Осада

Генерал устало кивнул в ответ. Что еще оставалось сделать? Майор прав. Правы все. Кроме него. Он поступил как мальчишка, как трус, пытаясь изображать из себя героя, разве не понимал, что этот человек пойдет на все, чтобы вытащить его из Симферополя и доставить на севастопольскую базу, надежно охраняемую последними оставшимися под начальством Корнеева людьми. А он рисковал жизнями ради пустой забавы, ради ничтожной попытки… ради нежелания продлить эту и так уже затянувшуюся агонию, каждый день отбиравшей все больше и больше жизней.

– Каковы ваши потери?

– Один обращенный и один раненый. Прошу прощения, два обращенных, младший лейтенант Орешников… – Корнеев склонил голову. Значит, двое ради его прихоти.

Или быть может, хорошо, что они спасли его. Что не вступили в бой… ведь, подоспей местные чуть раньше… если он слышал шаги именно местных…. Генерал устало обхватил голову руками, вжав пальцы в поседевшие виски. Зря он пытался выбрать, пытался выбраться. Как не давали, так и не дадут.  И любая его демонстрация, даже попытка, отныне будет подавляться в зародыше.

Он оглянулся, с мукой во взгляде, которую вряд ли поймут эти молодые ребята, с коими он вынужден разделить агонию. Ухода не получилось, машина двигалась вперед, подскакивая на ухабистой дороге, свет звезд позволял водителю не включать фары, вокруг простиралась лишь безоглядная степь, пустая и невыразительная, как пуста и невыразительна будет отныне и на последующие дни его жизнь. Под надежным присмотром. Под охраной тех, кто рисковал жизнями ради его спасения, кто потерял друзей ради его спасения. Корнеев вздохнул. Да, ради них, погибших за него, стоит продолжать жить. Столько дней, сколько на это отведут небеса. И мертвые, охватившие плотным кольцом Севастополь, последнюю обитель живых на полуострове Крым.

107.

Улица полнилась спешащими на север, к центру нового Вавилона, Увидев в окнах толпы беженцев, Настя подозвала его, некоторое время они молча смотрели, на этот раз каждый думал о своем, наконец, Борис решил спуститься. Останавливал всех подряд, спрашивал, откуда идут и почему так поспешно, ведь уже утро. Картина получалась мутная, разрозненная, кто-то говорил о вторгшихся ордах зомби, кто-то об отступлении войск на позиции вокруг Садового, кто-то о прибывших из ближайшего Подмосковья бандах; если сложить все это воедино, получалось что-то страшное. Зомби сминали палаточные городки, многажды увеличивая общую численность, бандиты, прибывшие с вольных хлебов, грабили, насиловали и будучи под кайфом, стреляли во всех подряд, армейцы активно примыкали ко вторгшимся. Бронетехника осталась на постах, ее только сожгли и разграбили, извлекши самое ценное – солярку. Москву неделю охватил топливный кризис, автомобили почти не ездили, разве что правительственных шишек и членов их семей, смешно, но они еще пытались мигать и крякать на переходившие пустынные улицы толпы. Или не разбирая дороги, сминали их, мчась к безопасности, в наглухо перекрытое Садовое. С первого октября бензин пропал вовсе, не осталось даже дизеля, именно в эту ночь подмосковные орды прорвали оборону столицы. Судя по количеству бежавших к заветным редутам Садового кольца в тщетной надежде спастись, назад пути не предвиделось. Если вчера еще по сарафанному радио проходила информация, что Третье кольцо удержат, то сегодня, по слухам, всех ментов как ветром сдуло уже и оттуда. Странно, что Борис услышал все это только сегодня, вчера он тоже встречался по дороге домой с беженцами, но ни ужаса в глазах, ни параноидального оглядывания поминутно через плечо не видел. Да, про Третье кольцо как про рубеж обороны говорилось давно, там действительно работали усиленные отряды внутренних войск и ОМОНа, но ни блокпостов, как первоначально планировалось, ни бронетехники Борис так и не приметил.

Последний вопрос Лисицына: как далеко отсюда зомби? – попросту проигнорировали, кто-то посмеялся над ним, кто-то покачал головой. Кто-то крикнул: «да он же местный!», толпа расхохоталась, довольная шуткой, не столько шуткой, сколько возможностью хоть ненадолго разрядить гнетущую обстановку медленного бегства в никуда, последней, изначально бесплодной попытки спасения. Он стоял, глядя на проходящих, и не видя их лиц, а они смеялись, натужно, измученно, но все равно продолжали смеяться. Наконец, он ушел, измученный увиденным и услышанным, в подъезде столкнувшись с Настей. Не могши не ответить, рассказал обо всем, вновь потрясаемый своими же фразами. И наступившей вослед  тишиной. Наконец, они обнялись, Настя прижалась к нему, так что дыхание перехватило:

– Это как в Бутове, – прошептала она, заплакав, – Один в один, как в Бутове. Ничего не меняется, как ни старайся. Никуда не убежишь, уж вроде бы бежала, бежала, а теперь…. Снова бежать, значит… куда? Скажи, милый, скажи, что теперь?

Он молчал. В голове зрели и рушились планы, один за одним. Неожиданно захотелось спросить Микешина, что делать, почему-то вспомнился спасатель, пришедший на помощь и предложивший обратиться к священнику. Точно сейчас настало то же такое время.

– Ты куда сейчас собралась? – все же разрушил он завесу молчания. Настя поначалу не смела признаться, что к подружкам на Ленинский, но утаить не решилась, памятуя о приближающихся мертвых. Рассказала о своей просьбе к Свете и Жанне, об их согласии. Попросила Бориса согласиться на переезд.

– Пожалуй, уже поздно, – медленно ответил он. – Народ ломит к Садовому, больше укрыться негде.

– Но в квартиру-то они не зайдут.

– Ты сама им откроешь. Рано или поздно. А они будут ждать, сколь угодно долго, – помертвев, она кивнула. Почему-то только сейчас поняв, что им предстоит. Она снова вцепилась в Лисицына, ища в нем единственную надежду и опору. А он все молчал, не глядя на нее. Наконец, встряхнулся.

– Нам придется уйти. Звони своим клиенткам, чтоб тоже собирались. Чем больше компания, тем больше вероятность прохода через кордон. Чистая статистика, – произнес он и замолчал.

Кондрат только молча кивнул, услышав рассказ Бориса. Покусал губы и огляделся по сторонам, прикидывая, что можно взять в этот последний путь. Прошедший месяц с ним не было много вещей, потому он искал только то, что может понадобиться в ближайшие дни. Спросил только, когда лучше выходить, Лисицын и сам не знал этого. Наверное, лучше пообедать, неловко заметил он, не идти на пустой желудок. Да и зомби, непонятно, с какой скоростью они движутся, куда, как, нет, конечно, нам придется уйти, еще до вечера, надо вещей побольше взять теплых, ночи стали холодными.

– Ты полагаешь, эту ночь нам придется провести на улице? – спросил Кондрат. Он кивнул, невольно поежившись, с ним это случится первый раз, а вот его попутчикам, его любимой, он теперь и в мыслях называл Настю так, не привыкать. – Можно, я возьму что-то из одежды Леонида, у меня с собой только то, что на мне.

Проглотив комок в горле, тот кивнул. Кондрат открыл шкаф, стал разбирать куртки, Борис отвернулся, вошел в кухню к Насте. Последний раз они слились на старом месте, торопливо, судорожно, словно исполняли свой долг. Борис излился, стиснул последний раз ее, она по привычке вскрикнула. Только тогда вошел Микешин, спросить, не против… нет, не против, резко ответил Борис, даже не пытаясь увидеть.

Пообедали они молча. Борис составил маршрут движения, с учетом увиденных толп и основного направления потока, так чтобы заскочить ненадолго к клиенткам на Ленинский, и снова в поток влиться; «математик ты мой милый, ты всегда будешь придерживаться распорядка?», послышалось в ответ. Он кивнул, заметив, что они с Кондратом подождут внизу, а Настя будет разговаривать, если что, он ей позвонит. Да и сама позвони сейчас, сообщи, чтоб собирались, вы, женщины собираетесь, конечно, за пять минут, только нам приходится их наступления по три часа ждать, – он пытался шутить, и Настя рассмеялась, но на душе все равно скребли кошки. Главное, прорваться сквозь оцепление на Садовом, вертелось в голове, а там черт не страшен. Он пытался заглушить эту мысль, утишить ее, но никак не получалось, вид бежавших в сторону центра людей царапал сознание куда сильнее, чем все доводы рассудка.