Страница 7 из 69
— Старший политрук Браслетов, — представился он. Рука притронулась к моей ладони и сейчас же выскользнула.
Я приказал батальону разойтись, и бойцы побежали по квартирам ближайших опустевших домов за вещами, чтобы перебраться в школу.
Браслетов отвел меня в глубь двора. Мы остановились между двумя столбами, где когда-то была натянута волейбольная сетка.
— Последнюю сводку слыхали, капитан? — спросил меня Браслетов почему-то шепотом.
— Да.
— Что вы скажете об этом? Что будет дальше? — Он зябко поежился и потер руки, ища у меня сочувствия.
Я поглядел на его маленький женственный рот, на тонкие дуги бровей и ответил почти небрежно:
— На фронте достаточно войск, чтобы задержать противника. Меня тревожит положение в батальоне, товарищ старший политрук.
Судя по всему, капризный и тщеславный Браслетов, должно быть, не терпел замечаний и сейчас оскорбленно вспыхнул, щеки покрылись розовыми пятнами.
— Что вы имеете в виду? — спросил он.
— Командир пал духом, вы по целым дням пропадаете бог знает где. Люди предоставлены самим себе. И это в такой-то момент! Восемь человек до сих пор не явились. Где они? Дезертировали? Их не видят в батальоне четвертый день.
— Подумаешь! — воскликнул он решительно. — Армии гибнут, а вы — сбежало восемь человек. Ну и черт с ними, коль сбежали! Такие в трудную минуту не надежда.
— Что вы болтаете? — сказал я, оглядывая его. — Комиссар называется!..
Браслетов побледнел до прозрачности, еще ярче обозначились дуги бровей под козырьком фуражки.
— Как вы смеете разговаривать со мной в таком тоне! — Побледневшие губы его трепетали, белая полоска подворотничка врезалась в шею. — Я вам… Я вам не подчиненный…
— Нельзя ли без истерик, комиссар? — попросил я и пошел к зданию школы. Браслетов молча следовал за мной.
В кабинете директора — «нашем штабе» — майор Федулов собирал в чемодан свои пожитки. Он тихонько и бездумно посвистывал. Вздернутый нос, расплюснутый на конце, покраснел, глаза обновленно поблескивали, — Федулов, видимо, только что выпил, и опьянение было еще свежим и веселым.
— Ну, капитан, желаю тебе удачи от всей души, честное слово, заговорил Федулов. — Канцелярии при мне нет, печати тоже. Один список личного состава и аттестат на питание. Питаемся мы в ближайшем подразделении ПВО. А то и так, по случаю…
— Не явилось восемь человек, вы знаете об этом? — спросил я.
— Знаю. — Майор улыбнулся примирительно и по-свойски. — Придут. Вот пронюхают, что новый командир прибыл, и заявятся, как миленькие. Они по девкам разошлись, это я знаю точно. И Спартак вот знает. Ты, Спартак, за ними сходи, позови… Ну прощайте, ребята. — Майор Федулов вышел из комнаты. Я видел в окно, как он медленно, чуть покачиваясь, пересек двор, волоча огромный пустой чемодан. «Что с ним произойдет дальше? — спросил я себя. Человек он храбрый, обязательно попадет на фронт и однажды, подвыпив, выскочит впереди бойцов, поведет их в атаку, безрассудно, не страшась за свою жизнь и за жизнь других, и вражеская пуля уложит его навсегда…»
Сзади меня Браслетов произнес дрожащим от волнения голосом:
— Жена у меня родила. Девочку. Сегодня привез домой. У жены, кажется, грудница началась. Мучается, бедняжка, молока нет…
Я обернулся к нему.
— Обязанности есть обязанности. Начнутся бои, нужно будет организовать оборону, а вы, вместо того чтобы руководить боем, побежите по своим личным делам…
— Не утрируйте! — крикнул он. — Я сказал все это не для того, чтобы вы издевались над моим горем. Теперь я знаю, что не найду у вас сочувствия.
— Жене вашей я глубоко сочувствую, — сказал я, — вам — нет.
6
Взвод лейтенанта Кащанова располагался на втором этаже в двух классных комнатах. Из одной донесся, когда мы поднялись на этаж, всполошный вспышками — шум, сквозь него пробивался мальчишеский, с визгом со всхлипами, плач. Чертыханов пробежал вперед и растворил перед нами дверь. Шум сразу стих, прервались и всхлипывания. Бойцы столпились возле парт, сдвинутых к одной стене. Лейтенант Кащанов встал и загородил собой красноармейца.
— Взвод занимается изучением расположения города, — доложил он.
Чертыханов взглядом показал мне на бойца, стоявшего за спиной Кащанова. Я тронул лейтенанта за плечо, он сделал шаг в сторону, и передо мной очутился боец, молоденький и хрупкий, с неоформившимися плечами и тонкой шеей; волосы у него мягкие и белые, нос в веснушках, на губе нежный цыплячий пушок. Я видел его впервые, в строю его не было. Он изредка сдержанно всхлипывал и размазывал по щекам слезы.
— Как ваша фамилия? — спросил я.
— Куделин, — прошептал боец.
— А зовут как?
— Петя… Петр Куделин.
— Сядь, Петя, — сказал я.
Куделин привычно сел за парту, из-за которой, должно быть, недавно встал: надо было идти на фронт. Я присел рядом.
— Почему ты плачешь?
— Так, ничего, — ответил он, не поднимая глаз.
— А все-таки?..
Лейтенант Кащанов опустился на соседнюю парту и обернулся к нам.
— Он бегал к себе домой. Прибежал, а дома нет — одни развалины.
— Кто оставался дома, Петя? — спросил я. — Родители погибли?
Петя Куделин пошевелил дрожащими губами:
— Родители умерли, когда я был маленьким. Я с бабушкой рос… Старенькая она была. Сперва ходила в убежище, а потом перестала. Дом деревянный… Бомба угодила прямо в середину, разворотила все… Пожарные бревна растаскивали…
— Бабушку нашли? — спросил Чертыханов.
— Нет еще, — ответил Петя. — Я не стал дожидаться: а вдруг ее раздавило совсем? Я боюсь… Глядеть на нее боюсь. Я мертвецов боюсь.
— Это бывает, Петя, — сказал Чертыханов, утешая. — Привыкнешь. На войне насмотришься. Ничего страшного в этом нет. Те же люди, только не дышат. Вот и все.
Куделин с испугом отодвинулся от ефрейтора, поглядел на него изумленно и с замешательством: как это он так безбоязненно об этом говорит, по-детски, всей ладошкой, стер со щек слезы. Я взглядом пригрозил Чертыханову, но тот, пожав плечами, сказал:
— А что? Он не маленький.
Я заметил, как разволновался и побледнел Браслетов, слушая Куделина, ему как будто стало душно, и он расстегнул ворот гимнастерки.
— Где ты живешь? — спросил он. — Где твой дом?
— Недалеко отсюда, — сказал Петя. — У Павелецкого вокзала. В переулке у Коровьего вала.
Браслетов распрямился, страх округлил его глаза.
— Я на минуту отлучусь, позвоню. Это рядом с Серпуховской! — шепнул он мне и метнулся из класса.
Петя Куделин сидел, понурив голову, жалел бабушку и думал, должно быть, о своей сиротской доле, об одиночестве, а слезы, накапливаясь на ресницах, отрывались и падали на парту, и он растирал их локтем.
Я положил руку на узенькие его плечи.
— Война, Петя. Бабушку теперь не вернешь. Теперь семья твоя здесь, среди нас. Скорее становись солдатом. Не сегодня-завтра вступим в бой…
Куделин угрюмо молчал, шмыгал носом и изредка кивал головой, белой, с вихром на макушке.
— Назначьте Куделина командиром группы, лейтенант, — сказал я командиру взвода Кащанову. — Москву он знает и в случае чего провести людей к назначенному пункту сумеет. Сумеешь?
— Да, — сказал Куделин, вздохнул и пошевелил плечами, как бы сбрасывая с себя, со своей души обременительный груз. Он даже с интересом взглянул в сумеречный угол класса, где Чертыханов, собрав вокруг себя бойцов, что-то рассказывал приглушенным, с хрипотцой голосом. Там уже возникал сдержанный хохоток.
Вернулся Браслетов с порозовевшими, в пятнах щеками, усталый и расслабленный, точно перенесший изнурительную болезнь. Он вытирал платком горячий лоб и шею.
— Все в порядке пока, — негромко произнес он, приблизившись к нам. Бомба разорвалась совсем рядом, выбило стекла. Я сказал, чтобы Соня вообще переселилась в бомбоубежище.
Сумерки, серые и сырые, медленно вливались через потемневшие широкие окна класса. В наступившей тишине, в полумгле было слышно, как ветер со свистом обшаривал углы здания, глухо стучал в стекла каплями дождя, и от этого тревога охватывала ощутимо и властно, с обжигающей силой. Бойцы замолчали. Чертыханов сидел позади меня, и я слышал его шумное дыхание. Чувство отгороженности от мира в четырех стенах было мучительно тягостным. Я попросил опустить на окна шторы из темной и плотной бумаги. Зажгли свет. Бойцы сразу оживились, кто-то робко засмеялся.