Осада

Косой понял, что устал от них. Ничего не поделаешь, отвык. И никак не мог привыкнуть снова. С мертвыми было куда проще, они и ходили тише, и не голосили, вообще не разговаривали меж собой. И не обращались к нему с ерундой, просили закурить или интересовались, который час. Или спрашивали как пройти до палаток с посудой, техникой, еще чем.

Это было невозможно. Он сбежал от них на другой конец города, в парк Космонавтов. Недалеко от его дома, несколько остановок на автобусе. Но люди были и тут. Бродили, громко разговаривали. Дети галдели, кто-то из них плюхнулся на противоположный конец скамейки, окончательно прогоняя дремоту. Косой поднялся и пошел к остановке. Добрался до железных ворот, их так и не заперли с последнего визита работников, проник внутрь. И успокоился только возле своего склепа.

Только тут он мог вздохнуть с некоторым облегчением. Придти в себя и снова попытаться вернуться в мир людей. Ведь он же один из них. Странная мысль, но верная, хотя Косого она и покоробила слегка. Он ведь действительно один из них, надо привыкнуть, надо приучить себя. Будто ничего и не было. Ведь все вернулось на круги своя.

Он с грустью огляделся по сторонам. И горько усмехнулся. Нет, кладбище он не покинет; по крайней мере, до тех самых пор, пока его отсюда не погонят силком. А произойдет это в ближайшие дни, когда оно будет официально открыто. В понедельник, если быть точным. В день флага. В новый праздник – так писалось в газете, что он купил в парке.

Воскресенье он посвятил уборке своих следов – мало ли что. Убедился, что дверь склепа запирается надежно изнутри, и никто не сможет проникнуть внутрь, когда он находится рядом с Султаном. А в понедельник, как заскрипели на все кладбище, тяжелые ворота, стал ждать посетителей.  С тревогой – но и некоторым даже нетерпением, непонятным ему самому.

Только в десять часов он увидел первых. Двое мужчин прошли по соседней дорожке, он пригляделся, сощурившись привычно. Нет, на посетителей они походили мало. Скорее, службисты. Как смотрят по сторонам, синхронно поворачивая головы, как пристально оглядывают пространство кладбища. Да какие одинаковые, с иголочки, на них костюмы, строго черные, и серые галстуки – одно это уже говорит о многом.

Косой поежился и полез внутрь, заперся получше. И практически весь день просидел в своем убежище. Пару раз выходил по надобности, а однажды решился выглянуть, посмотреть, что же происходит вне стен его дома. Ведь кладбище так и не привлекло скорбящих. Кроме службистов никто не прибыл, а те, поболтавшись недолго, осмотрев все, что им было велено, покинули его дом. Косой вздохнул с облегчением. Его или ему подобных они явно не искали.

Наконец, он осмелился и пошел на праздник. Народу на улицах было во множестве, Косой вышел заполдень, так что встречались уже хорошо поддатые жители города, на которых, впрочем, даже если они валялись на скамейках или под ними без движения, внимания никто не обращал. Правда, еще обходили стороной, на всякий случай, но и только. Словно ничего страшного, пугающего, ужасающего, начавшегося первого числа, для этих людей не существовало. Словно у них, как у Косого, такая короткая память.

Он брел по парку, разглядывая шумные веселые компании, старательно обходя стороной детей и подвыпивших взрослых. Купил бутылку пива, посидел на скамеечке, благо, день выдался замечательным, посмотрел афишу предстоящих празднований. Сегодня вечером обещали, помимо «грандиозного салюта» еще и бесплатный киносеанс на открытом воздухе в Летнем саду, прямо на берегу пруда. Будет установлено несколько полотен и кинопроекторов, приносите с собой стулья и кресла, сеанс начнется, как только стемнеет и продлится до полуночи.

В этот момент его кто-то фамильярно хлопнул по плечу. Косой подскочил от неожиданности, внезапно ему подумалось, что это Чума. Но нет, рядом стоял мужик лет сорока, слегка небритый, взъерошенный, раскрасневшийся, в расстегнутой до пупа светлой рубашке, обнажившей волосатую грудь и пивной живот.

– Ну что, мужик, скучаем? Давай с нами, погудим, вместе все веселее. А то, я вижу, уже допил, а еще хочется. Пойдем.

Косой поднялся и молча побрел куда глаза глядят. Ему показалось, что тот «пивной живот» станет его догонять и требовать присоединиться к честной компании, он оглянулся, но мужик не то искал другого собутыльника, не то возвращался к «теплым» товарищам. И все же, выходя из парка, он торопился, едва не сбиваясь на бег. Сам не зная, куда. Покрутился среди домов, однообразный, как каждый новый день, сел на трамвай, поехал в центр. Тут же вернулся на автобусе.

А через несколько часов подобного блуждания – казалось, весь город вышел на улицу праздновать день флага, когда уже начало потихоньку смеркаться – сам не заметил, как оказался перед воротами Северного кладбища. Они были открыты, Косой, не задумываясь, зашел внутрь. Хотел даже закрыть ворота, но вспомнив о стороже, одумался. Если он есть, то он единственный из живых, кто сторожит его ночной сон.

На кладбище не было никого. Тишина и покой объяли его.

Косой вздохнул с облегчением и постояв недолго у ворот, неожиданно наткнулся на странного человека. Сморщенный старик, он неловко топтался у ворот, словно сам не зная, выйти ему или остаться. Косой хотел обратиться к нему с вопросом, но слова разом застряли в горле. Перед ним стоял мертвец. Он проглотил слюну, коснулся неживого тела, проверяя, не в силах удостовериться, так ли это на самом деле. Старик посмотрел на него, что-то булькнул по-своему в ответ, чем привел Косого едва не в восторг. И медленно зашаркал на выход.

– Подожди, постой. Это ведь… – старик не оглянулся, уходя все дальше и дальше. Возможно, он и не слышал речей живого. У Косого перехватило дыхание. На глаза навернулись слезы. Словно он враз обрел и потерял друга.

Он вздрогнул и хотел было идти за стариком. Но тот, пересекши улицу, неожиданно исчез, скрылся, словно его и не было. Или вправду, не было. Косой потряс головой, проморгался, всматриваясь в потемки. Нет, никого. Но не мог же старик просто раствориться среди редких кустов боярышника да жимолости. Не мог. Неужто ему все это померещилось? Ведь он и появился так неожиданно, тоже вроде бы ниоткуда.

Косой, совершенно раздавленный, вошел на кладбище, затворил за собой ворота. Прошел по аллейке до склепа, нырнул в него. А когда в небе зажглись, зарокотали первые залпы салюта, закрыл глаза и заткнул уши.

68.

Дозвониться до Слюсаренко удалось только шестнадцатого числа. В сети Виталий появился столь неожиданно, что Оперман даже не поверил своим глазам. А потом, боясь сглазить, дважды робко кликнул мышкой по зеленому огоньку вызываемого абонента.

Связь была скверной, постоянные помехи на линии. Но он сумел докричаться через шум, через абсолютную тишину, прерывающую шум, через попискивания и странные стоны сетевой связи.

– Ты как? Как у вас там? Сильно бомбили?

– Привет! Рад слышать, – донеслось с того края бесконечности через десяток секунд. – Все вроде в порядке. А чего нас бомбить-то. Ты ж знаешь, в Запорожье только артиллерийские склады, так они сами каждое лето взрываются, никакой авиации не нужно.

Голос был на удивление спокоен. Словно ни войны, ни обрыва связи, ни долгого молчания – ничего не было. Обычно они с Виталием связывались пару раз в неделю, чаще он говорил по сети только с Борисом, ну так тот и жил в одном городе. А сейчас десятидневный перерыв.