Осада

Тишину пустых славословий неожиданно нарушил Яковлев

– Денис Андреевич, простите, не уведомил вас раньше и тет-а-тет, так сказать, данные поступили как раз перед заседанием. Мы недосчитались мэра города. На него совершено нападение, когда тот возвращался из Владимира, вернее, так: он попал в аварию, а после чего…

– Почему сразу не было доложено? – неожиданно резко возвысил голос Пашков. И тут же смутившись собственной резкости, постарался ее замять: – Влип в историю, я правильно понял? Это ему не впервой. Кто на сей раз попал под его царственный гнев?

– По первым показаниям, не доезжая километров пяти до Балашихи, машине мэра не уступили дорогу две фуры, груженые сухим молоком. Водитель «мерседеса» градоначальника пострадал, ничего серьезного, но мэр вышел разобраться, почему не уступили дорогу, вы знаете, он любит во всем сам разобраться. После чего незамедлительно был убит.

В зале воцарилось молчание, казалось, от произнесенных слов повеяло могильным холодком. Первым снова встряхнулся Пашков.

– Народ-то посерьезнел, – холодно заметил он. – Как некстати груз «Хаммеров» задерживается в Северодвинске. Сейчас они бы совсем не помешали.

– Вы правы, Виктор Васильевич, – тут же заметил Яковлев. – Я предупреждал мэра насчет безопасности на дороге, насчет участившихся случаев, но он слушать не хотел. Дескать, москвичи его любят, даже после кризиса он застрахован от всяких несчастных случаев, опять же, опросы….

– Я вас понял. Кто виноват в аварии?

– Разумеется….

– Нет, не разумеется, а серьезно.

– Ну как сказать… если не для протокола, то… ну вы сами понимаете, водитель «мерседеса» нарушил скоростной режим… простите… я забыл, за рулем находился сам мэр, водителя он посадил рядом с собой, он не пострадал…. Гм, понимаете, все так некстати и неловко получилось.

– Это уже по вам видно, что неловко, – отрезал Пашков, меряя взглядом раскрасневшегося Яковлева. – Что мэр, убит или не совсем?

– К сожалению, не совсем. Вы понимаете, водители, их сейчас задержали, конечно, они как к посту подъехали, обо всем сообщили…

– Молодцы, – по слогам произнес Пашков. – Словом, водители сдались, а мэр придет в столицу своим ходом… Ладно, у нас теперь есть возможность не морочиться с мэрией больше, а все функции возложить на правительство, так сказать, России, простите, не буду выражаться какой именно, по словам президента, – премьер бросил колючий взгляд на Дениса Андреевича, но тот не среагировал. – И так функции правительств города и страны во многом дублируются…. Григорий Антонович, откуда шел последний завоз? – спросил Пашков у министра торговли. Мазовецкий посмотрел в своем блокноте, но ничего оттуда не выкопал, «по всей видимости, из самого Владимира», – все, что удалось выжать из министра.

– Я полагаю, это последний заход, – добавил он, пытаясь оправдаться. Нас снабжает одна только Белоруссия, а с востока уже никто. Денис Андреевич, мне кажется, уже на той неделе потребуется ваше решение на вскрытие государственных хранилищ.

– Во Владивостоке их уже вскрыли, – резко произнес президент, морщась, словно, от зубной боли, впрочем, одно упоминание этого города сколь угодно зарубцевавшуюся рану может разбередить. И снова замолчал.

– Видимо, придется высылать отряды в города Золотого кольца. Те, что уже отсутствуют на карте, – согласился Пашков. – В целом я Григория Антоновича поддерживаю. Кто еще «за»? Единогласно, – мнение президента, не участвовавшего в синхронном поднятии рук, он проигнорировал. Но и Денис Андреевич не обратил внимания на этот диссонанс. Смотрел куда-то вроде бы на двери зала, и в то же время внутрь себя, меня невольно вглядевшегося в его потемневшие глаза, снова пробрал холодок. Яковлев что-то хотел сказать, но премьер его удержал: – Нет, Юрий Семенович, только не ваши хлопцы.

