Берегите солнце

Подполковник, обернувшись ко мне, чуть откинул голову, и я встретился с его взглядом, строгим, оценивающим: командир бригады обязан был знать, что за человек будет стоять с ним плечом к плечу в бою и можно ли на него положиться. Я глядел на него внимательно, ожидая одобрения. Подполковник улыбнулся доверчиво и простодушно — утвердил!

— Оленин, — сказал танкист, сжимая мою руку.

Генерал Ардынов обнял нас обоих за плечи и, чуть подталкивая к выходу, сказал по-свойски, просто, отеческим тоном:

— Я на вас надеюсь, ребята… Прорыв, который совершил противник, очень опасен. Действовать надо стремительно и умело. У него много танков, и самолеты есть. Выбирайте наиболее уязвимые места и бейте по ним со всей решительностью. Не медлите. О часе выступления доложите.

В последний раз я уловил блеск очков на лице Ардынова, уронив взгляд, увидел пухлую от бинтов раненую ногу. Я уже шагнул через порог, когда услышал свое имя.

— Дима! — Меня позвал Сергей Петрович. Я вернулся, взглянул ему в лицо; глядел долго-долго; оно было до боли знакомо мне и любимо: морщинки, уходящие от глаз к просвечивающим желтизной вискам, светлые, отливающие сединой усы с желтыми прокуренными кончиками, светлая и родная улыбка, русая с сединой прядь на лбу, — лицо человека, который помог мне выйти в люди.

— Прощайте, Сергей Петрович, — сказал я.

Он погладил ладонью мою щеку, а большим пальцем провел по моей брови.

— Прощай, — сказал Дубровин тихо. — Я счастлив, что ты у меня есть… сынок. Сбереги себя… — Мы обнялись крепко, по-солдатски. — Иди, — сказал он, не глядя на меня.

Я вышел. В морозном безветрии густо валил снег, и улица села потонула в белой и вязкой мгле.

У калитки часовой и Чертыханов отряхивали друг друга от снега.

Когда я появился на крыльце, Чертыханов поспешно повесил автомат себе на шею и вытянулся, как бы ожидая приказаний. Так он делал всегда при посторонних или незнакомых людях. Незнакомым для него был сейчас подполковник Оленин.

Возле крылечка у стены приютилась узенькая, запорошенная снегом лавочка.

— Сядем, — предложил Оленин и варежкой смахнул с лавочки снег.

— Сядем.

— Тебе сколько лет? — спросил он.

— Двадцать четыре.

— А мне двадцать девять. Разница небольшая. Обойдемся без церемоний, на «ты»?

— Согласен.

— Кто этот старательный боец с такой симпатичной рожей? — Оленин указал на Чертыханова. — Когда я сюда входил, он так передо мной встал, точно на параде перед командующим. Эй, подойди сюда!

Прокофий приблизился, остановился чуть поодаль от нас и, покосившись на меня, — я мигнул ему, приободряя, — сказал просто, с достоинством, с глубоко запрятанной усмешкой:

— Извините, товарищ командир, я не слыхал такого воинского звания: «эй». Я — Прокофий Чертыханов, по званию — ефрейтор, товарищ командир…

— Подполковник, — подсказал я.

— Спасибо. Если Вас не затруднит, товарищ подполковник, то обращайтесь ко мне по-уставному: товарищ ефрейтор или товарищ Чертыханов…

Оленин даже привстал, удивляясь спокойствию и нахальству Прокофия.

— Твой? — спросил он меня.

— Мой. — Я едва заметно кивнул Чертыханову, и он мягко и бесшумно отодвинулся к часовому, словно уплыл.

— Плут? — спросил Оленин, глазами указывая на Прокофия.

— В известном смысле, — ответил я.

— Храбрый?

— Беззаветно.

— Верный?

— Истинно.

— Честный?

— Как сама правда.

— Тебе повезло, капитан. — Он положил руку мне на плечо. — Однако давай решать основной вопрос. Сейчас двенадцать десять. Когда ты можешь быть готов к выступлению?

— Через час, — сказал я.

— О, это отлично! У меня так не получится. У меня сложнее… Стремительность нашего выступления в таком случае будет зависеть от меня. А разведку высылаем через час. Пошлешь ты: тебе легче. Согласен? К тебе прибудет мотоциклист с моим извещением.

Подполковник Оленин прошел за калитку, на ходу легонько толкнул плечом Чертыханова — должно быть, в знак примирения, — вспрыгнул в седло мотоцикла, завел его и, помахав мне рукой, умчался.

2

Мы свернули с шоссе и сразу же провалились по пояс в рыхлый снег. Подполковник Оленин шел справа от меня и, выбираясь из кювета, кричал что-то, должно быть, ругался, досадуя на буран, на заносы, на невидимые в темноте снежные западни. Не отставая, ползли за нами связные. Ефрейтор Чертыханов, опережая меня, вымахнул на бровку с твердым скрипучим настом ветер, проносясь, слизал с нее снег.

— Давайте руку! — крикнул он мне.

— Сам выберусь! — крикнул я в ответ, едва различая его в темноте.

Темнота казалась живой, осязаемой, свирепо расходившейся, подобно океану, застигнутому штормом; она окружала со всех сторон, секла по лицу, по глазам жгучей крупой, валила с ног. Свет фонариков бессильно тонул в ней, не достигая наста, лишь заметно было, как в розовых лучах вихрились снежинки.

— Надо держаться поближе друг к другу, — наклоняясь к моему уху, сказал Оленин. — Можем потеряться!

— Расстояние небольшое, — ответил я. — Скоро железная дорога.

Начались кусты. Снег в них стал глубже, но ветер тише, словно налетал он на какую-то преграду и замирал. Вскоре мы уперлись грудью в белую стену. Это была насыпь. Попробовали взобраться, но тут же вернулись: подъем был слишком крут.

— Боюсь, не возьмут его танки, — сказал Оленин. — Да и от моста далековато. Пройдем еще немного.

Мы двинулись вдоль насыпи, отыскивая более пологий откос для въезда. Шли вперед, возвращались, Оленин то и дело поднимался на кручу и тут же спускался, обеспокоенный: нет, не то… Наконец ноги нащупали вставший поперек нашего пути невысокий занесенный снегом вал. Должно быть, когда-то здесь проходила полевая дорога через насыпь. Подполковник обрадовался.

— Нам, кажется, повезло, капитан! — крикнул он весело и толкнул меня плечом. — Эту горку мы возьмем. И работа потребуется небольшая. Зови бойцов, пускай погреются. А мои ребята займутся оборудованием моста. Пойдем взглянем, что творится наверху.

Я послал связных на дорогу: от каждой роты по взводу с лопатками сюда; танкисты покажут, что надо делать.

Вверху, на насыпи, ветер дул беспрепятственно, упругой темной стеной, и мы низко пригнулись, чтобы не упасть. Полотно было занесено, шпал не видно, лишь кое-где слабо мерцали рельсы. Я тронул Оленина за рукав.

— Меня, знаешь, что тревожит? Поезда. Надолго займем перегон…

— А что делать? — крикнул комбриг в ответ. — Я послал на станцию человека предупредить начальника о нашей переправе. Постараемся как можно скорее. Тут где-то должны быть штабеля шпал — на случай ремонта пути. Без них мы можем завязнуть на этом берегу до утра.

Чертыханов тотчас предложил свои услуги:

— Разрешите мне поразведать насчет шпал?

— Давай, ефрейтор, действуй, — сказал Оленин. — Они должны быть и на этой стороне реки, и на той.

Не прошло и минуты, как отдалился от нас Чертыханов, впереди раздался окрик, а вслед за окриком прозвучал выстрел. А еще минуту спустя, вверх, во вьюжную темень взвилась ракета. Последовала короткая, как бы предупреждающая пулеметная очередь. Пули просвистели вдоль полотна. И я и Оленин метнулась под откос, увязая в сугробе.

— Уж не ефрейтора ли подстрелили? — спросил комбриг. — Очумели совсем! По своим бьют.

— Его не подстрелишь, — возразил я неуверенно и, приподнявшись, выглянул наверх. По снегу между рельсов кто-то полз по-пластунски, отдуваясь и бормоча ругательства. Я тихо окликнул: — Прокофий, ты?

— Я, товарищ капитан.

— Тебя ранили?

— Как бы не так! — Он перевалился через рельс и скатился к нам. — Черта с два получим мы шпалы! У моста нашу охрану пушкой не прошибешь. Стоит сделать неосторожный шаг — пулю в лоб влепят, как по нотам. И даже не извинятся.

— Надо дать им знать о себе, — сказал я. — Иначе они нас не подпустят.

Пока мы раздумывали, как быть, люди, охраняющие мост, двигались к нам навстречу, намереваясь, видимо, проверить, не диверсанты ли к ним подбираются. Шли трое. Они осторожно ступали по полотну, придвигаясь к нам все ближе и ближе, и когда поравнялись, подполковник Оленин громко сказал: