Осада

– Я и есть поляк. Просто предки перебрались в Москву при Лжедмитрии, – она только рукой махнула.

– Доставай пищу. После таких песен я проголодалась. И… холодно у тебя.

В самом деле, Милена подрагивала. Точно скаковая лошадь перед стартом. Я внимательно вгляделся в ее зрачки. Немного расширены, но может, это с темноты.

Она все же заметила.

– Тоже подозреваешь. Да ничего со мной сегодня еще не было. Не нюхала, не пила. Ты прям как моя мать. Не хочется с ней даже говорить из-за этого. Хотя и так с ней говорить не о чем….

– Твоя мать сегодня мне звонила.

– Твою мать! – зло произнесла она и тут же смолкла. – Ну ее к черту, – тихо добавила Милена. И села за стол напротив меня. – Не хочу сейчас ругаться  из-за нее. И ты зря напомнил, лучше бы завтра рассказал.

– Она беспокоилась. Хотела тебе позвонить.

– Все, я для нее умерла. Забудь.

Я вздохнул и пожал плечами. Поставил запеканку в микроволновую печь, стал раскладывать приборы. Милена поднялась, решив мне помощь, но, едва не грохнув вазу с фруктами, снова села, поняв, что в холостяцкой квартире суетиться должен только ее хозяин. И молча смотрела, как я сервирую стол. Изредка вздрагивала, но старалась себя сдерживать. Чтобы не было снова никаких разговоров. Как тогда, в прошлой жизни, когда я спрашивал, сколько времени она употребляет кокаин. И требовал немедленно перестать валять дурака и нюхать всякую дрянь, пускай модную и стоящую бешеных денег. Мы, конечно, ругались, – а что еще могли сделать в такой ситуации. А потом, поругавшись и помирившись, Милена не любила долгие ссоры, пили коньяк. Мне почему-то казалось, что изысканный виноградный алкоголь лучше, нежели «золотая пыль».

– Из выпивки у меня только початый брют, – я вынул из холодильника бутылку темного сидра. Милена покачала головой.

– С Валькой пили? Нет, не надо. Сок найдется? Или минералка какая.

Минералка нашлась. Я налил бокал, но Милена так к нему и не прикоснулась.

После ужина мы еще недолго посидели перед телевизором. Перед самым началом комендантского часа я уже начал зевать. Милена свернувшись калачиком и укрывшись половиной покрывала, подремывала, сидя рядом со мной на диване. После ужина я уговорил ее принять аспирин, и теперь, осторожно ощупывая руки, убедился, что они потеплели.

Наконец, я не выдержал. Сославшись на усталость, попросил изволения отправиться на боковую. Она странно улыбнулась, но согласилась:

– Надо же, первый раз ложусь такую рань.

– А мне еще и вставать ранищу. Я тебе разберу в гостевой, ничего?

– Конечно. Разумеется. Как скажешь, – она сама клевала носом и ничему не возражала. Стояла в уголке гостевой комнаты и уперевшись в дверной косяк, смотрела, как я достаю отглаженные простыни и неловко стелю кровать. Иногда мне казалось, она хочет сказать что-то, но всякий раз встречаясь с ней взглядом, я натыкался на смежающиеся веки.

Я отправился к себе. Когда веки уже смыкались, под тяжестью первых сновидений, Милена пришла. Белый силуэт на фоне темных обоев. Обогнула кровать и легла с другой стороны. Подушку притащила с собой.

– Знаешь, я так не могу. Прости, конечно. Но я в одной комнате, а ты в другой…. Мне холодно там. Очень. И еще… – не закончив мысли, она забралась под пододеяльник и, съежившись, приткнулась ко мне. Я повернулся, чтобы ей было удобнее. – Будем сегодня как брат и сестра. Если так можно. Только ты Вальке не говори. Если поймет, что ты изменил…

– Но мы же….

– Мы именно изменяем, именно… – пробормотала она и, не закончив фразы, тихонько засопела.

Я осторожно повернулся на спину, оглядывая тонкую полуобнаженную фигурку. Снова улыбнулся тихонько. Усталость взяла верх – я больше не помнил ничего, последовавшего за этой улыбкой, провалился в небытие, из которого меня вывел запах нарезанного ананаса.

Я осторожно поднялся, Милена тоже проснулась – японский будильник пробуждал безболезненно, беззвучно, но и безотказно. Если только не заложен нос. Она принюхалась, открыла глаза, недовольно взглянула на меня, на время.

– Боже, какая ранища. А чем это пахнет, ты успел приготовить завтрак в постель? Или это твоя горничная постаралась? – она нарочито произнесла «горничная» через «ша».

– Это будильник. Чтоб мозги прочищались запахом, а не диким звоном.

– О, господи! – неожиданно воскликнула Милена. – Я сон видела. Совсем забыла сказать. Плохой сон.

Я одевался, торопливо застегивал рубашку, бреясь по дороге в ванную.

– Мне последнее время тоже дурные сны снятся.

– А мне нет. Это первый с тех пор, как мы…. Словом, нехороший сон. Раз приснился, значит, есть к чему.

– Мила, ложись и досыпай, чего тебе ершиться. Может следующий будет куда симпатичнее.

– Ты со своим говором нарочно, да.

– Ты просто забыла уже, как я говорю.

– Нет, – она резко села в постели, упавший на колена пододеяльник обнажил маленькие груди. – Ничего я не забыла. Мне ты приснился. До этого никогда не снился, слышишь, никогда.

– Ты мне говорила…

– Мало что говорила. Я не сплю, включи кондишн и выветри этот ананас, дышать нечем. Ты мне приснился, совсем один. В каких-то горах, в комбинезоне, с автоматом. И совсем один. Только горы, какая-то река, пустая дорога из конца в конец – и ты. Все, больше никого не было. Это ужасно, я хотела проснуться, но не могла, я чувствовала, что нужна тебе, но была бессильна сделать хоть что-то. Я… была нужна тебе, а ты был совсем один.

Она молчала, молчал и я, не зная, чем ответить. Потом, не видя моей реакции, Милена продолжила совсем иным голосом:

– Ты думаешь, это просто так? Думаешь, я, еще до того как придти к тебе, обнюхалась вчера. Или чушь несу, потому что не проснулась?

– Последнее вернее. Мила, успокойся и ложись. Ничего со мной не случится. Я в Кремль и сразу обратно. Вечером буду.

Она помолчала.

– Вечером меня не будет. Я ведь тоже работаю.

Я сперва не понял, о чем она. Потом догадался. Сел рядом, выключив медленно жужжавшую бритву, в которой начал садиться аккумулятор.

– Моя жизнь – работа. Моя роль – работа. Я вся сама по себе работа. И я сама это выбрала, это мой крест, и не надо меня за это жалеть или проклинать, – зло говорила Милена, не повышая голоса. Но от этого ее полушепота меня пробрала дрожь.

– Куда ты сегодня? – тихо спросил я.

– В храм Ктулху. Буду проводить церемонию освящения на пару с попиком-расстригой. Он оформился священником при этом храме. Я… не знаю, вроде как тоже жрица…. Как будто из другой жизни….

– Наверное, действительно из другой. Мила, может, ты не будешь…

– Может, ты не будешь? – вопросом на вопрос ответила она.

– Прости.

– Нет, это ты меня прости, – немедленно ответила она. – Это сон. Это все дурной сон. Просто… знаешь, я очень беспокоюсь за тебя. Я… даже не знаю, как сказать, я… – и, не договорив, закончила совсем по-другому: – Уходи. Пожалуйста, не мучь, уходи. Только… будь осторожен.

Она зарылась в подушки, закрылась ими, прикрыв свое худенькое тело. Оставляя меня наедине с завязыванием галстука. Я медленно вышел из спальни. Вспомнил, что так и не почистил зубы, вот парадокс, совсем забыл, вернулся в ванную. Когда шнуровал ботинки, услышал шорох, донесшийся из спальни.

Милена вышла, закутавшись в пододеяльник с головой. Посмотрела на меня заспанными глазами. И произнесла едва слышно:

– Хочешь, я сама повинюсь перед Валькой?

– Ты о чем?

– О вчерашнем.

– Но ведь вчера не было того, за что ты могла бы повиниться.

– Ты тоже так думаешь? – я не ответил. Она кивнула: – Хорошо, я ничего ей не скажу. Или скажешь ты. Она ведь не поймет.

Помолчав недолго, и снова не дождавшись ответа, она пожелала мне удачи, и вернулась в спальню. Я вышел, осторожно закрыв за собой дверь.

30.

Голова кружилась. Мысли путались. Образы прошлого и настоящего менялись перед глазами, подобно огням пролетавших фонарей.