Осада

Шипение и посвист – полетели шашки со слезоточивым газом. Однако, сильный ветер не позволял разогнать толпу. А она все росла, множилась на глазах, будто где-то внутри нее происходил незримый постороннему процесс деления, людей, пожелавших свести счеты с «зубрами» становилось все больше, и шли в бой они уже не с пустыми руками, неважно, были то сопливые подростки или зрелые мужчины, а порой и женщины. Ярость требовала выхода. Просила его, умоляла. Даже она теперь кричала вместе со всеми, потрясала кулаками и пыталась пробраться из оцепившей ее массы наружу, туда, где можно было бы вздохнуть и во всеуслышанье воскликнуть:

– Это они вчера ночью пытались убить моего сына, это они, они! Это  они хотят придти за ним и забрать его, забить его, сгноить в камере.

Наконец, ей удалось выбраться и прокричать свою фразу. К ней немедленно подбежало двое крепких бритых ребят, она повернулась к ним, улыбающаяся, счастливая уж тем, что наконец ей удалось высказать свою боль, свой страх, душу свою излить от черной тугой боли, сковывающей голову, не дающей дышать свободно, ломящей затылок.

И едва они приблизились, эти крепкие молодчики, как она почувствовала крепкий захват на обеих руках. Она истерически закричала, сразу поняв, кто они, и зачем это делают. Не за себя испугалась, за сына. Пыталась вырваться, отчаянно, но ничего не вышло.

– Не дергайтесь, гражданочка, вы арестованы, – произнес один из них. И тут же упал с проломленным черепом. Второй не задумываясь выхватил откуда-то из-под черной кожаной куртки пистолет, к нему подбежало еще двое, таких же бритых лбов, как и он сам.

– Стоять, зараза, не двигаться, СОБР, – это было последнее, что она услышала. Ни хлопка, ни удара, только ослепительная вспышка, взорвавшая затылок, и следом за ней ватная темнота, окутавшая  и медленно понесшая тело, такое беспомощное и беззащитное, в дальние дали.

Она упала, не услышав хлопка первого выстрела. Не услышала и последующих – долгой перестрелки между молодчиками в штатском и простыми бандитами, решавшими по-своему помочь и разобраться с ненавистными серыми мундирами. Люди разбегались, пытаясь укрыться кто как, топча ее, но она уже ничего не ощущала. Карета «скорой» забрала ее, лишь через полтора часа – когда смолк последний выстрел и поле брани было очищено, оставив больше сотни раненых и два десятка убитых.

71.

Милиция прибыла на удивление быстро. Никто еще не успел придти в себя, а зал заполнился прибывшими милиционерами, перекрывшими входы и выходы. Тут же появилась разметка вокруг колодца и таблички с номерами у тела погибшей. Милиция сновала везде, оценивая ситуацию и опрашивая возможных свидетелей происшедшего. Камеры продолжали работать, у Кондрата создалось вполне бредовое, но вписывающееся в рамки места впечатление, будто все случившееся сделано по указанию Бахметьева и под его непосредственным контролем. Для повышения и без того немаленького рейтинга. Если не считать убийства террористами своих пленников на камеру. Но это редко происходило в прямом эфире и через спутник передавалось на половину стран мира. Самую дорогую половину мира, чьи зрители уже пресытились прочими действами, всеми возможными, что можно увидеть по «ящику», а потому ожидали от него чего-то необычайного. Необычайное не замедлило себя ждать – ни в первый раз, ни теперь. И потому невозможно было отделаться от постановочной нереальности происходящего, вернее, от реальности режиссированной и оплаченной. С неизбежными трупами, с леденящим ужасом, враз заполнившим храм, от которого Кондрат не мог оправиться даже спустя полчаса после внезапного окончания действа.

Следом прибыли представители Следственного комитета при прокуратуре и шишки из самой генпрокуратуры. И снова, никто еще не подал команду выключить камеры, все происходившее в храме продолжало транслироваться по миру, без стыда, без зазорности, нагло, самодовольно, что называется, бия зрителя в лоб. Следователи немедля шуганули милицию, приступили к опросу свидетелей и оценке ситуации.

Только тут дело дошло до Кондрата, доселе недвижно стоявшего у входа в храм, напротив колодца, и разглядывавшего происходящее совершенно отключившись от него, словно он тоже телезритель, жаждущий новой порции смертей и страхов. Словно их мало было в реальной жизни, или в реальности они оказывались не столь значительными, как в голубом экране.  Ведь мир теперь познавался через плоскую грань ящика, вещавшего о мелочах и о главном в жизни всякого обывателя, где бы он ни жил, неважно: в картонных коробках Сан-Паулу, или роскошном особняке Санта-Барбары. Мир приходил именно оттуда, пестрый, многогранный, значительный, всегда больший, чем тот, что обретался вокруг самого мирянина, сколь бы высокий пост он ни занимал, какими бы глобальными проблемами ни занимался. Этот мир давно уже вытеснил собою реальность, вобрав в себя все устремления, все желания, все чувствования, сомнения, боль и радость человека. Став для него пророком, собеседником, родителем, любовником, да кем угодно. Вроде бы исподволь, незаметно, но с годами влияние его росло и ширилось, а с некоторых пор стало трудно, почти невозможно представить свою жизнь без экрана, что-то рассказывающего, показывающего, гордо или горько, сладко или славно, неважно. Ведь он давно уже больше, чем член семьи, для некоторых он вообще все в этом мире. К некоторым и вера приходит только через него.  Вот только во что вера? В него или в Бога? Или даже эти понятия стали нерасторжимы?

– Кондрат Микешин? – голос заставил его вздрогнуть и оглянуться, оторвав от мыслей. Перед дьяком стоял полковник в синей форме, внимательно разглядывающий жреца. Кондрат мелко кивнул и обернулся. – У меня есть к вам несколько вопросов.

– Я вас внимательно слушаю.

– Вы, судя по одежде, являетесь жрецом храма Ктулху и проводили церемонию…. Да выключите вы камеры, наконец! – рявкнул он так, что Микешин подпрыгнул. – Простите. Вы проводили эту церемонию. Были какие-то срывы, недочеты, неясности перед началом, в самом начале?

Микешин замолчал, задумавшись. Вспомнил, как его таскал Сердюк по коридорам, показывая все подряд, объясняя, какую работу проделали его люди, чтобы, наконец, пустить воду. Кондрат собрался с мыслями – речь зашла о люке, только что не то переделанном, не то просто усиленном. В прошлый раз нужды в нем не было, вода все равно не желала идти в храмовый колодезь. Да в него тогда и не успели спустить Милену….

– Я полагаю… мне трудно сказать,  не могу припомнить. Вы лучше спросите организатора, Антона Сердюка, он, вероятно…

– Его уже допрашивают. А пока мы бы хотели получить ответы от вас. Вы сами что-то подозрительное, не вписывающееся в рамки, заметили?

– Мне трудно сказать что-то определенное. Антон меня водил, показывал нововведения…

– Ага, значит показывал. Интересно, продолжайте.

– Простите, что? Ах, да…. Мы спустились вниз, осмотрели люк, Антон мне показывал не то какие-то переделки, не то… простите, и тогда была сумятица и сейчас подавно.

– Я не буду на вас давить. Но вы утверждаете, что спускались с Сердюком к люку. Он демонстрировал вам механизм открывания? И еще, – добавил полковник спешно, – люк был открыт или закрыт?

Микешин смутился. В голове все перемешалось, а тут еще мысли о телевизоре отвлекли. Он никак не мог вспомнить.

– Не могу сказать уверенно. Кажется, закрыт.

– Сердюк его открывал?

– Да, – несмело ответил Кондрат. – Кажется, предлагал мне.

– Вы воспользовались предложением?

Открывал ли он люк сам? Вот странно, в голове этой информации не сохранилось. Кондрат еще больше смутился и замолчал.

– Простите, – после долгой паузы, наконец, выдавил он. – Не могу вспомнить. Кажется, нет.

– Ладно, разберемся, – телефон полковника пискнул, – Да, слушаю. Нет, еще не был. Что там? Хорошо, скиньте сюда, я посмотрю.