Осада

– Хочу сказать, – продолжал Борис, после некоторой паузы, – что история повторяется. В порядке компенсации, сперва евреям, затем женщинам, неграм и наконец, гомосексуалистам была дана полная свобода самовыражения. Почуяв слабину, они стали требовать большего. Отсюда все эти безумные и бессмысленные марши, ведь другого-то представить нечего. Вообще, странно, выставлять свои половые или национальные особенности на потребу публике. Напоминает толпу из «Кориолана».

– «Как будто ради голосов ее я раны получал»… – у Опермана оказалось под рукой собрание сочинений, цитату он нашел мгновенно. – А вообще свобода понятие аристократическое, как сказал Кропоткин.

– Именно. Вот только мало кто это понимает. А потому свобода быстро превращается в охлократию. И наступает закономерный финал.

– Он наступил чуть раньше, – заметил Оперман. – Странно, я думал, в ситуации полномасштабного кризиса, человечество продержится от распада несколько дольше. Помнишь, я говорил о трех-четырех месяцах?

– Помню. А я вспоминал тогда, как в Новой Англии в начале века вырубился свет. И уже через час города погрузились в первобытный хаос, сплошь мародерство, насилие, полиция с ног сбилась. И вся жуть заключалась как раз в том, что добропорядочные прежде граждане внезапно превратились в дикарей.

– Спал тонкий налет цивилизации. У нас, когда случилась авария и полгорода вырубилось, и еще полдюжины соседних областей народ продержался чуть дольше. Пару часов терпеливо ждали, а только потом начали воровать или просто нажираться, больше всего пострадали отделы коллекционных вин, – оба посмеялись. Внезапно Лисицын спохватился.

– Слушай, я же забыл тебе подарок преподнести. Вот досиделись до темноты, – он поднялся и вышел в прихожую, где стоял его портфель. Щелкнув замками, вернулся, держа в руке коробку с диском. В коробочку была вложена отпечатанная на принтере цветная бумажка с рисунком и французским названием, понятным и без перевода: «L`aventure».

– Что за «Авантюра»? – спросил Оперман.

– О, ты удивишься. Последний фильм на земле. Я скачал его десятого числа, за три дня с голоса перевел, отдал приятелям на озвучку, те так же быстро сработали. Видимо, французские кинематографисты закончили свой труд, но вот дождаться очереди на показ не успели. Поэтому, когда стало ясно, что кина не будет, кто-то просто выложил в сеть, тогда, если помнишь, она еще была, и оттуда, согласно легендам, можно было выкачивать фильмы.

– Я помню, – Оперман разглядывал картинку. Фамилии Жана Рено, Жерара Депардье, Жанны Моро, Даниэля Отоя, собранные под заглавием, поразили его. Более звездный состав трудно и представить.

– Постой, а ты говоришь, с голоса перевел. Так они…

– Да, фильм на английском. Видимо, рассчитывали на международный прокат. А вот такая петрушка вышла, что пришлось выкладывать в сети, лишь бы кто-то ознакомился с творением, какие уж тут деньги. Впрочем, сам увидишь, – Борис  определенно ожидал, когда Леонид положит диск на лоток проигрывателя.

Фильм, это оказалась комедия, в сценарии значилась ссылка на повесть некоего Кирилла Берендеева, возможно, из бывших наших, или бежавших в последние годы, хоть и не потрясал воображение сценарием, но игра актеров заставила Опермана хохотать до слез. Отсмеявшись, он произнес:

– Да, очень хорошая комедия, с удовольствием бы сходил в кино. Огромное спасибо за подарок.

– Исключительный раритет волею случая. Жаль, что все так обернулось, – Борис, думал совсем о другом. – Ты вспомнил «Терминатора», помнишь, там ведь зловредная система «Скайнет» распространилась через миллионы компьютеров, в том числе и домашних, и обеспечила молниеносную победу роботам, став не отключаемой для человека. А вот как оказалось в итоге: Интернет вырубается нажатием кнопки. Причем, как хитро, позавчера нас оставили в пределах своей страны, выдумав кириллические и прочие домены, вчера разбили по регионам,  сегодня стали выключать области, проявившие нелояльность к власти. Оборвали связь, почту, фактически, что осталось, это лишь сайты Машкова. Завтра они будут не нужны, отключат и их. Мы напрасно считали, что уж Интернет-то сотрет все барьеры, разрушит границы и наладит общение на любом расстоянии. На самом деле, он как изначально создавался для нужд государства, так и умер, служа ему до последнего вздоха. А ведь говорилось, что даже ядерная война… выведение из строя восьмидесяти процентов серверов… – Он замолчал на полуслове и прибавил неожиданно: – Хотя какой еще Интернет, когда не хватает денег на еду, а дорога домой перекрыта.