– Но Виктор Васильевич, не вся же милиция…

– Не вся. Но лучшая почему-то занята тем, что охраняет своих от всех прочих. Азербайджанцы свою диаспору, армяне, свою и так далее. Город фактически поделен на сектора влияния – и это безбашенность вашего воинства, Юрий Семенович, ничьего иного. Это спасибо патриарху, низкий поклон, за его движение «Московская Русь». Я сомневался, Денис Андреевич не верил, а Кирилл увидел и создал защиту. Все препятствовали появлению православных дружин в столице, а сейчас мы на них только и можем опереться. Да, Юрий Семенович, – Пашков никак не мог успокоиться, – именно на них мы и держимся сейчас, когда мэра может шлепнуть первый же попавшийся человек с ружьем. То, что мы до сих пор здесь сидим, скажите спасибо Кириллу, его решениям и действиям. А то посносили бы нам головы под самый корешок и все на этом бы закончилось – и мы, и государство и народ. Вы мне еще говорили, вера не сдержит народ, вера не способна себя защитить, что вы теперь скажете, Юрий Семенович? Ведь Кремль патрулируют именно православные дружинники.

Он вздохнул глубоко и замолчал неожиданно, буквально на половине фразы. Хотел сказать еще что-то, но оборвал себя, посмотрел только на все так же молчавшего Дениса Андреевича и начал сам завершать заседание. Только тогда президент встрепенулся. Попросил Нефедова остаться, но вместо директора ФСБ к Маркову подошел премьер.

– Буквально на два слова, Денис Андреевич, – произнес он, когда двери закрывались. Я тоже, как и Всеволод Георгиевич, не спешил покинуть зал, но Пашков настоял, нам пришлось выйти; Нефедов резко зашагал прочь с этажа, я еще немного подождал у дверей. прошел в свой кабинет, некоторое время глядел на папку, принесенную «последними оппозиционерами», а затем отправил ее в измельчитель. Нарезанное из правозащитников и сочувствующих конфетти, высыпал в корзину для бумаг и долго сидел, пребывая в какой-то странной прострации. Все мысли улетучились, я словно находился где-то далеко-далеко. От здания Сената, от Кремля, от Москвы, наконец.

Вечер наступил, но вызова от президента так и не последовало. Я вернулся домой, позвонил маме, узнать, что и как, ничего нового, вот только обитатели Барвихи постепенно упаковываются и переезжают в забитую донельзя Москву, в Серебряный бор. Мы поговорили об этом переезде, однако, мама пожелала остаться в Барвихе до ноября хотя бы, апеллируя к частям ФСО и ФСБ, размещенным по периметру коттеджей высших должностных лиц. Я не стал спорить, пожелал спокойной ночи и улегся сам. Снова снилась Милена, как и почти каждую ночь после того дня, в этот раз встал с разбитой головой: снова обнимал и целовал ее худенькое, хрупкое тело, во сне казавшееся совершенно фарфоровым.

А наутро снова был в Кремле. Денис Андреевич не приезжал, оставшись сегодня в Горках-9, не то разнос премьера последовавший за заседанием Совбеза, не то накопившаяся после неудачной поездки усталость, а может, все вместе дали о себе знать. День прошел пусто и неприметно, я съездил в министерство информации: вчера накрылся последний спутник, и вещание оказалось под угрозой срыва. Вещало только Останкино, и только на столицу и окрестности. Вот тут мне и стало отчетливо понятно, что Россия действительно кончилась. Хотя жизнь теплилась еще в Калининграде, в Тюмени, в Пскове, Новгороде, Архангельске и Астрахани, да во многих областных и республиканских центрах, еще контролируемых федеральными войсками, но теперь глас свыше до них уже не доходил – не мог дойти. Уходя, я просто махнул рукой, так и не найдя слов.

И снова в кабинет. И домой, в сон, к Милене. И обратно. События проходили мимо меня, не цепляя. В пятницу Денис Андреевич окончательно перебрался в Кремль – один. Супруга так и осталась в Ново-Огареве. Снова нестыковки в личной жизни, по слухам к ней ездил уговаривать вернуться Нефедов. Бесполезно, она не приехала. Оставшись в надежно охраняемом замке совершенно одна, Пашков и супруга, по отдельности перебрались в Москву; исполняя еще и обязанности градоначальника, Виктор Васильевич дневал и ночевал в Белом доме или соседней с ним мэрии, бывшем здании-книжке СЭВ. Старый дом на Тверской, тринадцать, отдали беженцам из правительственных поселков, многие офисные строения в центре Москвы теперь стали убежищем высокопоставленных особ. Да и в нашем доме стало тесновато.