказывал о каждом. Она держала тяжелые камни, теплые от человеческих прикосновений, разглядывала мутные жилы и вкрапления, а он тайком сжимал ее пальцы, дыхание смешивалось, волосы соприкасались…

Два года они проводили вместе почти все время. Когда летом родители уезжали в очередную экспедицию, все лето они находились на даче у бабушки, в Бологом.

Он присел диванчик у стены, снова посмотрел в окно. Чайник засвистел, закипая. И тут же стих. Мария Александровна  поставила вазочку с вареньем на стол, вытащила противень. Аппетитный запах распространился по всей квартире.