– Ты о своих?

– Ну да…. К тому же завтра первое сентября, теоретически все должны идти учиться. Но вот у нас набилось битком студентов в общежития, а занятия перенесены на неопределенное время, неясно, будут ли они вообще проводиться, деньги кончаются, а вернуться домой немыслимо. И вот что делать в такой ситуации – совершенно неясно…. – он долго молчал, затем извинился за свой неуместный пессимизм и стал собираться. Оперман включил свет – до этого они сумерничали в комнате.

Тут только Лисицын заметил разложенные на рабочем столе Леонида бумаги. Сощурившись, всмотрелся: листки были написаны на иврите. Он недоуменно посмотрел на Опермана; тот лишь с сожалением пожал плечами.

– Пытаюсь переводить «Кицур Шулхар Арух» рабби Шломо Ганцфрида, это вариант нашего «Домостроя», свод законов для правоверного еврея. Работа кипит, особенно сейчас, когда времени много. Вот только текст тяжеловат, хотя вроде на иврит никогда не жаловался.

– Постой, разве на русский эту книгу не переводили? Я слышал…

– Ну да, очередные протоколы сионских мудрецов. Нет, не переводили. А то, что перевели, это как «Волшебник Изумрудного города» Волкова. Кстати, в том переводе замечательная приписка есть: «Редакционный Совет счёл необходимым опустить в этом переводе некоторые указания, помещение которых в издании на русском языке было бы воспринято населением России, не придерживающимся иудаизма, как неспровоцированное оскорбление. Читатель, который захочет прочесть «Кицур Шулхан Арух» в идеально полном объёме, приглашается в иешиву, чтобы изучить эту и многие другие святые книги в оригинале».

– А что там насчет иноверцев? – спросил Лисицын, непроизвольно скривившись.

– Грубо говоря, еврей гою враг и поступать с ним следует, как с врагом. Да что я… вот глава сто шестьдесят семь, пункт восемнадцать, цитирую: «Еврейке не следует помогать нееврейке при родах, кроме как в случае, когда эта еврейка известна как акушерка — и в этом случае ей это разрешается (чтобы не вызывать вражды к нам), но только за плату и в будний день. И еврейке не следует выкармливать сына нееврейки даже за плату, кроме как в случае, когда у нее слишком много молока и оно доставляет ей страдания: в этом случае ей можно его выкармливать», – видя, как изменилось лицо Бориса, он усмехнулся. – Это цветочки, ягодки я еще не перевел.

Борис хотел что-то сказать, но посмотрев на лицо Опермана, внезапно переменившееся, замолчал. Леонид заметил горько:

– Жаль, только, мой труд ни к чему. Не потому, что Интернет умер за государственной ненадобностью. Просто Израиля больше нет.

– У тебя там кто-то был… знакомые, друзья, – после долгой паузы, –родственники?

– Нет, никого. Одна девушка, давно уехала туда, даже не помню, любил ли я когда ее. Не в этом всем дело. Даже не знаю, как сказать. После того как Израиль раскатал Палестину кассетными бомбами, а потом получил то же от Сирии, Ливана, Египта, Ирана, даже Саудовской Аравии…. После того, как турецкие корабли стали топить паромы беженцев на Крит, а потом Крит стал объектом войны между Турцией и Грецией, и топили евреев уже по всему Средиземному морю, итальянцы и алжирцы, ливийцы и корсиканцы…. Я почувствовал себя… Нет, ненависть никуда не делась. Вот вчера я был в восторге, узнав, что Израиль прекратил свое существование: как раз под мой день рождения. И в то же время мне стало больно. Ведь раз я ненавидел, значит он занимал место в моем сердце. И коли так ненавидел, значит, огромное место. И что теперь? Родину я потерял в девяносто первом, теперь ушел и предмет моей ненависти. Что же осталось мне? Что?