Осада

Он, растерянный, вышел на улицу, как и вошел, через черный ход, с изумлением увидел: Надежда вся светилась, он не отошедший еще от восторженных толп, приветствующих его с БТРа, от толп вообще, ликующих или протестующих, спросил, ужели так рада подарку.

–Я о тех, кто очереди своей дожидается. Ведь жизнь продолжается, понимаешь, я так рада. Жизнь продолжается, несмотря ни на что.

Он почему-то понял это как намек на свою деятельность, отчего больше не произнес ни слова. От мысли о верховенстве власти в России стало не по себе – уж такая страна, ничего не поделаешь, два непоротых поколения надо сменить, чтоб все иным стало, и то вряд ли, – сам Лаврентий не мог избавиться, чувствуя себя главой государства как бы не всерьез, а Маркова, сколь бы далек и смешон он ни был в занимаемой чуть ли не против своей воли должности, настоящим, а не сделанным наспех вершителем. Пускай его дергает за ниточки Пашков, пусть он от себя слова не скажет, все равно. Как Москва априори столица, так и Марков законно избранный глава всего государства, от Камчатки до Калининграда. И никакая Дальневосточная республика будет не в противовес, коли он выйдет из самолета и обратится к гражданам лично.

Да, Устюжный в этом абсолютно прав, слава богу, он не послушался в кои-то веки старика и не согласился принять президента. Пускай заворачивает обратно в Иркутск, эдакую буферную зону между мирами – старой Россией и новой, коей он искренне считал свое странное, наспех собранное и провозглашенное создание. Оттуда регулярно ходили чартеры до Хабаровска и Владивостока, ежедневно набитые пассажирами в обе стороны. Кто-то бежал из Дальневосточной республики, боясь гнева государя, таковых, подумал Лаврентий, будет в разы больше, коли он возгласит о прибытии Маркова и своих планах по его неприятии. Кто-то, напротив, стремился, на вольные хлеба нового образования. Не проверять же судьбу каждого, но почему-то Дзюбе казалось, что большинство это бывшие уголовники, пытавшиеся раствориться в новой вольнице. Наверное, судьба Дальнего востока вообще такая, что он все свои годы существования под боком России, да и в ее составе принимал в себя, случаем ли, или указами, именно таких людей. На вечное поселение или на вольную волю.

Вечером он побеседовал с Ткаченко, тот как раз освободился после выезда к местам выступлений какой-то «Общины просветления» – новой, недавно образованной сектантской организации, имевшей целью своей защиту истинных ценностей в ожидании неминучего апокалипсиса. Странно, но в их среде встречались священники всех конфессий, включая синтоистов и буддистов. Изверившиеся в своих богов и свои власти, они пытались заменить их тотальное бездействие хоть чем-то. Дзюба предпочел поговорить о своем решении касательно прибытия Маркова, к его удивлению, Ткаченко незамедлительно поддержал Лаврентия и теми же словами, которые Дзюба прокручивал на языке, но не решался высказать министру внутренних дел. И про население, и про гипноз власти, высшей власти, и от себя добавил непрочное положение его выдвиженцев – в Комсомольске-на-Амуре губернатору доверяют менее половины опрошенных, на Чукотке чуть больше сорока процентов. Лаврентий только голой покачал, не зная, что ответить.

– Что-то теряешь, что-то находишь. В Иркутске тебя тоже предпочитают, но я бы этим источникам не слишком доверял, а вообще, все будет зависеть от действий Маркова. Если он сумеет тут приземлиться, боюсь, он многих уже этим в нагнет. Демократы, они такие, по себе знаешь.

– Да по Устюжному, – добавил Дзюба неохотно.

– Ну так гони всех в шею, – просто ответил Ткаченко. – Прямо на завтрашнем заседании. Поставь вопрос ребром – или ты, или Марков. Посмотрим, кто кого.

Они и посмотрели. После подобного вопроса ребром правительство, вроде бы только сформированное, разом и безо всякого стеснения, опустело на треть. Первым поднялся Устюжный, едва только речь зашла о Маркове, характерным жестом, он махнул рукой, мол, пошли отсюда, чего связываться, и тотчас задвигались кресла, заскрипели полы, затопали ботинки.

