Страница 13 из 69
— Объясните бойцам, — сказал я, — чтобы они отличали злостных правонарушителей, всяческого рода грабителей, хапуг, бездельников и настоящих агентов фашизма от обыкновенных обывателей, которые поддались панике. Этих не задерживайте, по дороге они одумаются… Оружие применять лишь в самых крайних случаях. Задержанных доставлять сюда. Лейтенант Тропинин, вы осмотрели двор?
— Так точно, — ответил тот. — Двор глухой, одни ворота на запоре, не открываются вовсе…
Я разрешил бойцам отдохнуть часа полтора с таким расчетом, чтобы в четыре тридцать они были на своих участках.
— Может быть, вы тоже отдохнете, товарищ капитан? — спросил Чертыханов.
— Нет. Не могу. Нельзя.
Я долго рассматривал карту, знакомые улицы, переулки, площади, которые для меня приобретали сейчас иной, непривычный смысл.
10
Рассвет над Москвой занимался медленно, неохотно, точно ему мучительно трудно было начинать новый день, полный забот, несчастий, горестных раздумий, смертей и слез. Опять земля вокруг города забьется в огне и судорогах от бомбовых ударов, опять, подбираясь к окраинам, сминая юные, беззащитные березки, рванутся вражеские танки, и молодой боец — москвич или сибиряк — встанет им навстречу. Лютая ненависть, жажда жизни толкнут его вперед, и он взлетит вместе с железной рычащей горой, и захлебнется кровью сердце матери в этот миг. Поднимутся ввысь самолеты с черно-желтыми крестами на плоскостях, кружась над городом, выслеживая цели, и бомбы сожгут любовно свитые гнезда, и страх и смерть погонят отчаявшихся людей по улицам и дорогам в поисках спасения… Тяжело и мрачно занимался осенний день четверг 16 октября 1941 года…
В восточной стороне серая полоса над крышами светлела, лениво расплываясь по небу зеленой лужей. Сквозь неяркую зелень скудно просачивались розоватые зоревые краски. Внизу, в теснине улиц, ночная вязкая мгла держалась еще долго; блеклый, нищенски бедный на цвета рассвет, с трудом одолевая ее, обозначил робкое, чуть заметное движение людей.
Из ворот осторожно выкатывались тележки и коляски. Их подталкивали люди — по двое, по четверо, целыми семьями. Они выезжали из переулков на главную магистраль — Садовое кольцо — и двигались к вокзалам, к шоссе, ведущим из города на восток, одетые и оснащенные для дальней дороги в неизвестность…
Утром в штаб батальона были доставлены первые задержанные. Петя Куделин выдвинул винтовкой к стеклянной перегородке высокого, плечистого парня, обсыпанного с головы до ног чем-то белым; волосы его, брови, ресницы казались седыми. Парень нагнулся, заглянул в окошечко, и я увидел его широкий подбородок, ощетиненный жесткими, давно не бритыми волосами.
— Товарищ капитан, — доложил Петя Куделин торопливо, неустойчивым от волнения голосом, — этот гражданин вместе с другими такими же взломал дверь в магазине на улице Красная Пресня. Я сам видел, как он ломом срывал замок. А потом вышел из магазина с мешком муки на горбу. Тут мы его и схватили… Толпу мы разогнали, магазин снова заперли, у двери я оставил бойца для охраны. — И добавил тише: — Маленько постреляли вверх, товарищ капитан. Для острастки…
Я утаил улыбку: Пете наверняка захотелось пострелять не столько по необходимости, сколько от нетерпеливого желания «пальнуть».
— Хорошо, Петя, молодец! — похвалил я.
— Разрешите идти?
— Иди. Не очень нажимай на стрельбу… Понял?
— Понял, товарищ капитан, — ответил он. — Что делается на улице! Вы бы взглянули…
Куделин убежал к своей группе… Разговаривать через окошечко было неудобно, и я вышел из-за стеклянной загородки в зал. Задержанный парень отряхивался, сбивая с рукавов, с плеч синего бостонового костюма мучную пыль.
— Почему не на фронте? — спросил я, глядя в его густо припудренное мукой небритое лицо.
— У меня бронь, — ответил он хмуро.
— Почему же не на работе?
— Я три недели вкалывал без выходных, и вот дали.
— Где вы работаете?
Парень помедлил, исподлобья глядя на меня.
— На заводе… имени Карла Либкнехта.
— Но ведь завод эвакуирован, — сказал я наугад, не зная, есть ли такой завод вообще.
— Я был болен, — пролепетал задержанный невнятно. — Скоро должен уехать…
Я понял, что он врет.
— Вам дали выходной для того, чтобы вы взламывали магазин? Войска на фронте истекают кровью, а вы здесь бесчинствуете и других подбиваете.
— Люди сами сбежались… Все равно немцам все достанется…
Я почувствовал, как от лица у меня отлила кровь. Я мог застрелить его тут же!.. Усилием воли я подавил в себе ярость, отвернулся и сказал как можно спокойнее:
— Часовой, проведите гражданина во двор.
Прокофий Чертыханов все это время разговаривал с тщедушным человечком в длинном, почти до пят пальто. Сквозь пальто проступали лопатки на сгорбленной спине; лысоватая голова не покрыта — шапку мял в руках, над ушами седыми клоками торчали волосы, впалые щеки перечеркнуты морщинами, и весь он напоминал старого раскрылившегося грача. В углу были свалены его чемоданы. Человечек в чем-то убеждал Прокофия, сильно размахивая руками. Я слышал, как Чертыханов, нагнувшись к нему, спросил:
— Сколько дадите?
Задержанный приподнял палец и ответил таинственным голосом:
— О! Столько, что вы всю жизнь можете потом только прирабатывать, но не работать…
Чертыханов восторженно свистнул, хитро подмигнул старику и зацокал языком от соблазнительного будущего.
— Благодать-то какая! Не работать… Как жаль, что не я здесь начальник. — Он кивнул на меня. — Вот кому предложите…
— А вы шепните ему, — попросил старик. — Он не просчитается.
— Одну минуту, сейчас шепну. — Чертыханов приблизился ко мне и сказал: — Товарищ капитан, взгляните на себя в зеркало: вы совсем позеленели. Разве можно доводить себя до таких крайностей? Теперь они один за другим пойдут — где вы напасетесь нервов на всех…
— Обидно, Прокофий, — сказал я. — Помнишь, как мы под настилом в грязи валялись, а по настилу, по нашим спинам разгуливали немецкие солдаты, проезжали повозки? Ради чего мы лежали там, ну, ради чего?
— Что было, то прошло, — сказал Прокофий. — А мы живы… Вот и еще один. — Чертыханов указал на человечка с седыми клоками над ушами. — И на него нервы надо? Как бы не так!.. Эй, гражданин! — позвал он. — Подойдите к капитану.
Старик, взмахнув длинными полами пальто, словно крыльями, подбежал ко мне и выжидательно заглянул в лицо.
— За что его забрали? — спросил я.
— За чемоданы. — Чертыханов кивнул на горку чемоданов в углу.
— Что в них?
— Шут их знает. — Подойдя к чемоданам, он взял верхний, кинул его на стол и хотел открыть. Старик положил на крышку руку с ревматически скрюченными пальцами и многозначительно посмотрел на Прокофия.
— Вы предупредили капитана?
— Все в порядке, гражданин…
— Кто вы такой? — спросил я у задержанного.
— Кто я такой? — воскликнул он и покрутил лысоватой головой. Наверное, не фашистский агент и не шпион! Обыкновенный часовщик. Вы видите мою спину? Я никогда не разгибал ее — сижу у рабочего стола и стараюсь, чтобы у всех людей было точное время…
Чертыханов раскрыл чемодан, и я сощурился от внезапного яркого блеска. Вначале мне показалось, что чемодан доверху набит скрученной медной проволокой. Но, приглядевшись внимательнее, я различил нечто иное: золотую оправу для очков.
— Откуда это у вас? Вы же часовых дел мастер!
Человечек с неподдельным удивлением пожал плечами.
— Вы меня спрашиваете серьезно? Так я вам отвечу: это не мой чемодан. И я совершенно не понимаю, кому понадобилось это утильсырье! Такое время… Он отвернулся брезгливо и демонстративно.
Второй чемодан был заперт.
— Дайте ключ, — попросил я у владельца чемоданов.
— Откуда у меня ключи? — спросил он все с тем же оттенком брезгливости и безразличия. — Может быть, и тут такое же барахло, а мне отвечать.
— Взломайте, — сказал я.
Никогда в своей жизни я не видел в одной куче, вблизи, столько золота и драгоценностей, читал лишь в сказках и видел в кино: в тайных пещерах разбойников и в царских кладовых хранились такие сокровища. Тут были браслеты с камнями, названий которых я не знал, золотые кубки, блюдца, золотые монеты царской чеканки с профилем Николая Второго, небольшие золотые слитки, статуэтки — толстенький кудрявый ангелочек, стреляющий из лука, и золотой козлик с острыми рогами, оправленный в золото веер из тонких зеленых пластин. Сквозь золотую желтизну проглядывали, то жарко вспыхивая, то мягко зеленея, то искрясь, дорогие камни…