– Продолжаем заседание, – жидко произнес президент, совершенно потерявшись. Подобного Лаврентий никак не мог ожидать и потому долго молчал после того, как последний из ушедших громоподобно закрыл за собой дверь.

Вечером караван-сарай отбыл. Беглецы едва смогли вместиться в самолет, часть багажа пришлось оставить, кто-то из бывших соратников написал на чемоданах и сумках: «Президенту Дзюбе» и отправился вслед за остальными. Поздно вечером самолет без происшествий прибыл в Иркутск, большинство именно там предпочли сдаться властям, только Устюжный и еще двое или трое его самых верных сподвижников предпочли предстать пред очи премьера или дождаться президента уже в Москве, как получится.

Следующим днем уставший, невыспавшийся Лаврентий уже был в башне диспетчерской. Не мог не придти. Не мог не повторить все свои слова еще раз. Так что едва президентский самолет достиг зоны радаров, и его повели с башни, Дзюба лично связался с бортом номер один. Кратно, сиплым от волнения голосом объяснил ситуацию. Он уже знал, что пока самолет дозаправлялся в Иркутске, Марков вышел в народ и устроил публичное помилование беженцами из Дальневосточной республики. Его встречали овациями. Беглецы кланялись и просили прощения. Народ ликовал и махал триколором, бросал цветы. Девочка прорвалась через оцепление и вручила «дяде Денису» любимого мишку. В ответ Марков подарил ей видимо заранее заготовленную коробку конфет, девочка была на седьмом небе от счастья.

Все российские каналы, которые еще остались в живых, транслировали эту встречу девочки и президента. Кроме дальневосточных – Лаврентий распорядился отключить на время вещание. Впрочем, кое-что все же прорвалось в эфир, немногое, но достаточное для того, чтобы понять, кто в доме хозяин.

Самолет кружил достаточно долго, вырабатывал топливо, переговоры затянулись. Дзюба уперся рогом и требовал не пускать самолет Маркова на посадку, даже когда ему сообщили, что топлива в баках может и не хватить.

Наконец, Марков сдался. Видимо, вмешался в бесплодные переговоры, поскольку самолет отключился от связи и резко накренившись, набрал высоту, отправившись строго на север. До Хабаровска. Где и приземлился, действительно за неимением достаточного количества топлива на борту.

Дзюба понял, что сейчас его судьба висит на волоске. Он сжался и стал ждать продолжения. Но когда Марков вышел из самолета, его встретило лишь голое поле взлетно-посадочных полос. И ни одного человека вокруг.

– Я дал распоряжение, – заметил Ткаченко, – чтобы прибытие президента не афишировалось. Мэр меня очень хорошо понял. Он ведь твой приятель, да еще и сидел дважды.

Дзюба вздохнул и выдохнул. Самолет простоял на рулевой дорожке около трех часов – за это время к нему подходили лишь техники. Наконец, осмотр завершился, борту номер один дали добро на взлет, выкатившись в начало полосы, он еще какое-то время стоял, выжидая. Но чуда так и не случилось, ничего не случилось. Самолет медленно стал разгоняться, в какой-то момент Дзюбе показалось, что ему не хватит полосы, но нет, в последний момент борт оторвался и унесся на запад. Теперь уже до Москвы.

Дзюба, все это время пребывавший в диспетчерской аэропорта «Владивосток», медленно сел, сполз в кресло, еще не веря в случившееся. Ткаченко все это время находился рядом, он подал стакан с водой. Попробовав ее, Лаврентий немедленно выплюнул.

– Ну кто так празднует. Коньяк доставай из губернаторских припасов. Все, сегодня еще один праздник.

Голова закружилась, он замолчал и долго глядел в одну точку, пытаясь собраться с силами, которых у него осталось совсем немного.

– Ничего, – пробормотал Дзюба, распрямляясь. – Пройдет, все пройдет, и это тоже, – и тут же обратился к диспетчерам: – Подайте мне телефон.

Приказание было выполнено немедля и беспрекословно, несмотря на то, что Ткаченко и его маленькая армия уже убрались, даже телохранители Дзюбы разбрелись кто куда, приказ оставался приказом. Он вздохнул и набрал знакомый номер: